— Бескультурье, — произнёс он. — Правда, Линочка?
— Бесскульптурье, — уточнила Лина, испытав тайное удовольствие от своего случайного каламбура.
Она долго не могла отвести глаз от нафталиново-блестящих ледников; от взбесившихся каменных волн, похожих на застывший рёв, как сказал какой-то поэт; от домиков соседнего селенья, как бы задержавшихся на один миг на склоне перед тем, как свалиться в бездну; от ближних холмов, напоминающих в разрезе многослойный пражский торт…
Шашлык, встретивший их на обратном пути, был вкусен чрезвычайно. И всё остальное также. Даже нелюбимый коньяк Лина пила с удовольствием: в смеси с горным воздухом у него был совсем иной вкус. Пили за эту встречу на высоком уровне (если считать от уровня моря), за успехи Сергея Семёныча и всех работников науки о холоде, за Лину и за её маму… Шашлык сменился уСлибахом — огромной лепёшкой с прослойкой из сыра, обильно политой растопленным маслом; уолибах — фитчином. (Которым так мечтал угостить Лину уже безвозвратно забытый Алан…) Но уже начинало темнеть, нужно было торопиться.
Обратный путь, как всегда, казался менее длинным и более скучным. Лина клевала носом, а когда окончательно открыла глаза, перед ней сверкала неоновая вывеска гостиницы «Кавказ».
Она и не заметила, как за разговорами о впечатлениях дня проводила Сергея Семёныча до его номера и вошла туда. После сна в машине чувствовала себя отдохнувшей, хотелось ещё говорить о весёлых людях, с кем они ездили; о горном воздухе, на котором так изумительно пьётся противный коньяк; о пейзажах, могучих до неправдоподобия, до того, что хочется, глядя на них, воскликнуть, как в набившей оскомину хохме про жирафа: «Не может быть!» Наконец, она хотела просто поблагодарить Сергея Семёныча за то, что пригласил в поездку. С готовностью всё это проделать, Лина присела на стул.
Она не помнит, успела ли изложить хотя бы один из намеченных пунктов, когда ощутила на своих плечах чужие руки и в шею ткнулась жёсткая, как декоративный кустарник, бородка…
Лина не знала, что сказать, что говорят в подобных случаях старым людям, которые вдобавок сами смущены, как первоклассники, и, кажется, удивлены не меньше потерпевшей. Правда, ни смущение, ни удивление не мешали Сергею Семёнычу быть довольно настойчивым.
Лина вырвалась, наконец, отбежала к двери и крикнула:
— Как вам не стыдно! Вы…
Но даже в роли безвинно оскорблённой остереглась нанести запрещённый удар, и все рвущиеся наружу слова о возрасте, сединах, внуках и правнуках так и не сотрясли воздуха.
Вместо этого она просто выскочила из комнаты, хлопнув дверью, и под удивлённым взглядом бдительной дежурной побежала на свой этаж.
Тьфу, как обидно! Даже слёзы выступили… Лина потянулась за платком, но сумки не было. Она испугалась: там ведь деньги, документы. Неужели потеряла во время поездки? Лина совершенно не могла вспомнить, входила она с сумкой в гостиницу и потом к этому… Нет, она ему не позвонит… ни за что… пусть пропадут все деньги… У неё было такое чувство, словно ее оскорбил своими притязаниями родной дядя… или свёкор… Снохач!..
Она вдруг подумала сейчас, что этот старик напомнил ей отца, которому она тоже не позволила бы прикоснуться к ней. Даже по-родственному. Об отце она вспоминала редко: никаких чувств он не вызывал — так, ещё один совершенно чужой человек. Хотя жил этот чужак там же, где сейчас они с матерью, — дальше по тускло освещённому коридору старого одноэтажного строения барачного типа на улице Домниковке, недалеко от площади трёх вокзалов. Лина почти уже забыла, когда у родителей началось отчуждение и из-за чего. Ей тогда было совсем мало лет. Однако этот мужчина, молчаливый, безразличный к ним и, судя по всему, недобрый, всегда находился где-то возле них. Не рядом, но поблизости…
Зазвонил телефон.
Лина рванула трубку.
— Линочка, — услышала она, — вы тут сумку забыли. Я занесу… Или сами зайдёте?
— Ни в коем случае! — сказала Лина, прекрасно понимая, что одно из двух произойти должно, и бросила трубку.
Она ещё не решила, как поступить, когда Сергей Семёныч после робкого стука появился в комнате с сумкой в руках.
И потом началось двухголосие. Он говорил что-то извиняющимся голосом, что-то насчёт того, что «как дочь» и «с лучшими чувствами», а Лина, не слушая его, вела свою партию, и лейтмотивом было: «Уходите сейчас же, как не стыдно!»
Лина понимала, что в этом поединке она сильней, ощущала своё превосходство, и от этого ей было легко, но и немного неловко, и она уже нарочито подогревала возмущение.
Сергей Семёныч вдруг уселся возле стола, что вызвало новый взрыв негодования у Лины, а когда она перевела дух, то услыхала, как он говорит тихо, точно самому себе:
— Сорок лет… Сорок семь лет супружеской жизни… Первый раз… честное слово, смешно… Первый раз хотел поцеловать другую женщину… Можете не верить…
У него был жалкий вид, и в то же время Лину разозлили его слова: нашёл чем вызывать сожаление! Да за это, может, памятник надо ставить… Символ верности… Господи, верность! Ведь это самое главное… В речах, в глазах, в делах… Этого так не хватает!.. А он тут, видите ли, жертвой хочет представиться… Что за люди!..
И она крикнула ему и в его лице всему обманному и неверному, что успела увидеть в жизни:
— Уходите… или я уйду!
Он встал и ушёл, и Лине хотелось хоть теперь, заочно, его пожалеть, но вспомнила жилистые руки у себя на плечах — и не смогла.
Утром она сразу отправилась оформлять командировку, даже не зашла в буфет, чтобы не встретить Сергея Семёныча. Потом поехала на вокзал, купила обратный билет — как и собиралась, на завтра, немного прошлась по городу. Уезжать не хотелось. Но и оставаться тоже. Было какое-то смутное, неуютное состояние, когда не хочется ничего определённого, а просто, чтобы всюду кругом, и в себе самой, всё было хорошо, красиво, доброжелательно. Она вспомнила, что ей говорила Бэлла о сыне своей соседки. В десятом классе мальчик заболел психически. Он рассказывал после одного из приступов, что, когда на него «находит», испытывает какое-то просто безысходное, безумное, всё заполняющее желание… потребность — постоянно слышать только красивую музыку, видеть только хорошие лица, ощущать одну лишь доброжелательность… Бедняга…
Остаток дня Лина провела в номере, никуда не выходила. Поздно вечером позвонил Сергей Семёныч, сказал, что хотел позвонить раньше, но его утянули на банкет в его честь и только что доставили обратно… Ведь она, кажется, завтра хотела ехать, билет уже есть?.. Значит, он к ней сейчас зайдёт… Ну, почему, что за глупости?.. Хорошо, хорошо… Но проводит обязательно… Нет, он должен проводить… А может, она спустится, всё-таки? На одну минуту… Или он поднимется?.. Ладно, ладно… Спокойной ночи. До завтра… Нет, обязательно…
Лина вышла из гостиницы часа за три до отхода поезда, чтобы Сергей Семёныч, в самом деле, не надумал провожать… На вокзале сдала чемодан в багаж, долго ходила по пыльным привокзальным улицам, купила еды в дорогу, посидела в сквере.
И вот она снова в вагоне, где пахнет пылью и кислым табачным дымом. Пока что в купе никого — можно петь и даже повизгивать от удовольствия, как любила в детстве… Но вот щёлкнула ручка двери… Интересно, кого принесло в попутчики?..
В дверях стоял Сергей Семёныч.
— Что же вы, Линочка? — сказал он. — Зачем так обижаете, не могли подождать? Я вот… на прощанье.
Он положил на столик плитку шоколада «Басни Крылова».
Лина молчала.
— Всё сердитесь?.. Давайте мириться. Что нам, в самом деле, делить?
Он протянул руку, и Лина с улыбкой подала свою.
— Вот и чудесно… Попрощаемся.
Он снова и снова тряс её руку, несколько раз повторял «попрощаемся», потом внезапно обнял Лину, приблизил лицо к её губам. Лина с возмущением отворачивалась, отводила его руки, говорила что-то резкое, но не слишком громко — было стыдно перед проводником, а Сергей Семёныч всё твердил насчёт прощания и норовил чмокнуть в губы. Движения Лизы были стеснены, отступать некуда, больше всего боялась, что кто-то войдёт, и благодаря всему этому Сергей Семёныч добился своего. Правда, ценой поломанной дужки очков…
Он очень бойко подхватил падающие очки левой рукой, помахал правой, произнёс «счастливого пути» и ушёл, довольный, как ребёнок. Он шагал по перрону горделивой походкой человека, выполнившего свой долг, и ни разу даже не оглянулся…
Снова щелкнула ручка двери… Интересно, кого, всё-таки, принесло в попутчики?..
Поезд вежливо гуднул и тронулся.
ГЛАВА 4. Калерия, дочь Максима, и «Орлёнок» Лёня. Появление отечественного варианта Кандида, когда-то описанного Вольтером. Эпизод с диктофоном. Дом Детской Книги и его обитатели. Та, кто напоминает неких красивых женщин, и её муж Дима с «лакмусовой» фамилией. Цепочка из хороших людей. Наше незаконное проживание в городе Батуми, где Римма устанавливает тишину, необходимую мне для творческой работы. О Шехерезаде
