Она продолжала сжимать его руки. Бледное, нездоровое лицо ее жалобно сморщилось.
— Сережа мне все сказал. Это такая глупость!
— Правильно, Катя, глупость. У взрослых людей часто бывает испорченное воображение. Я тоже не исключение. Над этой историей надо смеяться. Хохотать. Нечего беситься, Сергей.
Я обернулся к двум женщинам, которые выглядывали из-за моей спины.
— Вам очень интересно?
Они снялись с места; я присел на скамейку.
— Слушай, Сергеи, повоевали, и хватит. Как по-вашему, Катя, он поступает разумно?
— Сережа сам должен решать, — твердо сказала она.
Смешавшись, я чуть было не закурил, даже пачку вытащил — это в больнице-то! — но вовремя спохватился. Они сидели, держась за руки, очень взволнованные, нерасторжимые… Дверь приемного покоя хлопала, впуская и выпуская посетителей.
— Вот что я вам скажу, ребята. Вспомните песенку: на каждого умного по дураку, все поровну, все справедливо. С глупостью нужно бороться, а не бежать от нее. Сам посуди, Сергей. Если уж дело в Юлии Павловне…
— Дело в принципе! — перебил он.
— Что за принцип?
— Объяснять надо?
— Пожалуй.
— Я не могу работать, когда обо мне сплетничают.
— Черт возьми! Так ты, пожалуй, всю жизнь будешь безработным.
— Пусть! И хватит об этом. Я решил.
— И это принцип? — усомнился я. — Нет, это упрямство, помноженное на самолюбие. На что вы будете жить? Подумай о Кате.
— Мне ничего не надо!
Он обнял ее за плечи.
— Не бойся, я найду работу.
— Я не боюсь, Сережа.
Они забыли обо мне. Я почувствовал себя совершенно лишним, каким-то инородным телом в их отношениях. Я встал. Следом поспешно поднялась Катя, запахнув халат на груди, и потянула за руку Сергея.
— Большое спасибо, что зашли, Борис Антонович! — поблагодарила она.
— Выздоравливайте, — пожелал я.
Напоследок я не утерпел и сказал:
— Подумай еще, Сергей. Если захочешь вернуться, редакция для тебя всегда открыта. Я тебя жду. Учти это.
— Учту, — ответил он.
13
В нашем округе три раза в неделю выходит газета «Огни тайги». Редактирует ее Елизавета Дмитриевна Панкова, пятидесятилетняя, редко улыбающаяся женщина. Я встречаюсь с ней на заседаниях и совещаниях; случается, мы разговариваем по телефону, когда нужно дать в эфир оперативный материал с телетайпа, которого в нашей редакции нет; но тесного сотрудничества почему-то не получается.
В десятом часу утра в будний день я без предупреждения появился в кабинете Панковой. Перед Елизаветой Дмитриевной лежала стопка конвертов с пометкой «ТАСС» — свежая почта, прибывшая вечерним самолетом.
Я не подготовил отвлекающего маневра и чувствовал себя не совсем уютно под внимательным, изучающим взглядом Панковой. В чужих кабинетах я обычно теряюсь, ощущая скованность и неловкость, и поэтому, наверно, хорошо понимаю людей, которые робеют в моем кабинете… Сначала мы поговорили о делах на промысле и в оленеводстве, обсудили — довольно вяло, впрочем, — слухи о повышении заработной платы журналистам. Я попросил разрешения закурить. Панкова пожала плечами: пожалуйста.
— Как у вас со штатом, Елизавета Дмитриевна?
— Как всегда. Сами знаете.
— Да, люди к нам едут не очень охотно.
— К сожалению.
Мы помолчали. На строгом, серьезном лице Панковой мелькнуло нетерпение.
— Борис Антонович, говорите, пожалуйста, в чем дело. Не хитрите. У вас это не получается.
Мне стало неудобно; я занервничал.
— Дело не совсем обычное. Да что уж там! Совсем не обычное. Хочу вам порекомендовать одного отменного парня-журналиста.
— Интересно.
— Вы, конечно, спросите, почему я его рекомендую вам, а не беру сам?
— Конечно, спрошу.
— Журналист по всем статьям отличный. Можете мне поверить. Специального образования у него нет, но вам ведь не диплом нужен, а пишущее перо.
— Правильно.
— Восемнадцать лет, — я прибавил Сергею год. — Оперативный, как черт. В ладах со всеми жанрами.
— И фамилия этого вундеркинда, если не ошибаюсь, Кротов? — спросила Панкова. — А зовут его… дай бог памяти… или Виталий, или Юрий?
— Сергей.
— Да, Сергей. И у него есть миловидная жена или подруга… Соня?
— Катя. Жена.
— Катя, правильно. И всех людей старше двадцати лет он считает консерваторами, а меня к тому же еще и старой девой?
— Гм…
— У вас он не сработался, вы его уволили, а теперь решили подсунуть мне. Как видите, я в курсе дела. У нас в поселке трудно что-либо скрыть.
— Что верно, то верно.
— К тому же, кажется, у него какие-то амурные дела… так говорят.
— Это неправда! Мальчишка горяч, неосторожен, только и всего.
— Предположим. Что дальше?
— Послушайте, Елизавета Дмитриевна! Вы в своем кресле уже пятнадцать лет сидите. Припомните, сколько через ваши руки прошло за это время бездарей, недотеп, подонков настоящих, случайных людей, подвизающихся и нашем деле!
— Я такой статистики не веду.
— И со всеми с ними вы так или иначе возились, нянчились, тратили на них время и нервы, прощали их, пытались спасти и выручить. Это обычная участь редакторов. Так неужели нельзя рискнуть ради действительно талантливого человека? Работать с ним нелегко, но если его понять… Он не пуст, у него есть характер, мысли.
— Вы, кажется, от него без ума, — сухо заметила Панкова.
— Да нет! Он мне просто интересен. Знаете, что я вам скажу? Я ему, пожалуй, даже завидую.
Панкова откинулась на спинку стула и сказала:
— Это звучит инфантильно.
Я осекся. Сразу стало грустно. Сигарета погасла сама собой.
— Мне все-таки неясно, почему вы уволили такого ценного работника? — прервала молчание Панкова.
Очень сжато я рассказал историю Кротова.
— И чем он теперь занимается?
— Ничем. А жена в больнице.
— Что с ней?
Я сказал, что с Катей.
Панкова задумалась, повертела в руках толстый конверт с броской надписью «ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ ТАСС».
— А почему бы им не вернуться в Москву, к родителям?
— Исключено. У ребят свои принципы.
Она надорвала конверт, и оттуда посыпались на стол тоненькие полоски клише.
— Хорошо, пускай ко мне зайдет. Я ничего не обещаю. Пускай зайдет, поговорим.
— Спасибо, Елизавета Дмитриевна!
— За что?
— Кто знает, не исключено, что отечественная литература тоже вам когда-нибудь скажет спасибо. Ведь этот Кротов пишет тайком роман.
Она вздохнула. Это был вздох усталой женщины.
— А вы действительно ребячливы. Раньше я этого не замечала.
Деревянные тротуары скрипели под ногами. Воздух обжигал горло при каждом вздохе. На улице ни одной живой души, лишь дымы из труб тянулись в небо, как тонкие нити жизни… Почему я живу здесь? Что связывает меня с этой землей, где и похоронить человека зимой нельзя без аммонала? Отточенный штык лопаты отскакивает от мерзлоты, выстрел звучит глухо, как кашель чахоточного, тишина, анабиоз, ладони простираются над пламенем костра… А мне сорок два. Если бы сбросить двадцать, поехал бы я сюда? Как бы я цеплялся за каждый день, за миг мимолетный, дрожал бы, как скупец, над махонькой секундой! Как широко бы я шагал! Как ослепительно мыслил! Как ни одной поблажки не сделал бы своей совести! Как жил бы!
Главный редактор, вы инфантильны.
14
Кротов в полушубке сидел на корточках перед печкой и подбрасывал в нее поленья. В комнате было холодно, стекла покрылись льдом. Изо рта Кротова вырывались клубы пара.
— Ты здесь околеешь, чего доброго, — сказал я вместо приветствия.
Он поднял сумрачное, невыспавшееся лицо.
— Здравствуйте.
— Здравствуй. Говорю, околеешь здесь.
— Я морозостойкий.
— Редакционные дрова бережешь? Напрасно. Топи, не стесняйся.
— Спасибо. Теперь все сожгу.
Я огляделся. Вид у комнаты был запущенный, нежилой.
— Порядок у тебя, как при эвакуации. Ты бы хоть прибрал, подмел бы. Катя вернется, расстроится.
— Катя не скоро вернется.
— Не каркай! Чем занимаешься?
— Видите, топлю.
— Вижу, что топишь. У тебя деньги есть?
— Деньгами надо топить?
— Так уж и деньгами… Нашелся Ротшильд! Карикатуру видел: один тип сидит за столиком в ресторане и прикуривает сигару от долларовой купюры. А девица за столиком говорит ему: «Если вы хотите произвести на меня впечатление, прикуривайте от другой валюты».
— Ясно. Девальвация.
— Ты что, юмор разучился понимать?
— Почему же. Я смеюсь. Ха-ха.
— Ну ладно, — бросил я попытки его развеселить. — Разговор есть.
Полешко полетело в печку.
— Опять разговор… Когда вы только работаете? Все со мной разговариваете.
— Не твое дело, умник. У меня новости хорошие. Внимай! Елизавета Дмитриевна Панкова, редактор наших «Огней тайги»… Помнишь такую (Он молчал.) Так вот, она не прочь поговорить с тобой насчет работы. Умой физиономию, оденься, как приличный человек, и отправляйся к ней. Чем быстрее, тем лучше, ясно?
