— Я пока чувствую себя как праведник, которого за ухо вытащили из рая, а теперь объясняют, что мне повезло, поскольку на самом деле никакого рая не существует. Может быть, оно и так. Но очень трудно поверить на слово. Да и не хочется верить.
— Понимаю, — серьезно согласился седой Альгирдас. — Я был там рядом с вами. И могу представить, сколь велик соблазн счесть этот сон подлинной правдой о себе. Притом что вполне доволен своей жизнью, как и вы. То есть вы были ею довольны до сегодняшнего дня. А теперь ваше сердце разбито. Честно говоря, не думаю, что это можно исправить. Разве что забудете. Тогда, считайте, повезло.
Подумал: «Забуду? Еще чего!» Вслух же спросил:
— А что вам от меня нужно? Предположим, вы считаете Агату преступницей и собираете показания потерпевших. Но что толку разговаривать со мной во сне? Или наяву вы тоже придете?
— Нет. Наяву не придем, — сухо сказала Таня.
А ее коллега объяснил:
— Наяву нам с вами разговаривать не о чем. Потому что наяву нет ни дела, которым мы занимаемся, ни состава преступления, ни лавки, ни даже самой мошенницы…
Подхватил, радуясь такому повороту:
— …ни вас.
— Ну почему же, мы с Альгирдасом и наяву есть, — пожала плечами Таня. — Равно как и вы. И ваша новая чашка, такая заколдованная, что лично я не то что из нее пить, а в одном помещении находиться не рискнула бы. Но законы, позволяющие привлечь к ответственности за ворожбу, потенциально опасную для жизни и рассудка жертвы, существуют только во сне, да и то далеко не в каждом. И это ставит нас, полицейских, в двусмысленное положение. С одной стороны, мы связаны по рукам и ногам отсутствием законодательной базы, единой хотя бы для всех сновидений; о том, чтобы она существовала наяву, даже мечтать бесполезно. С другой, мы не имеем права, да и не хотим смотреть сквозь пальцы на проделки этой ловкой продавщицы краденых снов. Люди-то пропадают самые настоящие. Существовавшие когда-то наяву. Впрочем, тем, кто не пропадает, тоже несладко приходится.
Буркнул:
— Будь моя воля, я бы лучше пропал.
— Ну вот, — вздохнула Таня. — Что и требовалось доказать. Наваждение оказалось прельстительней, чем ваша подлинная жизнь. Вот поэтому дело на вашу знакомую заведено именно по статье «мошенничество». Подбрасывает ни в чем не повинным людям чужие грезы под видом их собственной тайной родины. То, что не сбудется ни при каких условиях, начинает казаться ослепительной возможностью — руку протяни и бери. А до собственных тайных внутренних пространств уже и дела нет, даже в голову не придет заняться их поиском. По-моему, просто ужасно. Я вам очень сочувствую. Но помочь не могу. Даже чашку у вас забрать не получится. Наяву-то у нас с Альгирдасом ни ордера, ни предписания, вообще никакого права вторгаться в вашу частную жизнь. Только и можем, что посоветовать: разбейте эту чашку, как только проснетесь. По крайней мере останетесь живы, не сгинете, не пропадете. Скорее всего, затоскуете, но когда-нибудь это пройдет, время все лечит…
— …одновременно убивая нас. Поэтому, кстати, не понимаю, какая разница, где именно сгинуть: в чужом сне или наяву сколько-то лет спустя. Нет уж, вы как хотите, а я на Агатиной стороне. Околдовала — и правильно сделала. Это было здорово. Хочу еще.
Полицейские растерянно переглянулись.
— Все-таки обычно люди с большим энтузиазмом относятся к возможности прожить свою жизнь до конца, — наконец сказал Альгирдас. — Я правильно понимаю, что вы не станете подписывать протокол допроса?
Рассмеялся:
— Протокол? Во сне? Ну вы даете! Я имени-то своего сейчас не помню!
— Ничего удивительного, — вздохнула Таня. — Своего имени у вас, похоже, больше нет. Вот вам только одно из последствий давешнего приятного приключения.
Возмутился:
— Как это нет? Людей без имен не бывает. И в паспорте должно быть записано, я же его вам показывал? Нет? Неважно, сейчас посмотрю.
Полез в нагрудный карман, но вместо паспорта и бумажника, вместо гладкой подкладки и собственного теплого тела под ней обнаружил там пустоту, такую спокойную, холодную, разом отменяющую все человеческие смыслы, как будто сунул руку в открытый космос, распахнув иллюминатор звездолета, как форточку, самый глупый на свете, совсем пропащий космонавт.
Так испугался, что вскочил, выкрикивая что-то неразборчивое. И конечно, тут же проснулся — сидя на жестком гостиничном диване в собственном номере, полностью одетый, на левой ноге ботинок, на правой только носок. На часах — пять минут до полудня. Ничего себе, с добрым утром! Как же это я.
Первым делом достал из нагрудного кармана паспорт, открыл, подивился, каким чужим кажется лицо на фотографии; впрочем, с документами вечно так. Несколько раз перечитал свое имя. Спросонок оно казалось довольно нелепым — как вообще все человеческие имена. Но главное, имя все-таки есть. Чего только не приснится. Зря боялся.
Подумал: «Надо срочно выпить кофе». Но не шелохнулся. Напротив, закрыл глаза. Сидел вспоминал. И был потрясен уловом: обычно даже самый простой сон толком не вспомнить. А тут такой запутанный, многослойный, и надо же, проявился во всех подробностях! Ну или не во всех, кто теперь разберет. Но всяко их гораздо больше, чем надеялся. Ладно. Теперь можно надеть правый ботинок. И срочно на улицу. А кофе выпью в ближайшем кафе. В гостиничном номере он, похоже, действует как снотворное, а проспать до вечера было бы обидно, особенно с учетом того, что завтра уже уезжать.
Уже стоя в дверях, вернулся, взял со стола новую чашку, кое-как снова завернул в упаковочную бумагу, сунул в рюкзак. Сам не понял зачем. Вернее, притворился, будто не понял. На самом-то деле просто хотел уберечь, а то вдруг полицейская Таня из сна заявится в гостиницу наяву, каким-то чудом выхлопотав у начальства ордер на обыск, конфискует сокровище, и привет. С нее станется, решительная девица, настолько упертые мне до сих пор не снились, поэтому чашка идет гулять со мной, такова моя воля, точка. И отстаньте, отстаньте, отстаньте, сам знаю, что сам дурак.
Выскочил на улицу так стремительно, словно за ним действительно гналась вся полиция города Вильнюса. И шел от гостиницы, петляя, как заяц, то и дело нырял в какие-то переулки, несколько раз резко разворачивался и возвращался назад. Объяснял себе: «Это я ищу кафе, где-то тут я его вчера видел» — и почти верил. Тем более что в конце концов кафе нашлось, то самое или какое-то другое, теперь уже не поймешь, да и неважно. Ну правда, какая разница.
Эспрессо оказался горьким, как осадок, оставшийся от давешних сновидений. Разбавил его сливками, белыми, как снег, который, наверное, будет идти в будущем декабре, когда я… нет, конечно, не я, когда человек, которым я был в самом первом сне про синий автобус Марию, узнает наконец, чей нежный пепельный шепот прорвался к нему сквозь время.
Так, стоп. Будь любезен, выброси эту чушь из головы. Ну или ладно, не выбрасывай, только, умоляю тебя, не придавай ей такое значение. Не драматизируй. А то еще решишь, чего доброго, что у столешницы, на которой лежит сейчас твоя ладонь, привкус ванили. Ах, уже решил? Ну вот, а я о чем.
Подумал: «Надо все же зайти к Агате. Пожалуй, она — единственный человек в мире, которому я могу рассказать этот невероятный утренний сон. И даже, в каком-то смысле, должен. Если бы меня разыскивала полиция — пусть даже только в чужом сновидении, — я бы предпочел об этом знать. Просто чтобы быть наготове, когда эта самая полиция до меня доберется. В смысле начнет сниться не посторонним людям, а непосредственно мне».
От таких размышлений почти развеселился. Добился, стало быть, своего. А что касается горечи, которая никуда не делась, — так она всегда тебе нравилась. Иначе зачем бы пил несколько раз на дню приготовленный равнодушной машиной эспрессо без сахара и молока.
Идти было недалеко, максимум четверть часа. И даже заранее приготовленная карта городского центра не понадобилась, после вчерашней прогулки все улицы казались знакомыми, поэтому ни разу не сбился с пути, сам не заметил, как добрался до Диснос, прошел мимо магазина с холстами и красками, а вот и…
Чуть не умер на месте. Но при этом совершенно не удивился, когда понял, что перед ним фальшивка, декоративная имитация двери, наверняка скрывающая давным-давно заделанный запасной вход в магазин «Meno Mūza», который занимал теперь весь первый этаж дома, даже заходить не нужно, чтобы в этом убедиться, достаточно заглянуть в окна и увидеть с одной стороны почти бесконечные стеллажи с бумагой и картоном, а с другой — стройные ряды банок с акрилом и гуашью, тюбики масла, коробки акварели, папки для графики, подрамники и мольберты, но ни одной готовой картины, ни одной кудрявой куклы, ни одного деревянного кота. И конечно, никакой посуды, да и откуда бы ей здесь взяться, вы что.
