Меня это совсем не интересовало. Ха-ха. Смешно. И мне было плевать.
И я делаю паузу. И я молчу.
Мне больше не нравилась интонация её голоса.
Мне больше не нравились её тоскливые глаза.
Однако перед тем как уйти, я говорю, что тоже ненавижу одиночество. И я говорю, что тоже ненавижу быть один. И я говорю, что мне постоянно нужно, чтобы кто-то был рядом. Потому что я не могу быть один. Не могу. Не хочу. И не буду.
Одиночество – это плохо и так страшно.
Я прощаюсь с девушкой и делаю шаг к машине. Первые холодные капельки дождя коснулись головы и начали впитываться в плечи моего пальто.
И она меня останавливает.
И она на меня растерянно смотрит.
И она меня спрашивает, тороплюсь ли я сейчас домой.
11 актЯ очень смутно помню, о чем с Дамели мы вели речь в кофейне.
О разных пустяках. О людях, о жизни, о современной системе образования. Обо всём том, что я всегда считал одним сплошным разочарованием и напрасной тратой времени.
Она говорила и говорила.
Я молчал, молчал и не слушал.
Однако я не хотел возвращаться обратно. Туда, где меня ждала Зарина. Туда, где меня отвергали и не принимали. Туда, где были холод и сырость.
Поэтому я продолжал сидеть. Сидеть и изучать Дамели. Никаких украшений на руках. Косметики на лице минимум. Синяки под глазами были, но они больше не казались мне привлекательными. Грудь небольшая, а улыбка смотрелась неестественно в сочетании с тоской.
Я поддакивал и что-то вставлял в небольшие возникающие паузы. Она хваталась за последние произнесенные мной слова и превращала их в вопрос.
Так продолжалось весь вечер, пока она меня не спросила, куда мы поедем.
К ней, ко мне или куда-то ещё?
12 актЯ жму на пульт и открываю ворота, ведущие на площадку особняка. Дамели выходит из машины, восхищаясь масштабами моего местожительства. Вставляю ключ в замочную скважину, открываю входную дверь, и мы стоим у порога. Она проходит в гостиную, а потом спрашивает разрешения залезть в холодильник.
Она спрашивает, хочу ли я пить.
Она спрашивает, вино или пиво.
Она хватается за последнее произнесенное мной слово и превращает его в вопрос.
– Пиво?
– Пиво! – улыбнувшись, восклицаю я.
Ха-ха. Смешно, и я смеюсь. Что за дура.
Включаю DVD-проигрыватель с новым фильмом Стивена Кинга и располагаюсь на софе. Дамели садится рядом и спрашивает, про что это кино, а я не знаю. Просто оно стало знаменитым ещё до выхода, и люди говорят, что получилось неплохо.
Делаю глоток. Второй глоток. Третий глоток.
Откладываю бутылку и прикасаюсь своими губами к губам Дамели. Медленно валю её на софу. Я ласкаю её шею поцелуями. Она стонет, но я не верю её стонам.
Однако было уже плевать.
Я хотел забыться и спрятаться.
Я хотел уйти и не вернуться.
Голова слегка кружится, теряю координацию. Осознаю, что очень плохо перенёс алкоголь. Я закрываю веки и с трудом их открываю. Закрываю. Открываю. Закрываю. Теперь они закрываются сами насовсем, и я вижу перед собой Зарину.
Вот она ещё ребёнок. Мама забирает её из детского сада и ведет домой. Я вижу себя в школе – тот момент, где родители ведут меня на линейку в первый класс. Снова Зарина. Уже подросток. Она сидит на скамейке со своими подружками и изо всех сил пытается произвести впечатление на них. Через некоторое время появляюсь я. Мне исполнилось восемнадцать. Смотрю и встречаю рассвет с остальными выпускниками, держа в руках бутылку Джонни Уолкера. А теперь Зарина. Она находится дома, в комнате, в своем коротком белом платье и красуется перед зеркалом. Ругается и кричит на мужчину средних лет. Выбегает в прихожую со слезами на глазах, стягивает трусики, снимает лифчик и кидает их на пол, оставшись только лишь в одном этом коротком белом платье. Что-то разъяренно восклицает и уходит, громко хлопая за собой.
Удивительно…
Двери в нашей жизни играют такую большую роль.
А теперь мы вместе.
Зарина сидит передо мной. Я стою перед ней.
Она сама по себе. Я сам по себе.
Глава 3
13 актЯ слышу чей-то голос.
– Всади мне гребень в жопу, я всегда знал, что он псих!
Ха-ха. Смешно.
Всади мне гребень в жопу.
Боже, как же смешно, и я смеюсь.
– Гляди, смеётся… – слышу я чей-то второй голос, обращающийся к кому-то.
Ощущаю лёгкое раздражение на своих щеках. Сыро. Пахнет туалетом и какашками. Вдруг понимаю, что вокруг совсем нет света, и я нахожусь в кромешной тьме. Пересиливаю себя и пытаюсь раскрыть веки.
Первое, что я вижу, это взгляд Зарины, далёкий и холодный, но смотрящий прямо в мои глаза. Её лицо приперто к полу помещения, а попа приподнята вверх. К ней прижимается пахом человек в черной маске и виляет своим тазом. Взад-вперед, взад-вперед. И я смотрю. Я смотрю в глаза Зарины, не отрываясь, и не способный отвести свой угол зрения в другую точку.
– Ну и вонь здесь. Проснулся?
Голос до боли знакомый, но я никак не мог определить, кому он принадлежал. Передо мной возникает ещё одно лицо в синей маске, и я получаю ещё одну неслабую пощёчину по своему лицу.
– А?! – восклицает он – Что за хрень у тебя тут творится?!
– Я на это не подписывалась! – слышу женский голос и узнаю по нему Дамели. – Никто не говорил мне про эту сучку!
Я слышу, как орёт третий до боли знакомый голос, призывающий всех успокоиться, и в углу, рядом с поносом и мочой Зарины, я замечаю третьего человека в тёмно-фиолетовой маске. Я хочу встать со стула и руками потянуться к своей голове, которая раскалывается от боли. К голове и лицу, которое всё горит от пощёчин. И тут понимаю, что не могу пошевелиться. Что-то мешает, упрямо препятствуя этому. Я смотрю на свои ноги. Я оглядываюсь назад, на спинку стула. Пытаюсь отчаянно выбраться, но верёвки были хорошими и их крепко связали в узел.
Я привязан к своему стулу своими же верёвками. Ха-ха. Смешно. Боже, я не могу. Смешно, и я смеюсь. Угораю от смеха.
Резкая боль молнией пронеслась в области груди. Человек в синей маске нехило ударил меня ногой в солнечное сплетение, и я вместе со стулом повалился вниз. Лежу на боку. Больно. Очень больно. Хочу схватиться за грудь, чтобы хоть как-то облегчить эту боль, но не могу. Кашляю. Сжимаю глаза, начиная понимать, что испытал когда-то Марко Матераци в своей легендарной стычке с Зинедином Зеданом. Только мне ещё хуже.
– Тебе смешно?! – интересуется человек в синей маске.
Я пытаюсь прийти в себя и ищу взглядом Зарину. Человек в черной маске застегнул ширинку и отошёл от неё в сторону со словами, что девочка оказалась просто соком.
Зарина лежит.
Она смотрит на меня.
Я смотрю на неё.
И этим было сказано всё.
– Мы нашли у него всего только десять штук… – говорит один из голосов. – Этого не хватит!
В поле моего зрения попадают ещё чьи-то ноги, и я получаю ещё один удар в живот.
– Где ты хранишь остальное?! Хочешь сказать, что у тебя только десять штук здесь?!
Но я уже не слышу его. Я только смотрю на Зарину, а Зарина смотрит на меня. Её губы постепенно складывается в улыбку и мои тоже. Глаза у Зарины веселеют и мои тоже.
Ха-ха. Как смешно.
Смешно, и мы смеёмся. Я и Зарина.
Боже, как же смешно. Мы сейчас умрём от смеха.
– Что здесь, б**дь, такого смешного?!
«Что здесь, б**дь, такого смешного?!» Ха-ха. Смешно. И мы смеёмся ещё сильнее.
И меня снова бьют в живот. Достали уже. Больно, как же больно, мамочка, но я продолжаю смеяться и слышу, как Зарина тоже смеётся в унисон вместе со мной.
Ха-ха. Смешно.
Дамели кричит. Она говорит, что мы психи, и что она сваливает отсюда, но человек в тёмно-фиолетовой маске встаёт у входа и не позволяет никому никуда уйти. Он грозно ставит своих товарищей в известность, что они все повязаны, и пути назад нет. Теперь они должны завершить начатое.
Мы же продолжаем смеяться. Я и Зарина. Я смеюсь до тех пор, пока не последовала бесконечная череда ударов по моему животу.
– Остановись, ты убьёшь его!
Ах, как же больно, мамочка, папочка… Сделайте уже что-нибудь. Смех Зарины тоже успокоился. Чёрная маска схватила её за
волосы и откинула к стенке; мой мир и моё пространство.
Я говорю, чтобы они не смели её трогать. Я пытаюсь понять их мотивацию и спрашиваю, чего они хотят. Деньги? Бабло? Вам нужны деньги? У моей семьи есть бабло, бери – не хочу, только они сейчас в Берне, а у меня здесь нет ничего.
– Я поражена! – Дамели в фейспэлме. – Вы даже этого не знали!
Вы вообще ни хрена ничего не продумали!
– Да пошла ты, б**дь, на х*й! – отвечает чёрная маска.
Синяя маска говорит, что они знали про Берн. Они знали, что я живу один. Они знали, что у меня нет никого. И они знали, что я повернутый на голову псих.
– Это была твоя идея! Ты сказал, что всё будет нормально! Ограбление века, сука! – жалуется одна из масок.
– Заткнись! – злится тёмно-фиолетовая маска. – У него нет, но у его папаши есть, я знаю.
Тёмно-фиолетовая маска подходит и, наконец, ставит меня и стул в нормальное человеческое положение. Он садится напротив меня. У него в руках мой телефон, и он объясняет, что сейчас я поговорю со своим отцом. Только без шуток. Скажу, что у меня серьёзные проблемы и нужны деньги. Много. Иначе будет хуже. И мне, и Зарине.
