В комнате нет окон, она заперта и снаружи иногда слышатся шаги занятого чем-то еще кроме их охраны Гранита. Кай закутал Хаски в одеяло, перевязал как мог обрывками простыней и сел на пол рядом, сам не зная, чего ждет. Возможно, Акросс приказал не добивать Хаски потому, что сейчас тяжелый хрипящий пес — гиря на ноге Кая, как у арестанта. Он слышит неровное собачье дыхание, и оно отвлекает его от боли в запястье. Ему кажется, что Хаски больнее. Он вздрагивает от неожиданности, услышав совсем рядом человеческий голос:
— Акросс заставил тебя смотреть на то, как я умираю? Вот же…
— Ты превратился, — констатирует зачем-то Кай, обернувшись. — Повязки не жмут?
— Эй. Я не чувствую боли, — напоминает Хаски и облизывает губы. Он лежит, завернувшись в одеяло до самых ушей, лицо покрыто испариной, хотя в комнате прохладно и сквозняки.
— Зато Акросс теперь знает, что ее чувствую я, — с сожалением сообщает Кай. Хаски, пропустивший этот момент, как и весь тот разговор в столовой, тяжело вздыхает, ойкает, и снова дышит часто какое-то время, но успокаивается, чтобы говорить размеренно:
— Серьезно, даже я никогда не понимал, почему ты выбрал боль. Мы оба знаем, что ты не мазохист.
— И мы так же оба знаем, что я выбирал не боль, а способность чувствовать мир… И что чувствую я его тоже не полностью. Не так, как Акросс.
— Слышу зависть в твоем голосе. Если бы ты чувствовал так, как Акросс, ты бы больше никогда сюда не сунулся. Насколько реальны ощущения?
— Меньше, чем в половину, — отзывается Кай, глядя перед собой. Он понимает, Хаски больно, но тот разговаривает как ни в чем ни бывало — не нужно, чтобы Кай видел его страдания. Хватит и того, что Акросс приготовит дальше, не зря же так суетится за дверью Гранит.
— Я бы на твоем месте попытался получить от игр более приятные ощущения. Хотя бы тут перестанешь быть девственником.
Кай, кажется, передумывает переживать по поводу того, что Хаски больно, и он умирает — улыбка получается кривой, не настоящей:
— Опять ты, — ворчит Кай, Хаски смеется — все же осторожно, чтобы не задеть раны. — Ты это специально?
— Специально что?
— Поддеваешь меня. Чтобы я не сожалел о том, что ты умираешь?
— Нет. Просто решил лишний раз напомнить. Надеюсь, Акросс не подслушивает под дверью, а то у него будет еще один козырь против тебя.
— Да? Интересно, и как же он сможет его использовать? — ворчит Кай. Тема ему не нравится, Хаски сейчас оправдывает только его ранение, поэтому тот даже не смеется, хотя Кай готов поклясться, что он все равно улыбается. И, когда молчание затягивается настолько, что Кай готов поверить в наличие у Хаски совести, тот продолжает:
— А мы все гадали, спишь ты с Королевой или нет.
Кай ругается себе под нос, потом мстительно предлагает:
— Давай попробуем тебя добить. Нож у меня отобрали, но есть шкаф. Если уронить на тебя шкаф, то отправишься в штаб дальше обсуждать с Дроидом мою личную жизнь.
— Ну да. И оставить тебя тут одного? — с проступающей в голосе смешинкой парирует Хаски, но тут же трагично закашливается, кутается сильнее, пряча кровь. — Знаешь… Это его «Далеко ли убежал?», в этом же тоне кажется таким знакомым. Может ли быть, что мы встречались с ним раньше?
— Может, ты что-то путаешь? — пожимает плечами Кай. Становится легче от того, что Хаски перестал его подкалывать.
— Разве оборотни не должны регенерировать? — снова меняет тему, как и настроение, Хаски.
— Охотничий нож. В смысле из наших охотников. Серебряное освещенное лезвие, все такое… Если бы была надежда на то, что ты выживешь… Думаю, они сделали бы в тебе еще пару дырок.
— Как насчет уронить шкаф на себя, Кай? Обломать ему победу.
— Не поможет.
Хаски за его спиной снова возится, накручивая на себя одеяло. Кай думает о том, что одному — не так страшно и стыдно. Куда хуже, когда кто-то из команды остается в живых, чтобы увидеть, как его убьют.
Акросс сам открывает комнату с заходом солнца. В полутьме Кай по-прежнему сидит на полу, прислонившись к кровати спиной. Поднимает голову от своих колен, пытается рассмотреть, кто на пороге, но не нападает. Смерть команды всегда немного лишает его той силы воли, с которой он обычно начинал игру.
Одеяло на кровати с огромным красным пятном по центру, кровь просочилась даже через шерсть и ткань. И Хаски точно остается внутри этого кокона, только человеком, а не собакой, как его тут оставили. Акросс думает, что Кай, наверное, не оборачивался после того, как тот умер. Подсознательно чувствовал и потому не смотрел. А еще о том, что после смерти команды держать Кая в реальностях подольше было бы еще одной пыткой. Но у Акросса нет никакого желания соревноваться с ним в упрямстве.
Кай не шарахается и когда Акросс от двери проходит вглубь комнаты, к нему, видному в том неровном свете, что идет от проема. Каю приходится задрать голову, чтобы смотреть в лицо противника.
— Выглядишь как человек, которому уже все равно, — бросает Акросс разочарованно.
— Разве это может избавить меня от того, что ты приготовил в этот раз? — неожиданно отзывается Кай. Акросс ожидал, что он замкнется, уйдет в глухую оборону и попытки не уронить лицо.
— Никогда не задумывался над тем, почему я всегда побеждаю?
— Нет, — без паузы отвечает Кай. И с пола, из расслабленного и безвольного положения обреченного вдруг подскакивает так, чтобы перехватить Акросса поперек тела и по инерции вытащить в коридор, на свет свечей. Гранит молча наблюдает за дракой, прежде чем произнести:
— Честное слово, я бы чувствовал себя воспитателем в детском саду, не сжигай ты его в конце игры.
Потасовка заканчивается тем, что Кай оказывает прижат к каменному полу, запыленному после вчерашнего разрушения.
— Гранит, я вроде бы крест его убрать просил, а не любоваться на нашу возню, — Акросс говорит так длинно назло, будто ему не стоит никаких усилий удерживать противника. Кай вскидывает голову, пытаясь разбить ему нос затылком и, конечно, у него не получается. А потом Кай замирает, потому что Гранит, устав от их перепалки или просто подчиняясь приказу, оставляет широкое лезвие ножа над огнем одного из факелов. Кажется, Кай забыл, что крест у него не на цепочке, а вытатуирован на коже. Просто так его не сорвешь, на то и рассчитан.
— Я не собираюсь вырезать его. Только прижгу, — успокаивает Гранит, как безразличный стоматолог, старающийся, чтобы пациент дергался меньше, но Кай, как еж, сворачивается клубком, спрятав татуировку, и дышит так глубоко, что Акросса кК волны качают. «Он почувствует», — вспоминает Акросс и, сам морщась от того, что делает, будто его самого вынуждает кто-то, одной рукой перехватывает волосы на затылке Кая, другой прижимает к полу его плечо, чтобы открыть крест.
