- Лучше сказку, - сказала я.
- Сказку? - удивился отец. - А я разве знаю?
- Знаешь, - убежденно заявила я.
- Ну, раз уж знаю, придется рассказать, - развел руками отец. Он улегся поудобнее и, глядя в потолок, будто видел там что-то, сказал: Ладно, слушайте...
ПАПИНЫ СКАЗКИ
Наш папа заболел. Уже несколько дней он ходит с завязанным горлом, и бабушка ворчит, что ему и больному нет покоя. Днем он, как обычно, в колхозе, а вечером мы все залезаем на печь, и папа рассказывает нам сказки. В его сказках один и тот же герой, и не какой-нибудь богатырь или Иванушка-дурачок, а простой парень, по имени Орлик. С виду совсем обыкновенный, а на деле очень ловкий, смелый и справедливый. Он борется против разных жуликов и злодеев, спасает людей и совершает необыкновенные, героические поступки. У него целая команда таких же, как и он, веселых и храбрых ребят.
Приключения Орлика похожи и на сказку и на быль. Они интереснее самой интересной книги, тем более, что у любой книги есть конец, а папиным сказкам про Орлика нет конца. Он рассказывает их из вечера в вечер.
И вдруг однажды, в самом интересном месте, когда Враги схватили Орлика и посадили в крепость, я слышу за стеной какой-то подозрительный шорох. Руки у меня холодеют от страха, и я сижу, боясь шелохнуться или сказать хоть слово. Отец продолжает рассказывать, но я уже не слышу, о чем он говорит. Напрягая слух, я улавливаю за стенкой какие-то вздохи, похожие то ли на всхлипывание, то ли на смех. Может быть, это кружит за стенкой метель или злые духи рвутся в ночную сказку? Я напряженно всматриваюсь в стенку, за которой слышатся шорохи, и вдруг вижу, что стенка тоже смотрит на меня любопытным человеческим глазом. Может, мне это только так кажется? Но нет. Я вижу, как глаз исчезает и на одну секунду вместо него на стене появляется пустой желтоватый кружок. Потом снова показывается глаз. Я собираюсь крикнуть, но вдруг вижу в кружке губы трубочкой и приложенный к ним тонкий, совсем человеческий палец. "Молчи!" - предостерегает он меня. Я замираю. А отец все говорит и говорит. В таинственном кружке на стенке снова появляется глаз. Большой, серый, он смотрит прямо на меня и, мне кажется, даже улыбается, подмигивает мне. Я не приложу ума, что это такое, но страх мой почему-то вдруг исчезает. Я улыбаюсь и тоже подмигиваю озорному глазу.
- Ты что? - удивленно спрашивает отец.
Я молчу, не сводя глаз со стенки. Отец щупает ладонью мой лоб и озабоченно говорит:
- Горишь ты вся. Простудилась, что ли?
Приходит бабушка и тоже щупает мою голову. Потом стаскивает с печки и укладывает в постель. Я протестую:
- Не заболела я, бабушка, слышишь! Не заболела... Пусти на печь, я хорошенько рассмотрю...
- Да что рассматривать там, на печи? - удивляется бабушка.
- Орлика. Это он там, наверно, смотрел на меня.
- Ох ты, господи, бредит девчонка, - испуганно говорит бабушка.
Я плачу с отчаяния, что она меня не понимает. Я не брежу, я хорошо видела, как смотрел на меня блестящий озорной глаз. Конечно, это был Орлик! Как это я сразу не догадалась?!
На печь меня не пускают, и бабушка сердито ворчит:
- Такими сказками ребенка совсем уморить можно... Не сказка это, а одна война...
Я хочу возмутиться, сказать, что это самая лучшая сказка в мире, но язык меня не слушается, и я куда-то проваливаюсь. Вокруг темно, пусто и жарко. Я хочу выкарабкаться и не могу. Что-то душит меня, я кричу, но голоса нет, и никто меня не слышит. И вдруг появляется Орлик. Он, весело посвистывая, берет меня за руку, вытаскивает наверх. И тут я вижу, что это вовсе не Орлик, а моя мама. Она гладит меня прохладной рукой по лицу, и мне становится легко и приятно. Я улыбаюсь, закрываю глаза и засыпаю.
БОЛЕЗНЬ
Проснувшись, я вижу, что в комнате полумрак. Интересно, что сейчас: день или ночь? Не похоже ни на то, ни на другое. Свет какой-то странный, серо-желтый, как будто я еще не проснулась. Оказывается, это просто завешено окно. Я лежу на маминой большой кровати, а в другом углу комнаты, на своей кровати, лежит Ленька. В голубой деревянной люльке копошится Лиля. Мне смешно, что мы все так разоспались, и я тихонечко смеюсь. Лиля цепляется руками за люльку, встает на ноги и, приоткрыв рот, молча смотрит на меня. Потом хлопает в ладоши и визжит: "Ойя". Это она меня так зовет. Я хочу подняться и не могу. Тяжелая голова болтается на тоненькой непослушной шее. Я снова шлепаюсь на подушку.
- Ле-е-нька, - хнычу я, - подай мне валенки...
В комнату входит мама.
- Проснулась! - обрадованно говорит она. - Кушать хочешь?
Я отрицательно качаю головой.
- Может, сметаны с белым хлебом? - спрашивает мама.
Удивительно, но я ничего не хочу, даже самых вкусных вещей на свете.
- Ленька, а ты хочешь сметаны? - спрашиваю я.
- Нет, - слабо говорит Ленька.
- А почему?
- Потому что я больной.
- А я разве тоже больная?
- И ты, и Лиля - все больные, - отвечает Ленька. - У нас корь. Видишь, окно завешено?
Ленька совсем слабенький, он даже не поднимает головы. Мне его очень жалко.
- Ленька, ты только не умирай, - жалобно говорю я. - Ты, может, лучше поешь, а?
- Я не умру, мне банки ставили, - равнодушно говорит Ленька.
- Все равно поешь, - уговариваю я.
- А ты?
- Я?.. Ну ладно, я тоже поем, - соглашаюсь я из-за Леньки.
Обрадованная мама кормит нас с ложки, как маленьких. Мы съедаем по нескольку ложечек сметаны, и каждый торжественно объявляет, сколько съел.
Легче всех переносит болезнь Лиля. С виду она почти здоровая, и только на лице у нее красные пятна. Она визжит и все время лезет из люльки.
Через несколько дней одеяло, которым у нас в комнате было завешено окно, снимают. Лиля уже топает по полу, я сижу в постели и смотрю, как пушистые снежинки плавно кружатся за окном, и только один Ленька лежит. Лицо у него бледное, а глаза красноватые. Он не жалуется, но я вижу, что ему плохо. Он почти не разговаривает, и мне так странно видеть его молчащим. Бабушка приносит нам куриный суп. От него идет такой аромат, что я без уговоров берусь за ложку. В прозрачном жирном бульоне видны разбухшие ячменные крупинки, которые нам так нравились с молоком.
- Что, Бархатную шейку сварили? - спрашивает вдруг Ленька.
Я опускаю ложку и испуганно смотрю на бабушку.
- Выдумал еще! - сердито говорит она. - Ешь лучше да поправляйся...
Но Ленька есть не желает. Он твердит, что сварили Бархатную шейку, потому что она болела и бабушка говорила, что она не перезимует с ободранной спиной.
- Ешьте сами, а я не буду! - плачет он, размазывая по лицу слезы.
Он так горько всхлипывает, что я не выдерживаю и тоже начинаю шмыгать носом.
Бабушка уходит и спустя несколько минут возвращается, неся в руках Бархатную шейку. Она ставит ее на пол, и мы с Ленькой смотрим на нее, как на чудо.
Ободранная ее спина уже покрылась легким пушком, только гребешок еще бледный, как у больной.
- Ко-о-ко-ко! - тоненько затягивает она и, склонив набок голову, смотрит на Леньку своим круглым желтым глазком. Ленька смеется. Он вдруг садится в постели, берет мисочку с супом и начинает есть. Бульон хлебает сам, а крупу вытаскивает и бросает Бархатной шейке. Она клюет и, подняв голову, смотрит на Леньку в ожидании новой порции.
Проходят день за днем. Теперь каждый раз, как только мы садимся обедать, бабушка приносит Бархатную шейку. Мы кушаем все вместе, и все вместе быстро поправляемся. Гребешок у Бархатной шейки с каждым днем краснеет все больше, а слабый пушок на спине превращается в золотистые перышки. Ленька тоже окреп настолько, что швыряется в меня подушкой. Каждый день к нам под окно прибегают ребята. В дом их бабушка не пускает - корь болезнь заразная. Зинка, расплюснув нос о стекло, таращит свои озорные глаза, смеется и что-то втолковывает мне жестами, чего я никак не могу понять. Она сердится и, махнув рукой, убегает. Верный Павлик стоит до тех пор, пока не начинает синеть от холода.
- Бабушка, - говорю я, - ну пусти ты его в дом. Может, он и не заболеет...
- И в самом деле, - говорит мама, - он там на холоде скорее простудится.
Бабушка, набросив платок, выходит на крыльцо. Они там о чем-то переговариваются, и через минуту Павлик появляется у нас в комнате. Оказывается, он уже болел корью и теперь ему не опасно.
- Ой, бабушка, может, и Зинка уже болела! Что же ты у нее не спросила? - говорю я.
- Только и делов мне - узнавать, кто чем болел, - отмахивается бабушка.
- Я сбегаю к ней, спрошу, - с готовностью вызывается Павлик.
Вскоре он возвращается вместе с Зинкой. Та, сбросив валенки, проходит к нам в спальню и, поглядывая на маму, смущенно молчит. Мама уходит, а Зинка все топчется в рваных чулках возле порога, шмыгает носом и молчит: не знает, о чем говорить с больными.
- Что ты там за окном мне показывала? - спрашиваю я.
- "Что, что!" Вроде не знаешь! - оживляется вдруг Зинка. - Резинки в сельпо привезли - вот что! - объявляет она.
- Ну и хорошо, давай покупай, - обрадованно говорю я, - мне одну, себе и... еще Павлику, если денег хватит.
