Еще до встречи с Дэвидом я заходил в огромный, шикарный книжный магазин и спросил книгу о Резерфорде. Продавец не знал Резерфорда. Только когда я объяснил, кто это, он сказал: «А, да, да, конечно, вспоминаю. Давайте посмотрим на компьютерной картотеке». Он поиграл клавишами, всмотрелся в зеленоватый экран: «О, он давно умер, поэтому у нас и нет о нем ничего».
— А о Фарадее у вас есть что-нибудь? — спросил я, помня, что тот умер почти на сто лет раньше Резерфорда.
— О! О Фарадее у нас очень много, — обрадовался продавец. — У нас есть много книг о Ньютоне, об Эйнштейне, о многих ученых.
И я понял, в чем дело. Даже ученые калибра Резерфорда в условиях Кембриджа обречены на сравнительно малую известность, быстрое забвение, загороженные огромным числом еще более крупных величин, работавших и живших в этой стране и в этих местах.
— Пойдемте со мной, я покажу вам тот маленький магазинчик на улочке такой ширины, что на ней не разъедутся два велосипедиста. Иначе вы никогда не найдете эту книгу. Да мне и самому надо купить еще несколько экземпляров для подарков. К сожалению, она стоит страшно дешево, до неприличия дешево, потому что ту цену, за которую мы собирались ее продавать, нам никто не дал. И книга продается сейчас как то, что вы называете неликвид...
— А теперь, — сказал Дэвид, — о самом Капице. Прежде всего вам надо познакомиться с Кавендишской лабораторией, в которой в 1922 году начал работать молодой Петр Леонидович, когда Резерфорд взял его к себе в помощники. И, конечно, вы должны осмотреть не только ее фасад — красивую арку, но и пройти под эту арку, похожую на вход в колледж. Внутри вы увидите привычный уже по другим колледжам квадратный, довольно большой двор в обрамлении других зданий, образующих знакомое вам каре. Только в этом дворе нет обычного для колледжей зеленого газона. Вся центральная часть двора занята длинным двухэтажным строением из светлого кирпича, резко диссонирующим со старинной архитектурой окружающих зданий. По замыслу архитектора, фасадом этого длинного здания является его узкая по-модернистски закругленная сторона, смотрящая на арку входа. Вы увидите элегантные высокие двери, ведущие внутрь здания, странно отличающегося очень легкой крышей, приподнятой над строением так, что образуется как бы сплошная, во всю длину, мансарда-терраса. Это здание и есть лаборатория, которую разрешил Капице построить для себя сам Резерфорд, глава Кавендишской лаборатории. Лаборатория Капицы создавалась на средства одного из промышленников-меценатов — Людвига Монда. Поэтому она известна была как Мондовская лаборатория. В ней Капица создавал магнитные поля колоссальной для того времени силы и исследовал в них поведение различных материалов...
Дэвид рассказал, что Капица был, конечно же, очень благодарен за эту лабораторию своему учителю и в память о нем нанял одного из своих друзей и очень хорошего модного тогда скульптора, художника и писателя Эрина Гилла, попросив его изобразить на наружной стене крокодила. Именно этой кличкой назвал Петр Леонидович как-то в письме своей матери Резерфорда. Он назвал его так потому, что в первое время пребывания в Кембридже очень боялся своего грозного, шумливого шефа. Иногда ему казалось, что шеф в припадке гнева может просто откусить ему голову, — писал он шутливо матери.
Потом Капица назвал Резерфорда кличкой Крокодил в присутствии своих коллег, и внезапно кличка эта приклеилась, прилипла к Резерфорду так, что все стали сначала за глаза, а потом иногда и в глаза называть его так; прозвище окончательно получило как бы официальный статус, когда изображение крокодила появилось на стене Мондовской лаборатории.
Есть разные версии, почему прилипла кличка Крокодил, которую придумал Капица Резерфорду. «Я лично думаю, — сказал Дэвид, — что это связано с тем, что появлению Резерфорда всегда предшествовали тяжелые шаги, громкий голос; он никогда не появлялся внезапно, чем в какой-то мере предупреждал страх сотрудников лаборатории. И этим Резерфорд очень напоминал крокодила из удивительной сказки о Питере Пене...»
Забегая вперед, скажу, что после разговора с Дэвидом я прочел сказку о Питере Пене — ведь в детстве ни я, ни мои дети, да и никто из нас не читал книгу, которую знал каждый английский мальчик. Оказалось, что Питер Пен — летающий волшебный мальчик, который с друзьями переживает массу приключений на сказочном острове. За ними охотятся дикари и пираты, а за теми и этими огромный кровожадный крокодил. Питер Пен отрубает руку предводителю пиратов, ее проглатывает крокодил. Но, на крокодилову беду, на отрубленной руке пирата были часы, и они, тикая в его пузе, с тех пор предупреждают о его приближении...
Вот так или примерно так беседовали мы в тот раз с первым учеником Капицы, которого я встретил в Кембридже.
Помолчав, Дэвид опять переменил тему и сказал:
— Вы занимались исследованием Антарктиды, и вам, наверное, будет интересно узнать, что членом моего колледжа, который называется «Кикс-Колледж», был когда-то один из спутников капитана Скотта, побывавший с ним на Южном полюсе, доктор Вилсон — друг Скотта и врач его экспедиции. В свой поход на полюс Вилсон взял маленький флаг нашего колледжа, который и поднял на Южном полюсе. Этот флаг потом нашли на теле погибшего Вилсона. Сейчас он хранится в актовом зале колледжа среди самых почетных реликвий. Пойдемте, я покажу вам этот зал и этот флаг...
Когда я вернулся к себе в институт, меня ждал сюрприз. После вечернего чая мы с Гордоном вышли на улицу, и он вдруг сказал:
— Знаешь, Игорь, я в этот уик-энд разбирался в одном из своих гаражей и нашел там старый велосипед, который когда-то купил еще в Австралии.
Уже много лет на нем никто не ездил, потому что у меня и у жены есть новые. Но я выкатил его в воскресенье, чуть почистил, надул колеса — и, оказалось, он прекрасно ездит. Возьми его себе, пока ты в Кембридже. У машины этой только одно неудобство — слишком маленькие колеса. Я бы назвал их не колесами, а колесиками. Но для небольших поездок она вполне хорошая. — И он протянул мне ключ от цепи, которой велосипед был прикован к чему-то неподвижному.
— Только никогда и ни при каких обстоятельствах не оставляй велосипед непрокованным даже на минуту, — сказл Робин. — Его тут же уведут. Ты можешь оставить, забыть на улице в Кембридже многие вещи. Их не возьмут. Но велосипед уведут немедленно. Это болезнь Кембриджа.
Конечно, я с благодарностью взял этот велосипед, который тут же окрестил про себя «коньком-горбунком». На своих маленьких колесиках, но сделанный для взрослых, велосипед действительно напоминал конька-горбунка; окрашенный в светло-оливковый цвет, с двумя скоростями и задним ножным тормозом, с большой желтоватой плетеной кошелкой для покупок на заднем багажнике и прекрасным электрическим динамо, встроенным во втулку переднего колеса и дающим хорошее освещение, без которого в городе нельзя ездить вечером, — он был чудо как хорош. Велосипед доставлял мне с того дня массу приятных минут и никогда не подвел на узких, забитых машинами и велосипедами улицах города. Иногда мне самому было непонятно, как меня или кого-то еще не сбивают автомобили. Но опыт взаимного сосуществования этих видов транспорта в Кембридже был, по-видимому, так велик, что за все время пребывания здесь я не видел столкновения автомобиля с велосипедистом. Меня удивляло это еще и потому, что большинство английских велосипедов имеет почему-то тормоз только на переднем колесе, а это опасно при торможении на горках и особенно в гололед. Почему-то втулка заднего колеса дорожных велосипедов Кембриджа не имела устройства для торможения педалью. Один из моих здешних коллег сказал мне: «Причина в том, что англичане начали ездить на велосипедах задолго до того, как в Европе была изобретена эта втулка. Она произвела переворот во всем мире, но верные старым традициям англичане почти не заметили ее и ездят по старинке».
Через несколько дней после беседы с Дэвидом я нашел время, бросился на спину своего «конька-горбунка» и помчался в старый центр города. С трудом нашел там средневеково-узкую улицу под странным названием Улица Бесплатной Школы, где была лаборатория Резерфорда. Но вот нашел и арку, похожую на ту, о которой говорил Шенберг. Рядом доска, на которой написано: «Кавендишская лаборатория 1874-1974. Основана герцогом Девонширским и расширена лордом Релеем (1908) и лордом Остином (1940)». Ага, вот откуда ее название! Ведь я читал где-то, что герцога Девонширского звали Уильям Кавендиш. Он был в то время канцлером Кембриджского университета. Читаю дальше: «В Кавендишской лаборатории со времен первого Кавендишского профессора Джеймса Кларка Максвелла помещался Физический факультет до тех пор, пока лаборатория не переехала в новое помещение в Западном Кембридже».
