Следователь вздохнул:
- Да, простить себе не могу, как я прошляпил Митенкову.
- Опять же чего она больше испугалась: разоблачения махинаций на заводе или чего-то другого?
- По-моему, только из-за хищения она не стала бы на себя руки накладывать...
- Опять одни предположения, Константин Сергеевич...
Он хотел мне возразить, но вернулась хозяйка. С подносом. Кофейник, три чашечки, сахарница, печенье.
- Асмик Вартановна, зачем эти хлопоты? - сказал я.
- Полноте. Не люблю спрашивать у гостей, хотят они кофе или нет. Воспитанный гость скажет нет. А невоспитанный... Ему я и сама не предложу.
- Мы не гости, - скромно сказал Жаров.
- Для меня вы прежде всего гости. Я Захара Петровича знаю бог весть сколько лет, детей его учила музыке, - мне послышалась в ее голосе добродушная усмешка, - а он ни разу у меня не был...
- Не приглашали, - улыбнулся я. - Разве только в школу.
Асмик Вартановна протянула мне чашечку с кофе:
- Я же хотела ваших детей приобщить к музыке. Володя, по-моему, имел все основания стать хорошим музыкантом. Он играет? Ну, хотя бы для себя?
- По-моему, даже "Чижика" забыл.
- Жаль. Вам сколько сахару? - спросила она у Жарова.
- Три. - И, воспользовавшись тем, что хозяйка обратилась к нему, осторожно сказал: - Вы бы меня, Асмик Вартановна, взяли в ученики. Хочу освоить аккордеон по-настоящему...
- К сожалению, у нас уехал педагог по классу аккордеона. А баян? Очень близко. Вы учились?
- В армии, в художественной самодеятельности.
- Зайдите в школу, поговорим.
- А удобно? С детворой...
- Ломоносов не постыдился, - подзадорил я следователя.
- То ж Ломоносов... - протянул Жаров.
- Приходите, - еще раз повторила хозяйка. - Что-нибудь придумаем. - Она налила себе кофе. - Захар Петрович, простите, я не совсем понимаю свою миссию...
- Нам хотелось бы установить автора, - сказал Жаров.
- Автора?
- Да.
- Значит, он неизвестен?
- Имя его неизвестно, - уклончиво ответил следователь. - Вы опытный музыкант...
- Педагог, только педагог, молодой человек.
- Можно по произведению узнать композитора?
- Конечно, в принципе...
- Даже если никогда не слышали эту вещь? - уточнил я.
- Рахманинова я бы узнала с первых нот. Скрябина, Чайковского, Моцарта, Бетховена, Берлиоза, Баха... Всех талантливых, самобытных... Пушкина ведь узнаёшь сразу.
- Вы, наверное, знаете всех, - сказал Жаров.
- Что вы, что вы, - запротестовала старушка, - до сих пор еще открываю для себя новое. Представьте, была в Каунасе. Попала на концерт Чурлёниса. Это удивительная музыка! Какой композитор!
- А эти произведения вам ничего не подсказывают? - кивнул я на ноты, лежащие на пианино.
- Впервые встречаюсь с этим композитором.
- Но хотя бы можно предположить, когда они сочинены?
- Я не музыковед. Боюсь ввести вас в заблуждение. Но мне кажется, что это сочинено не в наши дни. Сейчас мода на другую гармонию. Я понимаю, все усложняется. Но мне милее Бородин и Даргомыжский, Рахманинов и Танеев, Глазунов и Скрябин... Этот композитор сочинял в их традициях. Может быть, он учился у них. Или у их последователей. Молодые нередко копируют своих учителей. Первая симфония Бетховена близка венской школе - Гайдн, Моцарт...
От Бурназовой мы ушла не скоро. Она буквально заставила нас выслушать лекцию о классической музыке, сопровождая свой рассказ игрой на пианино.
Через несколько дней после посещения больницы Межерицкого Жаров снова пришел поговорить о Домовом.
- Помня о том, - начал следователь, - что вы, знакомясь с материалами обыска у Митенковой, обратили внимание на отсутствие каких-либо документов о ее брате, я назначил экспертизу семейных фотографий и портрета Домового... Не сходится. Не брат.
- А отец?
- И не отец.
- Эксперты утверждают это категорически?
- Абсолютно. Как ни изменяется внешний облик, есть приметы, которые остаются совершенно такими же. Расстояние между зрачками, линия носа и прочее... Тут все ясно.
- А красавец "люби меня, как я тебя"?
Константин Сергеевич замялся:
- Эту я даже не давал на экспертизу...
- Почему?
- Как вам сказать... Чуть, понимаете ли, не оконфузился. Уже написал постановление. Потом думаю, надо еще раз выяснить у старых фотографов... Оказывается, такие снимки до войны были чуть ли не у каждой девчонки в Зорянске. Какой-то иностранный киноартист тридцатых годов. Вот и настряпали в том самом фотоателье No 4 их несколько тысяч. Бизнес... Раскупали, как сейчас Магомаева или Соломина...
Я рассмеялся:
- Выходит, девушки во все времена одинаковы...
- Наверное. - Константин Сергеевич на эту тему распространяться не стал. - В общем, подпольный жилец Митенковой не является ни ее братом, ни ее отцом. Это доказано. Кто же он?
- Он может быть кем угодно: дезертиром, рецидивистом, даже злостным неплательщиком алиментов... А у вас должны быть факты и улики только для одного. Понимаете, одного и исключающего все другие.
- Понимаю, - кивнул Жаров. - Вот для этого я сначала и хочу исчерпать версию, что Домовой - автор нот. - Следователь улыбнулся. - Будет и мне спокойнее, и всем...
- Спокойнее, беспокойнее... Истина безучастна к настроению. Она или есть, или ее нет... Ну ладно, у вас есть предположения?
- Есть. Я звонил даже к Межерицкому, консультировался... Что, если Домовому показать эти произведения? Может быть, посадить за пианино... Если он автор, если он их создал, вдруг вспомнит и прояснится у него здесь? Жаров очертил пальцем круг на своем лбу. - Давайте попробуем, а? Проведем эксперимент.
- Любопытно. Я ничего не имею против. Опять же только с согласия Бориса Матвеевича... Но пока Домовой не заговорил, вы должны заставить заговорить факты. Можно, например, узнать: как долго неизвестный прятался в доме Митенковой?
- Да, это возможно.
- Когда написаны ноты? По бумаге, к примеру...
- Это тоже. Трудно, но все-таки...
- И, конечно, основное: кто он?
- Все это так, Захар Петрович... Поговорите с Межерицким, прошу вас... Проведем эксперимент...
- Хорошо. Раз вы так настаиваете... - Я стал набирать номер больницы. Но эксперимент экспериментом, а проверка должна идти своим чередом...
- Само собой, - с готовностью согласился Жаров.
В это время ответил главврач психоневрологического диспансера.
- Борис Матвеевич, я.
- Слышу, Петрович. Мое почтение.
- Тут у меня следователь Жаров...
- Звонил он мне.
- И как ты считаешь?
- Можно попробовать. Есть шанс убить медведя... Шанс маленький, не увидишь и под микроскопом, но все-таки...
Я посмотрел на Жарова. Он напряженно глядел на меня, стараясь угадать ответ врача.
- А у вас пианино есть? - спросил я.
- У меня нет лишнего веника. Попробуй вышиби у хозяйственников хоть одну дополнительную утку...
- Придется привезти...
- Утку?
- Нет, пианино, - рассмеялся я.
- Хорошо, что пайщик не моряк, - вздохнул Межерицкий.
- А что?
- Как бы я разместил в больнице море с пароходом?..
...На следующий день в палату к Домовому поставили наш семейный "Красный Октябрь". У нас он все равно стоял под чехлом. Жена удовлетворилась тем, что я сказал: "Надо".
Появление в палате инструмента - крышка его намеренно была открыта - на больного не подействовало. Он продолжал лежать на кровати, подолгу глядя то в потолок, то в окно.
Конечно, мы с Жаровым огорчились. Может быть, ноты, найденные у Митенковой, действительно не имеют к нему отношения?
Следователь провел несколько экспертиз. Карандашом, найденным в сундуке при обыске, была записана одна из пьес. Карандаш - "кохинор", чехословацкого производства, из партии, завезенной в нашу страну в пятидесятом году. Резинка для стирания записей - тоже "кохинор". Удалось установить, что в наших магазинах такие карандаши и ластики продавались приблизительно в то же время.
Подоспел ответ по поводу нотной тетради. Она была изготовлена на Ленинградском бумажном комбинате... в сороковом году. Правда, тетрадь могла пролежать без дела многие годы, пока не попала в руки композитора...
...Прошло несколько дней с начала нашего эксперимента Неожиданно позвонила Асмик Вартановна:
- Захар Петрович, я хочу к вам зайти. По делу.
- Ради бога, пожалуйста.
Она вскоре появилась в моем кабинете со свертком в руках. Это был альбом с фотографиями в сафьяновом переплете.
Бурназова перелистала его. Виньетка. Какие хранятся, наверное, у каждого. Школьный или институтский выпуск. Сверху - каре руководителей Ленинградской консерватории в овальных рамочках, пониже - профессора, доценты, преподаватели. Дальше - молодые лица. Выпускники.
Под одной из фотографий надпись: "Бурназова А.В."
- Молодость - как это уже само по себе очаровательно, - сказала старушка, но без печали. Она остановила свой сухой сильный пальчик на портрете в ряду педагогов. - Вот профессор Стогний Афанасий Прокофьевич. Вел курс композиции. Ученик Римского-Корсакова, друг Глазунова. У меня сохранилось несколько его этюдов. Они чем-то напоминают музыку, с которой вы познакомили меня... Я все время думала. Перелистала все ноты. Просмотрела фотографии, письма. Не знаю, может быть, это заблуждение... И вас собью с толку...
