Пришла пора действовать, и надо признать, что по поводу этого действия я тревожился больше, чем перед любым из своих половых актов, – потому-то Эндрюс и дал мне виагру, которую я теперь жалел, что не принял. Но было поздно; он предупредил, что эффекта, возможно, придется ждать не один час, и к тому же мой страх – вероятно, нелепый – перед неким химическим загрязнением никуда не делся. И не вредна ли виагра людям с сердечными проблемами? Может быть, он и про это забыл? Ведь она, кажется, расширяет сосуды. Я злился, как злятся старики. Но злость на Эндрюса помощи мне в моем положении не сулила: ни его лицо, ни безобидная в тактическом плане абстрактная картина в его кабинете не были подходящими в теперешней ситуации зрительными образами.
Меня страшила перспектива бесславного ухода из мастурбатория, необходимости после двадцати минут онанизма сообщить медсестре, что у меня просто-напросто не получилось; но этот страх был, конечно, пустяком по сравнению с необходимостью сказать Алекс. Что тогда будет? Придется либо назначить новую дату, удваивая стресс, либо отказаться от плана совсем, подвергая нашу дружбу испытанию, если не уничтожая ее напрочь, либо договориться, чтобы они извлекли сперму с помощью какой-то жуткой процедуры, если это вообще возможно. Полтора месяца я делился своей боязнью неудачи с Джоном, Шарон и Алиной, а они высмеивали меня, заверяли, что все пройдет отлично. Несколько дней перед сдачей пробы надо было соблюдать воздержание; в эти дни Алина, пуская в ход точно выверенное сочетание игривых двусмысленностей, якобы случайных прикосновений и театрального курения, старалась поддерживать во мне, как она выразилась, «запал».
И к счастью, запал сработал: быстрота, с которой все произошло, была почти комической, и главную роль в этот краткий промежуток играл возникший сам собой перед моим внутренним взором образ молодой сотрудницы в приемной, что эта сотрудница, думалось мне, предвидела. Облегчение было очень глубоким. Я оделся, поставил контейнер куда нужно и покинул учреждение так быстро, как только мог.
Идя на запад к парку, я пытался представить себе процесс, которому положил начало: лаборатория определит объем эякулята, время разжижения, количество сперматозоидов, их подвижность, морфологические свойства и так далее и вынесет заключение о моей способности стать донором. Репродуктолог, с которой консультировалась Алекс, предложила попросту обойтись без этого этапа: во-первых, к внутриматочной инсеминации сперму специально готовят, во-вторых, подозревать, что с моей спермой неладно, особых причин нет, кроме, пожалуй, того, что я, несмотря на весьма опрометчивое поведение, ни разу, насколько мне известно, не сделал ни одну женщину беременной; поэтому стоило бы сразу осуществить осеменение и посмотреть, успешно ли оно было. Но я еще не решил по-настоящему, вполне ли я готов стать донором и тем более отцом, мы с Алекс все еще пытались понять, в какой степени мне посильно второе, и мне представлялось, что этот анализ может облегчить обсуждение, либо положив ему конец (если моя сперма до того нехороша, что понадобится, к примеру, лечение мужского бесплодия, которому я не хочу подвергаться, или многократное повторение попыток зачатия – у женщин в возрасте Алекс они в любом случае бывают успешными примерно один раз из десяти), либо демистифицировав определенные стадии. Сколь бы глупо это ни звучало, меня так отвращала мысль о реальной сдаче спермы, что я надеялся, заставив себя сдать ее сначала всего лишь на анализ, сделать эту сторону процесса не столь психологически значимой. Я не хотел отказывать Алекс всего лишь на том основании, что не могу, дескать, дрочить в медицинском кабинете, смотря порнуху. Пока я старался понять, в какой мере сдача анализа изменила мое внутреннее состояние, меня чуть не сбил автобус на пересечении Шестьдесят восьмой улицы и Лексингтон-авеню.
Наконец я дошел до парка, но углубился в него лишь до первой свободной скамейки; я сел и стал смотреть, как няни, все до одной чернокожие или смуглые, катают белых детишек в дорогих прогулочных колясках. Я вообразил себе, как пытаюсь объяснить происходящее будущему ребенку – он представился мне в облике троюродной сестрички Алекс: «Мы с твоей мамой любили друг друга, но не так, как надо любить, чтобы рождались детки, поэтому мы пошли в такое место, где от меня взяли частичку и вложили в нее, вот от этого ты и получилась». Звучало вроде бы неплохо. Я вообразил себе, что сижу у ее кроватки и глажу ее по голове, по русым волосам. «И ты знаешь, – продолжил бы я, – ведь всегда, чтобы получился ребеночек, нужна помощь, маме и папе одним не справиться, потому что все зависят от всех остальных. Взять хотя бы эту квартиру, – сказал бы я (сам, скорее всего, жил бы в другой). – Откуда взялась древесина, откуда взялись гвозди, краска? Кто-то посадил деревья, кто-то их спилил, кто-то привез доски и построил дом, кто-то научил рабочих строить здания, кто-то раздобыл деньги и за все это заплатил, и так далее». Да, я мог бы вести такой разговор, заверил я себя, глядя, как бостон-терьер (порода первоначально была выведена для охоты на крыс на швейных фабриках и лишь потом приспособлена для домашнего товарищества) загоняет на дерево белку; я расскажу о нашем способе размножения на манер книги «Нужна целая деревня»[55]. Но затем мой голос продолжил беседу с ребенком без моего разрешения:
«И вот твой папа стал смотреть видео, в котором молодые женщины, происходящие с самого многолюдного континента Земли, за деньги позволяют совершать с собой неестественные половые акты, и выплеснул сперму в стаканчик, а потом люди, которым он заплатил, промыли ее и впрыснули в твою маму через трубочку».
«Холодная была трубочка?» – услышал я голос троюродной сестры Алекс.
«Об этом ты лучше ее спроси».
«А почему вы просто не занялись любовью?»
«Потому что это было бы как-то странно».
«Может ли такой способ размножения использоваться для выбора пола?»
Теперь вопросы задавались голосом девочки-актрисы.
«Сперму можно промыть или прокрутить в центрифуге, чтобы повысить шансы на потомство мужского или женского пола, но мы ничего такого не делали, сладкая моя; мы хотели, чтобы это был для нас сюрприз».
«Сколько обычно стоит внутриматочное осеменение?»
«Замечательный вопрос. Согласно прейскуранту и с учетом того, что твоей маме рекомендовали кое-какие уколы, что мы делали ультразвук и анализы крови, примерно пять тысяч за один разок».
Я тут же пожалел, что сказал «разок», хотя вообще-то я ничего не говорил.
«Чему равнялся на момент эякуляции годичный валовой национальный доход Китая в пересчете на душу населения?»
«Четырем тысячам девятистам сорока долларам США, но, по-моему, это ненадежное мерило качества жизни, и я не уверен, Камила, что эта цифра имеет отношение к теме нашего разговора».
Мне всегда нравилось имя Камила.
«А если бы понадобилось экстракорпоральное оплодотворение?»
«Тогда уже тысяч десять».
«Средняя ежегодная сумма расходов на ребенка в Нью-Йорке?»
«От двадцати до тридцати тысяч в год первые два года, но мы намерены жить скромно».
«А потом?»
«Не знаю. Погугли».
Некоторое время назад на скамейку около меня села девушка-подросток и стала что-то набирать на своем телефоне; я вовлек ее в этот гипотетический допрос.
«Как ты собираешься все это оплачивать?» – спросила она меня.
«Из гонорара за мой рассказ в „Нью-Йоркере“. Ты слишком много внимания уделяешь деньгам, Роуз».
Так звали мою бабушку с материнской стороны.
«Значит, вот ради чего ты променял модернистское возвеличение трудностей как способ сопротивления рынку на фантазию о круге читателей-современников?»
«Художник должен предлагать нечто большее, чем выдержанное в том или ином стиле отчаяние».
«Ты переносишь на меня свои художественные притязания?»
«Почему бы и нет?»
«Почему мама просто не взяла кого-нибудь в сыновья или дочки?»
«Спроси маму. Я думаю, потому, что чаще всего это не менее, а то и более сложная этическая проблема, и потому, что, независимо от культурно обусловленных побудительных причин, некоторые женщины испытывают биологическую потребность».
«Зачем производить на свет потомство, если веришь, что мир идет к концу?»
«Дело в том, что для каждого из нас в отдельности мир всегда идет к концу, и если мы станем уклоняться от опыта, от возможностей, которые он создает, то никто не будет идти на риск, с которым сопряжена любовь. А любовь должна стать движущей силой политики. Если разобраться, к концу идет не что иное, как определенный уклад».
«Можешь ли ты представить себе мир, когда мне будет двадцать – если вообще будет? Тридцать? Сорок?»
Я не мог. Я надеялся, что моя сперма окажется неподходящей.
«Для моей возрастной группы эндемичны членовредительство и другие формы парасуицидального поведения».
