Совершенно не удивился, но чувствовал себя, как спящий, на которого вылили ведро ледяной воды. Ясная до звона в ушах голова, вовлеченная при этом не в мыслительный процесс, а в полное, тотальное непонимание происходящего. Не то проснулся, не то в обморок упал, поди разбери.
Подумал: «Странно даже не то, что Агатиной лавки больше нет. Поразительно, что я каким-то образом знал это с самого начала. Может быть, не в момент пробуждения, но когда пил этот чертов горький эспрессо, уже точно знал. А что не желал себя слушать, обычное дело, человеку свойственно игнорировать невыносимую информацию, просто защитное свойство психики, так говорят».
Присел прямо на тротуар, где стоял. Думал: «Такая хорошая была Агата, веселая, кокетливая, невесомая, болтунья и фантазерка, впору локти кусать, зачем я и правда не женился на тебе прямо вчера, скрывались бы сейчас вместе от полиции города Вильнюса в самых дальних пригородах чужих сновидений, ты бы врала мне напропалую, путаясь в собственных именах, а я бы тебя защищал. Что же ты творишь, а? Что же ты творишь».
«Я просто развлекаюсь», — думала Агата где-то так далеко, что легче назвать это место глупым словом «нигде», чем вообразить, как могут выглядеть его координаты. Или просто у него в голове — что, конечно, гораздо вероятней. Но меньше похоже на правду.
«Я развлекаюсь, — думала Агата, — потому что по вторникам мне всегда хочется поиграть. И еще потому, что кто-то должен время от времени перемешивать этот прекрасный мир, булькающий в котле на вечном живом огне. Если любопытные твари вроде меня перестанут лезть в ваш суп своей поварешкой, варево перекипит, сделается слишком густым и тяжелым, липкой, склизкой отравой, и тогда, поверь мне, твои приятели полицейские, большие любители, не разобравшись, лезть в чужую игру, первыми взвоют: „Так это и есть наша жизнь?!“ — и будут правы как никогда».
«Я развлекаюсь, — думала Агата, — но не только ради себя. По вторникам я играю в высшую справедливость, отнимаю сокровища у богатых, раздаю бедным. Это, в конце концов, просто нечестно: одним достаются все чудеса Вселенной, а другим — ничего, кроме бесконечной вереницы собственных отражений в тусклых от будничной копоти зеркалах. Ты мне сразу понравился, другая бы на моем месте влюбилась, а я сделала много больше: не раздумывая, отдала тебе самый сладкий краденый сон, последний из моей коллекции веселой весенней добычи, почти всерьез собиралась оставить его себе, но — ладно, пусть будет твоим. Что скажешь?»
Почти не слушал Агату — что толку от голосов в голове, ничего путного они не расскажут. Думал мрачно: «Глупо все-таки получилось, в кои-то веки устроил себе внеплановый отпуск, приехал отдохнуть в красивый город Вильнюс и вместо того, чтобы глазеть на достопримечательности или, скажем, съездить на экскурсию в Тракай, взял да и сошел с ума среди бела дня, сижу теперь посреди улицы, как потерянный пьяным бродягой мешок, набитый тряпьем, а ведь мог бы просто дойти до ближайшей кофейни, заказать там порцию горчайшего эспрессо, или сладчайшего латте, или даже просто воды, перелить в твою дурацкую заколдованную чашку, дорогая Агата, выпить залпом и сгинуть навек. Туда мне и дорога, отличный план».
Но вместо этого поднялся с тротуара и зашел в магазин для художников. Вежливо спросил:
— Вы говорите по-русски? Или лучше по-английски?
— Лучше по-русски, — твердо, без малейшего акцента сказала темноволосая женщина средних лет.
Ее юная напарница смущенно кивнула, соглашаясь.
Сказал:
— На самом деле у меня довольно дурацкий вопрос. Просто не знаю, к кому еще с ним обратиться. Я купил чашку на улице, где продают сувениры…
— На Пилес, — хором подсказали продавщицы.
— Да, наверное, там. Штука в том, что я, дурак, купил только одну, а теперь понял, что мне нужно больше. Второй день за ними хожу, но того лотка больше нет, а мне уже завтра уезжать. Но когда я покупал, мне сказали — надеюсь, я правильно запомнил! — что это керамика из мастерской Эрны. И я вдруг подумал, может быть, вы знаете, как их найти? Все-таки к вам часто заходят художни…
— Так это Маркуса мастерская, что ли? — оживилась темноволосая.
Ее коллега кивнула и что-то сказала по-литовски.
— У нас, оказывается, есть его визитки, — перевела старшая. — В прошлом году Маркус переехал, переживал, что куча народу будет его искать, оставлял новый адрес везде, где только можно. Обычно мы контакты художников покупателям не раздаем, начальство считает, что это бесплатная реклама и мы не должны, но Маркусу невозможно отказать. Сами увидите, если до него доберетесь.
— Обязательно доберусь. Спасибо. Это просто чудо какое-то. Вот мне повезло!
Вышел, зажав в кулаке самодельную визитную карточку, синие буквы на серой бумаге, «Керамическая мастерская Маркуса Эрны», улица, номер дома и даже от руки нарисованная схема, куда сворачивать после того, как войдешь во двор. Сел на лавку, достал карту, сказал себе: «Сейчас разберемся с маршрутом. И я тебя умоляю, сосредоточься на этом, пожалуйста. Не надо тебе больше ни о чем думать. Пусть оно как-нибудь само».
Найти мастерскую оказалось довольно просто: перейти по мосту узкую веселую речку, возле трубящего ангела свернуть налево, потом направо, во двор, а там внимательно посмотреть на визитку и почти уверенно постучаться в ветхую деревянную дверь, услышать, как внутри говорят что-то неразборчивое, скорее всего спрашивают, кто там, или предлагают заходить, в последний момент смутиться: «О боже, о чем я собираюсь с ними разговаривать?» — махнуть рукой, войти.
За дверью было просторное помещение, немного слишком пустое и чистое для керамической мастерской. За длинным столом у окна сидели две девушки и мальчишка-подросток; все трое сосредоточенно раскрашивали глиняные горшки. Из другого угла навстречу поспешно шагнул очень высокий, почти карикатурно тощий человек в холщовом переднике, надетом поверх идеально отглаженного серого костюма. Серыми были и надетые на босу ногу замшевые ботинки, и кудрявые всклокоченные волосы, кое-как собранные на затылке в хвост, и многодневная щетина на загорелом лице, и светлые глаза, уставившиеся на незваного гостя почти сердито и одновременно приветливо, как хочешь, так и понимай.
Спросил по-английски:
— Чем могу быть полезен?
И после паузы добавил уже по-русски:
— Я вас очень внимательно слушаю.
Вспомнил, что когда-то сам отвечал этой фразой на телефонные звонки, и она почти всегда повергала собеседников в секундное замешательство. Ухмыльнулся про себя: «Ну надо же». А вслух сказал:
— Здравствуйте.
И полез в рюкзак за чашкой. Достал, развернул, протянул серому человеку.
— Мне сказали, что эта чашка сделана в мастерской Эрны. Это так? Действительно ваша работа?
Длинный улыбнулся, взял чашку, зачем-то прижался к ней небритой щекой. Наконец отдал и кивнул:
— Да. Моя работа. Я — Маркус Эрна. А зачем вы ее принесли? Что-то не так? Или просто хотите купить еще?
— Даже не знаю. Наверное, хочу. Может быть. Но сперва… Слушайте, я должен кое-что вам рассказать. И, если можно, наедине. Не то чтобы тайна, но… Ох! Мне, честно говоря, просто очень неловко.
— Ладно, — невозмутимо кивнул Маркус. — Тогда пошли к реке. Возле текущей воды можно говорить о чем угодно.
Шли очень быстро. По дороге молчали. Наконец длинный Маркус свернул в какой-то двор, нырнул в узкий проход между дровяными сараями, и они оказались на берегу — с одной стороны течет река, с другой стоят невысокие двухэтажные дома, сохнет на веревках разноцветное белье, на подоконниках распахнутых окон дремлют коты, бубнят телевизионные дикторы и шипят на сковородах котлеты. Ничего особенного, просто жизнь. Такая прекрасная в своей обыденности. Совсем чужая.
По узкой лестнице спустились к самой воде. Маркус присел на камень, гостеприимно похлопал по соседнему, приглашая присоединиться.
Сел. Вздохнул, заранее представляя, каким полоумным идиотом будет выглядеть после того, как начнет свой рассказ. Но тут уж ничего не поделаешь. Я и есть полоумный идиот.
Сказал:
— Я купил эту чашку вчера в галерее возле магазина «Meno Mūza».
— Это на Диснос, что ли? — оживился Маркус. — А где там галерея? Недавно, что ли, открылась? Надо же, я не знал.
— Ничего удивительного. Сегодня этой галереи там уже не было. И пустого помещения, где она теоретически могла бы разместиться, не было тоже. Магазин для художников занимает весь первый этаж, я даже внутрь зашел, проверил. И дверь оказалась фальшивой, за ней — давным-давно заделанный проход. Но вчера галерея была, там хозяйничала женщина по имени Агата, и я купил у нее вашу чашку. Она сама ее для меня выбрала; впрочем, неважно. Потому что ни Агаты, ни ее лавки, похоже, вовсе не существует. Просто примерещилось. Но чашку я там все-таки купил. Вот она! Совершенно материальная, и вы ее узнали. Чудовищная логическая неувязка, не понимаю, как с такой ужиться.
