Сколько в ней было радости, желания жить – она светилась подобно солнечному лучику. Разве я могла допустить, чтобы какой-то прохвост заполучил этот мой единственный бриллиант, перед которым меркло все мое богатство.
Наташа меня вдохновила, и я была готова действовать дальше.
Кое-как собравшись, я взяла ключи от квартиры Игоря и, сев в свою машину, поехала к нему домой с надеждой на то, что до своего последнего дня он проживал там же, где я имела несчастье уже раз побывать.
Я остановилась на тихой безлюдной улочке недалеко от его дома, надела парик, нацепила очки и вышла из машины. При таком параде меня не узнала бы даже собственная дочь.
Не без трепета я вошла в дом, поднялась на третий этаж к известной мне двери и, прежде чем воспользоваться ключами, позвонила. Если бы кто-то вышел на звонок, я бы сказала, что ошиблась квартирой.
Мне повезло, на звонок никто не отозвался, и я вставила ключ в замочную скважину. А замок не открывался, и я подумала, что вставленный ключ ему не принадлежит. От посетившей меня мысли задрожали руки, к тому же послышались шаги на лестнице – кто-то поднимался, тяжело дыша. Совсем разнервничавшись, я стала бессистемно крутить ключом. Шаги приближались, а замок не поддавался. И в самый последний момент, когда я едва не вынула ключ, чтобы приближавшийся человек не увидел мою возню перед чужой дверью, замок щелкнул.
Судя по шуму шагов, в моем распоряжении оставались секунды, чтобы успеть открыть второй замок. Вставив в него ключ, я открыла его одним быстрым движением. И уже чувствуя за своей спиной дыхание неизвестного, который вот-вот мог появиться на лестничной площадке, я прошмыгнула в квартиру, тихо закрыв за собой дверь.
Взглянув в дверной глазок, я увидела как человек, из-за которого мне пришлось изрядно понервничать, вошел в квартиру напротив.
Я перевела дух и оглядела знакомое жилище.
Квартира вызвала у меня отвращение. Обшарпанные стены, спертый воздух, убогая мебель, одним словом, нищета – та самая, что роднила ее с Игорем, с его сущностью. Как я могла не заметить это в ту ночь?! Ах, что и говорить, слепа была, и к своему стыду виною тому стало то, что стало. Вновь вспоминать о причине уже невыносимо.
Я принялась собирать все личные вещи Игоря. Прикасаясь к ним, я испытывала особую брезгливость и в тоже время страшную неловкость – меня не покидало ощущение того, что я мародер. Снимая с вешалок его одежду, у меня было такое впечатление, что я снимаю их непосредственно с трупа.
Уложив вещи в сумку, которую я принесла с собой, я с чрезмерным удовлетворением побросала туда все диски, а затем и видеокамеру, стоявшую в шкафу – замаскированную и готовую в любую минуту к съемке.
– Все, доснимался! – бросила я в сердцах.
Из всех оставшихся вещей и предметов, которые могли бы еще принадлежать Игорю, это телевизор и DVD-плеер. Телевизор я тут же отмела в сторону в виду его огромного размера и года выпуска. Этот «ящик», произведенный еще в советские времена, никак не мог принадлежать Игорю. Он бы никогда не купил такой, даже если и захотел – такую технику просто не продавали. Ну и, конечно же, эту махину он бы вряд ли привез из своего Саратова. Скорее всего, этот телевизор принадлежал хозяевам квартиры. Такую рухлядь им не жалко было оставлять ему, впрочем, как и старый диван, побитый шкаф и не первой свежести кухонную мебель. Поэтому я пришла к выводу, что можно забрать только DVD-плеер. Он был небольшим, да к тому же занял в сумке столько место, сколько в ней и оставалось.
Перед своим выходом я опять посмотрела в дверной глазок и, удостоверившись, что на лестничной площадке никого нет, тихо покинула квартиру.
– Прощай! – вырвалось у меня.
В машине я сняла парик, очки и поехала туда, где утопила машину с трупом.
Мне оставалось совсем немногое – избавиться от сумки, что я благополучно сделала у пруда, предварительно засунув в нее пару тяжеленных камней. Для этого мне пришлось вынуть из сумки DVD-плеер, который я утопила отдельно.
– Вот и все, конец, – сказала я, обращаясь к воде.
Поступив подобным образом, мною двигало стремление создать впечатление о том, что Игорь якобы переехал на другую квартиру, о чем он никого не известил.
Не сделай я этого, наличие вещей Игоря в квартире и его исчезновение вызвали бы ненужные суждения, которые могли толкнуть кое-кого обратиться в полицию. Короче, своим поступком я предотвращала розыск Игоря полицией. Ну, хотя бы в ближайшее время, что тоже было совсем неплохо для меня.
Я вернулась домой. Взяв из сейфа написанную Игорем записку, я опустила ее в наш почтовый ящик.
Точка в сокрытии убийства была поставлена. Я сделала все, на что была способна. В этом я преуспела, но меня ожидало очередное испытание и не менее тяжелое, чем то, что мне пришлось выдержать с момента появления в нашем доме Игоря. Мне предстояло еще увидеть и пережить Наташину реакцию на записку – для нее неожиданную, лишенную всякой логики. Как матери мне было небезразлично ее переживания по поводу потери своего возлюбленного. Ах, что поделать, это был тот случай, когда болезненное лечение освобождало организм от заразы, готовой его убить.
Уж лучше бы Игорь взял деньги и исчез. Для Наташи такой исход ничего бы не изменил, а для меня – да. Поступи он так, я бы сочла это для себя за огромное счастье. Как говорится, все познается в сравнении, и поэтому для меня потеря двадцати тысяч было бы куда лучше, чем оказаться убийцей с перспективой оказаться за решеткой. Знать бы, что произойдет, я бы не пожалела отдать в загребущие руки Игоря и вдвое больше, лишь бы не допустить эту трагедию.
Ах, как иногда хочется, чтобы жизнь была подобна пленке на кассете, которую можно прокрутить назад и стереть на ней любой неугодный тебе кусок.
Секундная вспышка, секундное помутнение разума и происходит непоправимое, происходит беда, и нет никакой возможности что-то изменить.
Да, я пыталась оградить свою дочь от Игоря, но его смерти не желала, однако, факт остается фактом – я душегубка. Я взяла грех на душу.
Я бесцельно бродила по дому, рассматривая его так, будто с ним прощалась.
Я думала о том, что когда-то каждый уголок нашего дома был освещен светом счастья и любви. Царившая в доме атмосфера тепла и доброжелательности заряжала благоприятной энергией всех, кто его посещал. Я еще не знала такого человека, который раз побывав в нашем доме, не стремился бы навестить его вновь. Дом не давил, никогда не раздражал. Приветливый и уютный, он совсем не надоедал. Он привязывал к себе так, что не хотелось его покидать даже на короткое время. Ах, разве я могла предположить тогда, когда только поселилась в доме, что останусь жить в нем без мужа еще будучи молодой женщиной. Разве я могла знать тогда, что этот дом окажется местом убийства, причем, совершенного мною.
Я подошла к окну. Пасмурный день вполне соответствовал моему настроению.
Деревья в саду сбросили листву, от чего ветки приняли некий колючий и отчужденный вид. Надо было собрать опавшие листья, но в ожидании Наташи руки не поднимались на это, как и не поднимались они ни на что другое.
Растущие у ворот две пушистые ели радовали глаз. Мы посадили их первыми: одну посадила я, а другую мой муж. Мы хотели, чтобы они, вечнозеленые, олицетворяли нашу вечную любовь. Его не стало, я тоже рано или поздно уйду, и кто-нибудь, когда-нибудь их срубит. Ах, как глупо, все глупо.
Шум машины заставил меня вздрогнуть – это приехала Наташа. Заехав во двор, она вышла из машины и как обычно заглянула в почтовый ящик. Наблюдая за этой сценой, я испытала глубокую душевную боль.
Достав конверт из ящика, Наташа прочитала записку. Потом, словно не поверив своим глазам, она прочитала ее еще раз.
От трясущихся ее рук, хаотично задергалась записка, да так, что, пытаясь прочитать ее вновь, она была уже не в состоянии. Причем, это не позволяли ей сделать и заполнившие ее глаза слезы, из-за которых в записке смазывались все буквы.
Наташа прислонилась к забору и, протирая его своей спиной, опустилась на корточки. Ее взор обратился в мою сторону и я, желая остаться незамеченной, спряталась за штору.
Просидев с минуту в сетях всепоглощающей печали и обиды, Наташа кинулась в дом. Я же поспешила на кухню, где сделала вид, что занимаюсь хозяйскими делами.
Вбежав в гостиную, Наташа схватила телефон. Куда она стала дозваниваться, догадаться было не трудно. Не решаясь выйти к ней, я оставалась на кухне и в лихорадочном состоянии ожидала продолжения ее действий.
От чувства своей вины я возненавидела себя, как и вновь возненавидела Игоря. Появись он в эту минуту, я бы была способна его убить повторно и преднамеренно.
Наташа набирала номер телефона, давала отбой и набирала его снова.
– Мама! – наконец, закричала она.
Я собралась духом и решительно вышла к ней. Такой заплаканной я никогда ее не видела: ее жалкий вид кольнул меня в уже израненное мое сердце.
