– Давай не пойдем сегодня в ресторан? Поужинаем здесь, я по тебе соскучился.
Сказал, и все шпионско-разведывательные мероприятия улетели из моей головы, как канарейки из раскрытой клетки. Я прочирикала какую-то ликующе-признательную чепуху – за все время турне только два вечера вместе! – и кинулась висеть на любимой шее.
(И какие после этого, спрашивается, из влюбленных девушек шпионы? Бесценный только намекнул «не ходи, Соня, в разведку, давай тихонько дома посидим». И все мероприятия свернуты, планы перечеркнуты, а в голове один туман, туман. Глупо-примитивный и нежный, как рюшечки-оборочки на ночной рубашке.)
В три часа ночи на моей прикроватной тумбе тихо завибрировал сотовый телефон, включенный на режим будильника. Я сонно протянула руку, накрыла мобильник пальцами и нащупала кнопку отключения.
– Пора, Соня, вставать. Пора оставлять яркое сновидение, в котором я гуляла по заграничному бельевому бутику, покупала о-о-офигенный бюстгальтер и никак не могла разыскать в сумочке кошелек. А когда разыскала, то не обнаружила в нем денег и сгорела от стыда под надменными взглядами продавщиц.
– Пора, Соня, пора. Труба зовет. Караулы спят. Тебя ждет разведка. Не боем, слава богу.
Позевывая и ежась больше от нервов, чем от недосыпа, я натянула на себя черный спортивный костюм в обтяжку – Туполев очень его любил, говорил, что в нем у меня очаровательнаяпопка, – надела тихие тапочки на резиновом ходу и пошла к двери. Приоткрыла ее немного и прислушалась.
Тихо. Только мерный храп Назара Савельевича доносится из соседней каюты, но это не страшно, поскольку за спиной.
Я отважно открыла дверь шире, высунула нос в коридор и убедилась, что и спереди меня не ждет ничего особенно жуткого. Только длинный коридор в приглушенном ночном освещении и тишина. Плеск волн остался в каюте, едва я закрыла за собой дверь, и даже мерный гул двигателей «Девушки» не тревожил уши и душу неопытного диверсанта.
Все тихо, сонно и спокойно, утомленные неутомимыми организаторами круиза бизнесмены крепко спят, и только юная Софья в лучших традициях шпионских сериалов крадется вдоль кают. Тапочки легонько шуршат по ковровой дорожке, силуэт фигуры а-ля ниндзя сливается с полумраком, сердце разведчика бодро гонит кровь по венам.
Разведчику почти не страшно, поскольку, как он надеется, курьер вряд ли караулит мужской туалет ресторана ночью.
…Я проскочила коридор, поднялась по внутренней лестнице на верхнюю палубу и выглянула на улицу.
С носа корабля, где находился второй круглосуточный бар, едва слышно неслись звуки этнической негритянской музыки. Не знаю, кто там, кроме бармена, сидел в четвертом часу ночи, но мне туда не надо. Мне надо пройти по правому борту и попасть в ресторан, минуя застекленные стены первого бара, который почему-то по вечерам плотно оккупировали китайцы. Этот бар работал только до часу ночи, так что время – 3.14 ночи – я посчитала единственно возможным для незаметного проникновения на территорию мужских удобств. В это время там не будет не то что китайцев, но и даже бармена с официанткой. Прислуга и матросы на верхней палубе практически не появлялись, уборщицам и посудомойкам в три часа ночи тоже еще работы нет. Так что, по моим предположениям, данное время являлось крайне удобным для детального обследования мужской кабинки при ресторане. Работницы метелок и швабр должны появиться на палубах никак не раньше пяти утра, когда светает, когда прохладно, когда все толстосумы крепко спят.
Пару минут я озиралась и оглядывалась: на палубе так никто и не был обнаружен, никто не вышел из носового бара на перекур, не отправился в каюты. Я вышла на палубу и, пробежав до ресторана, подергала ручку двери.
Однако – заперто. Отскочив от двери, я вернулась к только что пропущенному входу в бар и убедилась, что и эти двери на фотоэлементах не желают меня пускать. В баре и ресторане темно, хоть глаз коли, и попасть внутрь нет никакой возможности.
«А чего ты, собственно, хотела? – расстроенно подумала я. – С чего ты взяла, что двери ресторана всю ночь открытыми стоят? Эти двери, скорее всего, и стоят-то открытыми только потому, что некоторые посетители, покидая бар и… помыв руки, например, и штаны забрызгав, не хотят возвращаться через забитое посетителями помещение. А как только бар перестает функционировать, все двери, что вполне резонно, – на замок».
Обругав себя за недомыслие, я медленно, в совершенно не шпионской манере, потащилась в свою каюту. План проникновения в мужские удобства требовал срочной корректировки. А попасть туда мне было жизненно необходимо. И формулировка «жизненно важно» – это не фигура речи, не красные слова, а печальный факт. Я слишком хорошо знакома с моим характером. Я могла быть абсолютно уверена – кабинка мужского туалета, как комната Синей Бороды, сведет меня с ума. Лишит сна и аппетита, будет мешать радоваться жизни и тянуть к себе, как магнитом. Все следующие дни круиза я буду лисой крутиться вокруг этой кабинки, потеряю контроль и бдительность – и полезу.
Так что лучше сразу. Пока крыша крепко сидит на месте, пока любопытство не превратилось в безрассудство и не потянуло на подвиги.
Все-таки француз Шарль Перро, как ни крути, был умным малым. И тонким знатоком женской психологии. Нам, дамам, сколько ни говори – не открывай, любимая, эту дверцу, дольше проживешь, – все бесполезно. Изведемся, подохнем от любопытства, но, подыхая, поползем, полезем.
И по большому счету, гнало меня к этой каморке Синей Бороды не только извечное, женское и порочное. Неотомщенный призрак Алеши Сидорова стоял перед глазами и укорял: «Это ты, Софья, своим длинным языком пригнала меня на этот корабль, это ты указала путь, направила и – убила». И не имеет значения, чья рука принесла смерть, первопричиной стала я. Не укажи я тогда путь «клетчатого», погоня ушла бы в другую сторону и Алеша сейчас был бы жив.
А ведь я только хотела помочь…
Под эти грустные мысли легконогим ниндзя я проскочила коридор, шмыгнула в свою каюту и с облегчением услышала богатырский храп Назара Савельевича. Любимый никогда не будил меня ночью или под утро – эротических снов с моим участием, что ли, не видел?! – и потому, поставив будильник на шесть утра, я улеглась в постель как была. В экипировке ниндзя. Только тапочки на резиновом ходу скинула.
Как широко известно, Софья Иванова никогда не страдала изящной интеллигентной бессонницей.
В 6.09 утра на палубе уже был народ: два матроса тащили куда-то тяжелый ящик, уборщица, свесившись над водой, трясла какую-то широкую белую тряпку. Народ бодро занимался своими делами и на странную пассажирку с озабоченным лицом внимания почти не обращал. На палубе было светло, свежо, приятно и совсем не страшно.
Я прошла вдоль правого борта, порадовалась, что правильно вычислила время прихода кухонных мастеров – двери в ресторан стояли настежь – и, сделав лицо совсем озабоченным, прошила шагами ресторан насквозь до кухни.
– Простите, – обратилась к тучной даме в белом халате и поварском колпаке, – доброе утро. Не могли бы вы дать мне стакан теплого молока?
– Доброе утро, – отозвалась повариха (или они тут все – коки?). – Сейчас сделаю. – И пока наливала молоко в эмалированный ковшик, сердобольно спросила: – Заболели?
– Угу, – кивнула я и поморщилась.
– Может быть, доктора разбудить?
– Спасибо, не надо. Я только запью мое лекарство теплым молоком, и мне полегчает, – сказала, дождалась большой фаянсовой кружки и, опустив туда губу, скукожилась. – Горячее. Можно я в ресторане посижу, подожду, пока остынет?
– Да сидите сколько надо, – пожала плечами повариха и отвернулась к чану с тестом.
Я еще раз поблагодарила широкую белую спину, оглядела просторное помещение камбуза и, храня на лице кислое выражение, поволокла молоко в уголок. Туда, где было больше кадок с пальмами и двери в мужские удобства находились поблизости.
Поставила кружку на стол, еще раз огляделась и, пробормотав «Ну, с Богом!», юркнула к умывальникам.
И там мне вдруг стало страшно. Прислушиваясь и озираясь, я натянула на руки перчатки, извлеченные из коробки с краской для волос (после дела Самоеда у меня седина появилась, так что теперь прихорашиваюсь) и приступила к осмотру помещения.
Закуток с двумя умывальниками, сушилкой для рук, фикусом в углу и огромным, в полный рост, зеркалом возле дверей оглядела бегло. В открытом для обзора помещении толкового тайника не обустроишь. Наружные двери были сплошь из стекла, и каждый проходящий мимо – вспомним мадам Марченко – легко видел все, что происходит в этом помещении.
Я на всякий случай поковырялась в вазоне с фикусом, убедилась, что земля плотно слежавшаяся, хоть и влажная, полазила под умывальниками – все трубы убраны в стену без всяких зазоров – и, критически осмотрев огромные матовые мраморные плитки, решила, что за ними тайника тоже нет. Плитка прочно сидела на стенах, тончайшие щели, замазанные мастикой, нигде не крошились и не отступали, стена выглядела нетронутым монолитом. Побарабанив для очистки совести по каждой плите и убедившись, что звук везде глухой и ровный, я повернулась к зеркалу. Подергала его туда-сюда, вмонтированное в стену зеркало даже не шелохнулось, и на том посчитала осмотр наружного помещения законченным. Мадам Марченко твердо сказала – тетка в белом зашла в туалет. И возле умывальников я возилась больше для очистки совести.
