— Ничего себе, — присвистнул Маркус. — Я бы тоже не понимал. И тоже захотел бы разобраться. Вы поэтому ко мне пришли? Убедиться, что хотя бы я существую? Я бы на вашем месте, наверное, тоже захотел поговорить с мастером, сделавшим чашку. Хотя, убей бог, не представляю, чем это может помочь.
— Вот и я не представляю. Но история с исчезнувшей галереей — это только верхушка айсберга. Дальше будет такой ужасающий бред, что я сам готов заткнуть уши, лишь бы не слышать, что говорю. Но все равно придется рассказать, а вам — выслушать… Господи, даже не представляю, с чего начать!
— Я в аналогичных ситуациях обычно начинаю с середины, — серьезно сказал Маркус. — Неважно, с какого места. К началу, если что, всегда можно вернуться. Ну, или махнуть на него рукой, если разговор не сложится.
— Ладно. Тогда вот: нынче утром я впервые выпил кофе из вашей чашки, вышел из дома и стал ждать синий автобус Марию. Точно помню, что, когда автобус подъезжал к остановке, пахло карамелью, поэтому можно было заранее приготовиться к посадке, подобрать подходящее воспоминание, чтобы оплатить проезд. Я заплатил, вспомнив о белой крысе, и ехал потом в автобусе, оставаясь человеком, но при этом был вороном, ножом и северным ветром… Нет, стоп, к черту такие подробности, звучит как совсем уж нелепый бред.
— Звучит как нелепый бред, — эхом откликнулся Маркус. — Вы правы, к черту подробности. Я и сам их прекрасно помню. Поразительно, что вы пришли пересказать мне мой собственный сон, самый любимый, повторяющийся с детства. И сделали это именно сейчас, когда я на стенку лезу, потому что очень давно его не видел. С апреля, что ли. И кто из нас после этого главный городской сумасшедший? То-то и оно.
Снова совершенно не удивился, потому что заранее знал, как пойдет разговор. Когда бредишь, несложно стать ясновидящим — как скажешь, так и будет, вернее, то и примерещится, командовать парадом собственных галлюцинаций всяко проще, чем договариваться с объективной реальностью, в существование которой так трудно поверить сейчас, на берегу этой неширокой быстрой реки, такой золотой, словно на дне ее покоится клад, сто тысяч небесных звезд, каждая — солнце.
Но твердо решил играть в разумного человека, который в любых обстоятельствах сохраняет холодную голову и поступает как должно, поэтому переспросил:
— С апреля не видели этот сон? Получается, Агата действительно его у вас украла. «Самый сладкий краденый сон, веселая весенняя добыча» — так она говорила. Ну или я сам придумал, поди теперь разбери. Полицейские называли ее мошенницей, но о кражах речь вроде не шла… Или я забыл?
— Откуда вдруг взялись полицейские? — изумился Маркус. — Какая мошенница, кто? Только что речь шла о сновидениях. Или нет?
— Давайте я просто постараюсь рассказать вам все, что помню. Очень устал ничего не понимать в одиночку.
— Давайте, — согласился Маркус. — Будем не понимать вдвоем.
Рассказал все по порядку, начиная с того момента, как переступил порог галереи и сверху раздался голос Агаты, а потом понеслось. Закончив, перевел дух, успел задним числом рассердиться на себя за чрезмерную болтливость, махнуть рукой и простить. А Маркус все молчал и молчал, разглядывал свои большие руки с перепачканными краской ногтями, думал о чем-то не то очень хорошем, не то настолько печальном, что невозможно не улыбаться этим мыслям — просто для равновесия или даже в качестве противоядия, чтобы не заплакать прилюдно, не рухнуть на землю, не умереть.
Наконец спросил:
— Интересно, зачем ей все это? Не знаю, как блокноты и кукол, а мою посуду вполне можно продать без всяких дополнительных фокусов. Сколько лет уже продаю.
Пожал плечами:
— Похоже, Агате кажется, будто это — просто веселое развлечение. И даже благодеяние — в каком-то нечеловеческом смысле, вряд ли доступном мне сейчас. Она мне очень нравится, эта Агата, что бы ни натворила. А еще больше нравится безумное предположение приснившихся мне полицейских, утверждавших, будто я могу остаться в этом вашем сне навсегда. Я бы, честно говоря, с радостью там остался — на любых условиях. Даже если придется прожить всего полчаса, а потом сгинуть навек, как они пугали. Согласился бы, не раздумывая. И, проснувшись, собирался попробовать снова, пить из этой вашей чашки, пока не лопну: а вдруг получится? Ну правда же, вдруг.
— Я вас понимаю, — горько усмехнулся Маркус.
— Еще бы. Если не вы, то кто? Меня, собственно, именно это и остановило.
— Что именно?
— Я подумал, вполне может статься, что меня не просто контрабандой провели погулять в чужой сон, а отдали его целиком. Очень похоже на то! То есть не подумал, а вдруг понял. В таких случаях говорят: «внезапно осенило». Ну или: «окончательно утратил связь с реальностью, провалившись в горячечный бред». Ай, ладно, неважно. Просто я решил, что этот сон надо вернуть хозяину. Ну, хотя бы попробовать. Мало ли. Вдруг я еще не совсем проснулся, а значит, возможно вообще все.
И протянул Маркусу чашку. Сказал:
— Наверное, вам просто надо из нее что-то выпить, а дальше все случится само, краденое имущество вернется к владельцу, теперь уже навсегда. Я, конечно, не знаю, но почему-то не сомневаюсь. В конце концов, это моя галлюцинация, и здесь все вершится по слову моему.
И с облегчением рассмеялся, твердя про себя: «Все получилось». Повторяя: «Только не вздумай спрашивать, что с тобой будет потом. Ничего не будет, и ты это знаешь. И хотя бы сейчас сделай вид, что тебе все равно. Не канючь. Не канючь. Не канючь».
— Тогда пусть будет обмен, — сказал Маркус. — Вернее, выкуп. Предлагаю полдюжины чашек из моей мастерской на ваш выбор.
Кивнул:
— Спасибо. Это очень круто. Тогда я зайду завтра. Сперва нам обоим надо убедиться, что все получилось. В смысле, что я действительно вернул вам ваш сон. И может быть, тогда я его наконец забуду. И стану жить как прежде, больше не понимая, какое сокровище потерял.
— Но тогда почему вы?..
— Потому что это ваше сновидение. А значит, ваша жизнь. Потому что это вы — нож, ворон и северный ветер, как бы мне ни хотелось верить, что все-таки я. Потому что это именно вас, не меня ищет шепот из будущего декабря, и я не могу его обмануть, впарить ему фальшивку, себя вместо настоящего Маркуса Эрны, я слишком влюблен сейчас в этот шепот, чтобы так его подвести. Потому что… Да сами знаете почему. Все вы знаете, Маркус. Человек, которым я был в вашем сне, не может не знать.
Развернулся и пошел в сторону моста, да так быстро, что Маркус едва успел сказать ему вслед «до скорого». Не стал оборачиваться, только молча поднял руку в ответ, приветственно помахал. Дескать, приду, не сомневайся. Просто не сейчас, ладно? Пожалуйста, не сейчас.
Шел, все ускоряя шаг, в конце концов побежал и бежал, не останавливаясь, через весь Старый город, хотя никогда до сих пор не был стайером, выдыхался уже через пару минут. Но остановился не от усталости, а только потому, что увидел на углу седого полицейского — то ли того, кто приснился нынче утром, то ли просто похожего, таких коренастых дядек с крестьянскими лицами чуть ли не полгорода, немудрено перепутать, а все равно смешно было бы, проходя мимо, шепнуть: «Оставьте Агату в покое, если любопытные твари вроде нее перестанут лезть в наши дела, мерещиться кому попало, морочить головы, раздавать налево и направо ворованные сны, вы же первыми взвоете от тоски, так она мне сказала. И я совершенно согласен, сам только что вернул краденое имущество владельцу, всего один пустяковый сон, а выть теперь буду до конца жизни, и после, наверное, тоже, пугая желающих срочно переродиться в сияющем лотосе, нарушая послеобеденный отдых милосердных и гневных божеств».
Конечно, ничего не сказал, но седой полицейский вздрогнул, обернулся и долго смотрел ему вслед, думая: «Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь. Надо же, какие сегодня в городе творятся дела».
Шел теперь уже медленно, глядел по сторонам, хотел было купить мороженое, но передумал, вместо этого зашел в кафе, выпил эспрессо — по-итальянски, не рассиживаясь, прямо у стойки, одним коротким жадным глотком, вышел на улицу, чуть не плача от горечи, которая теперь была только во рту, а не на сердце, даже не помнил толком, о чем только что так грустил.
Подумал: «Кажется, я и правда проснулся. Господи, ну наконец-то. Давно пора».
Подумал: «Если и дальше пойду пешком, вообще везде опоздаю». И свернул за угол, на остановку, где не пахло ни мятой, ни карамелью, вообще ничем — пока.
Синий автобус Мария прибыл по расписанию десять минут спустя. Оплатил проезд, привычно вспомнив, как нес на руках соседского кота, забравшегося на кухню через открытую форточку, сел в кресло у окна, подумал: «Как же я устал. Не надо было пить так много кофе, от него меня клонит в сон».
Сперва смотрел в окно, потом закрыл глаза. Думал потом на бегу: «А имя — подумаешь, имя. Имя не нужно тому, кто пламя, сова, ятаган».
