(Тут Родольф доказывает ей, что, хоть у него и нет здравого смысла, зато этот пустяковый недостаток искупается более блестящими достоинствами.)
Госпожа де М*** (разнеженная, лепечущая). Ах, Родольф, вы были бы обворожительны, если б захотели стать таким, как все.
Родольф (по-прежнему преследуя свою цель). Киприана, умоляю, укуси меня!
(Всем известно из барселонской баллады, поэмы «Альбертус» и прочих трансцендентальных поэтических творений, что любовники-романтики отчаянно кусаются, едят одни лишь бифштексы, вырезая их друг из друга в минуты страсти. Осмелюсь, однако, заметить господам поэтам и прозаикам — последователям новой школы, что все это уже существовало у классиков; всем известно «memorum dente notam»[20] сьера Горация, и если бы мы не опасались показаться хвастливыми эрудитами, мы бы привели сотни две отрывков из творений латинских и греческих поэтов к вопросу об укусах, царапаньях.)
Госпожа де М***. Хочешь, я тебя поцелую (целует его), но кусать ни за что не стану; я слишком тебя люблю, чтобы причинить тебе боль.
Родольф. Боль? Кинжал в меня вонзи — все от тебя мне радость. Ну, укуси меня, что тебе стоит?
Госпожа де М***. Если только это тебя потешит, то изволь, душа моя, — подставь щечку.
Родольф (в приливе радости). Готов поплатиться жизнью и на этом и на том свете, только бы исполнять малейший твой каприз.
Госпожа де М***. Бедный мой дружок!
(Приближает губы к щеке Родольфа и чуть-чуть прикасается к ней острыми перламутровыми зубками, затем, откинув голову, хохочет, как безумная, и растирает рукой белое пятнышко — след от зубов.)
Родольф. Вот это славно, львица моя! Очередь за мною!
(Кусает ее в шею, и не шутки ради.)
Госпожа де М***. Ай, ой! Родольф, сударь! Перестаньте, да вы просто бешеный, вы забыли всякое приличие! Как вы себя ведете! Синяк не сойдет за целую неделю, и мне нельзя будет выйти в открытом платье, а я звана на три вечера.
Родольф. Так пусть подумают, что вас укусил супруг.
Госпожа де М***. Полноте! Ваши речи донельзя вздорны, донельзя нелепы; всем хорошо известно, что эдакими шутками мужья не занимаются и уж таких вот следов не оставят. Я ужас как на вас сердита и не нахожу слов для вашей выходки; право, это нечто неслыханное!
(Родольф, сраженный отповедью, осыпает г-жу де М*** нежнейшими ласками и старается восполнить недостаток приличия сверхнеприличием.)
Госпожа де М*** (чуть оттаяв). Вот что! Я надену топазовое колье — камни в широкой оправе, нанизаны на цепочку плотно и так искрятся, что ничего не будет видно.
(Родольф прерывает ее слова поцелуем, сдобренным невообразимо нежными ласками, сохраняя тем не менее скорбный и смиренный вид, способный разжалобить даже камень, а тем более женщину, по самой природе своей довольно сердобольную.)
Госпожа де М***. Я не сержусь на тебя, милый, не думай; быть с тобой в ссоре я не могу. (Возвращает ему поцелуй — продуманный и достаточно весомый.) Вот подписанное тебе помилование.
Дзинь-дзинь, дин-дон.
Родольф (растерянно). Что это?
Госпожа де М*** (преспокойным тоном). Как видно, вернулся муж.
Родольф. Муж? Проклятье, муки ада! Где же мне спрятаться? Нет ли здесь шкафа? А не выпрыгнуть ли из окна? При мне ли мой острый кинжал?! (Роясь в карманах.) Ага, вот он! Черт возьми, сейчас я убью вашего мужа.
Госпожа де М*** (причесываясь перед зеркалом). Нет нужды его убивать… Помогите-ка мне подтянуть платье на плечо, корсет мешает мне поднять руку; так, хорошо. Подайте-ка вон тот бархатный бантик, он прикроет след от укуса; ну а теперь, — да вы просто младенец, — отодвиньте задвижку. Странное произвели бы мы впечатление, если б сидели взаперти.
Родольф (повинуясь каждому ее слову.) Сударыня, задвижка отодвинута.
Госпожа де М***. Садитесь вон там, против меня в кресло, и возьмите себя в руки. Так вы говорите, новая пьеса дурна!
Родольф (живо). Ничего подобного я не говорил. Я нахожу, что она превосходна.
Госпожа де М*** (тихо). Честное слово, для поэта вы ничуть не умны! Или вы не слышите, что идет муж? Надо прикинуться, будто у нас шла речь о чем-то содержательном.
(Входит муж с видом, подобающим мужу, — благодушный и забавный.)
Муж. А, вот и вы, господин Родольф! Целую вечность вас не было видно; вы становитесь редким гостем и нами явно пренебрегаете; нехорошо пренебрегать друзьями. Отчего вы не пришли к нам отобедать в прошлый раз?
Родольф (в сторону). Ну и дурацкий же у него вид! (Громко.) Сударь, я сам просто в отчаянии, но важное дело… Поверьте, я больше вашего потерял. (В сторону.) Неужели и я буду таким, когда женюсь! О да, добродушие и учтивость — вот что такое муж!
Муж. Дело поправимое. Приходите завтра, если, конечно, вы еще никуда не приглашены. Я как раз заказал ложу на премьеру. Автор — один из моих весьма близких друзей… Отправимся все вместе.
Госпожа де М***. Право, сударь, с вашей стороны будет так любезно, если вы пожертвуете нам вечер.
Родольф. Как, сударыня! Вы называете это жертвой? Где же я мог бы провести вечер еще приятнее?
Госпожа де М*** (жеманно). Так бы вы сказали любой другой; ведь это просто долг вежливости.
Родольф. Нет, это — истинная правда!
Муж. Итак, вы согласны?
Родольф. Можете рассчитывать на меня.
Муж. Вот и хорошо. Но я вас прервал. Видно, вы вели весьма интересную беседу.
Родольф (про себя). Да, весьма интересную. Ее благоверный не мужчина, а дурак набитый; со времен святого Иосифа еще не было рогоносца покладистей. Старается от всей души — просто прелесть что такое!
Госпожа де М*** (также про себя). Уж конечно, поинтереснее вашей, драгоценный муженек, до того односложной и лаконичной, что мне за вас стыдно.
Муж. Вы как будто толковали о последней пьесе?
Госпожа де М***. Да, и господин Родольф разнес ее в пух и прах.
Муж. Очень рад, Родольф, что вы взялись за ум. Ведь я говорил вам, что вы исправитесь. Только прекрасное — прекрасно, что бы там ни толковали, а язык Расина — божественный язык. Ваш господин Гюго — юнец, хоть и не лишен достоинств, и в даровании ему никто не отказывает; сочинение, получившее премию Литературной академии в Тулузе, и в самом деле недурно, но с той поры он все портится и портится; отчего он не желает изъясняться по-французски? Отчего не пишет, как Казимир Делавинь? Да я бы рукоплескал его сочинениям, как сочинениям всякого другого! Лично я — человек без предубеждений.
Родольф (вне себя от ярости, но улыбаясь с неописуемой учтивостью). Разумеется, у господина Гюго есть недостатки. (В сторону.) Старый болван, сам не знаю, что мне мешает вышвырнуть тебя из окна, даже не отворив его. Ну и влип же я! (Громко.) Но у кого их нет? (В сторону.) Какая мерзавка эта Киприана!
Муж. Да, у каждого свои; совершенства не бывает.
Госпожа де М*** (в сторону). Хорош вид сейчас у бедняжки Родольфа — нет ничего забавнее на свете! Право, мужчины прескверные актеры — у них нет ни капельки самоуверенности, и любой пустяк мигом приводит их в смятение; женщины куда выше в этом отношении.
Родольф. И все же пьеса — плоха она или хороша — успех имела, это уж, по-моему, неоспоримо.
Госпожа де М***. Все модное привлекает публику. Госпоже де Джерси хотелось посмотреть спектакль, но ей удалось раздобыть ложу только на третье представление.
Родольф. Пусть сто раз подряд ее освистают, пусть три месяца поносят, а театральную кассу будут осаждать.
Муж. Что же это доказывает? Вот ведь «Аталия» не имела успеха. Впрочем, не трудно привлечь публику, если не брезгуешь никакими средствами, не соблюдаешь никаких правил; да я бы сам сочинил трагедию, если б только пожелал в нынешней манере кропать стихи, похожие на прозу, как две капли воды. Тут любой может дать волю своей фантазии. Все это проще простого. Не влезает слово, скажем, в одну стихотворную строчку — переношу его в другую, и так далее; вам понятна суть моих умозаключений?
Родольф. Да, сударь, разумеется.
Госпожа де М***. В них нет ничего мудреного…
Муж. И вот — я вам кажусь смелым и гениальным. Да, да, я хорошо знаю все эти ниспровергающие принципы ваших новаторов-ретроградов — привожу великолепное выражение господина Жуи. Ведь это великолепное выражение принадлежит господину Жуи, не так ли?
