И опять тишина.
В этой тишине Капотин переворачивает страницу.
Звук такой, какой услышал бы Гулливер в стране гигантов, если бы рядом с ним перевернули страницу книги размером с футбольное поле.
Наконец Капотин нарушает тишину. Он говорит мягким, но укоризненным голосом:
— Ну что это такое, Деляев? Опять в прошлом месяце взял полтора миллиона из фонда социальной помощи?
Деляев хочет встать, но Капотин делает знак: отвечай сидя.
Тот бормочет:
— В связи с мероприятиями по улучшению работы по улучшению контактов с общественно значимыми организациями…
Капотин морщится:
— Перестань, тут все свои. Опять, что ли, дом строишь?
— Для младшей дочери, — признается, потупясь, Деляев.
— А сколько ей?
— Восемнадцать уже. Тесновато нам стало…
— Где строишь? — интересуется Капотин.
— Ипатовка, двенадцать километров от окружной.
— Знаю, место хорошее, — одобрительно кивает Капотин. — Позови на новоселье. Я слышал, дочка красивая у тебя.
Капотин улыбается, Деляев тоже улыбается.
Но Капотин построжал — и у Деляева тут же стало такое лицо, будто он с детства ни разу не улыбался и даже не знает, как это делается.
— Все равно, имей совесть, Деляев, — продолжает Капотин. — В этом месяце очередь из фонда брать Субботину. Вы уж хоть какой-нибудь порядок соблюдайте. А то ты взял, ему не досталось, он будет в претензии.
— Да я тоже взял, — успокаивает Капотина Субботин.
— И чем ты гордишься?
— Я не горжусь, просто — констатирую факт.
— Нет, ты гордишься. — Капотин начинает сердиться. — Нельзя так, коллеги. Воруете, я знаю, и все знают. Но, во-первых, воруйте все-таки в порядке очередности, во-вторых, не так нагло, в-третьих, надо же иметь эту, как ее…
— Совесть, — подсказывает Переметнов, руководитель отдела по связям со СМИ.
— Спасибо. Вот именно — совесть. Я не призываю ее все время применять и демонстрировать, но, повторяю, иметь ее надо. Вещь не лишняя все-таки. К нам гости приезжают зарубежные… Журналисты вон стоят, как волки, следят, заразы… Чтобы, если попросят ее показать, эту… Опять забыл…
— Совесть.
— Да. Она чтобы была в наличии!
И опять Капотин изучает доклад.
— Ну вот, та же картина. Лучшенко у газовиков десять миллионов отжал, Зимянин в Монако землю купил, Рахманович третью яхту океанскую меняет.
— На свои деньги, — возражает Рахманович.
— Ничего у тебя своего нет — и ты это знаешь! — с ноткой суровости отвечает Капотин. — Или вот — товарищ генерал Пробышев откатил целых двенадцать миллионов у Нижневерхо2вского оборонного завода. Не много?
— Половину для вас, Павел Савлович, — торопится оправдаться товарищ генерал Пробышев.
— А мне оно надо? Ты вот финансиста нашего спроси. Манин, скажи ему — деньги зачем?
Манин застигнут врасплох, не сразу может сообразить.
— Ну… Инвестиции… Вклады… Кредиты… Финансовая система…
— А попроще?
— Деньги нужны… Чтобы все было!
— Вот. Чтобы все было. А у меня и так все есть.
Капотин опять листает доклад и с неудовольствием отбрасывает его.
— Зарвались вы, ребята. Вы как хотите, но что-то надо делать.
— Сажать нас надо, — сокрушенно советует кто-то из чиновников.
— Тогда уж всех. А кто работать будет? — задает Капотин риторический вопрос.
Молчат. Думают.
Заметим, пока они думают, что никакой фантасмагорией тут и не пахнет. Все похоже на заурядное производственное совещание. И голоса заурядны, и лица, и сами слова. И то, что сейчас предложит товарищ генерал Пробышев, прозвучит вполне буднично: так затурканный прораб в строительном вагончике, чтобы ублажить начальство, спешит выдвинуть деловую идею, доказывающую его если не рвение, то сообразительность.
Он предлагает:
— Убить, может, кого-нибудь?
— А что? Может, и подействует, — соглашается Капотин.
— У вас, силовиков, один разговор — убить, — шипит Манин. —
А если тебя убить?
— Меня нельзя.
— Это почему? — удивляется Капотин.
— Да не люблю я этого. Не нравится как-то. Ерунда какая-то — жил, жил и вдруг мертвый. Неприятно.
— Все равно когда-нибудь помрешь, — стращает Лучшенко.
— Но не сейчас же.
— У нас смертная казнь отменена, — напоминает собравшимся юрист Рубак.
— Никто не говорит — казнить, предложение — убить, — как ребенку, разъясняет ему Капотин. — Криминальное, скажем так, убийство. На почве, к примеру, коммерческой деятельности.
— Политическое лучше, — осмеливается возразить товарищ генерал Пробышев.
— Почему?
— У нас давно ни одного приличного политического убийства не было. Уже обвиняют, что мы всю оппозицию уничтожили. Пусть знают, что она еще есть.
— Воя не оберешься. Хотя можно так: убийство будет криминальное, но пусть думают, что на политической почве. Товарищ генерал Пробышев проведет расследование и найдет виновных. А то давненько ты никого не находил.
— Я находил и нахожу! — обижается Пробышев. — Но к ним не подступишься — то депутатская неприкосновенность, то такую взятку дают, что совестно отказываться. А то вообще свои. Рубак вон за год троих человек замочил.
— А я что, для удовольствия их замочил? — возмущается Рубак. —
Я для дела! Согласились бы по-хорошему — я бы их пальцем не тронул.
Я что, убийца, по-вашему?
— Хватит пререкаться! — поднимает руку Капотин. — Суть в чем? Надо кого-нибудь из нас убить, чтобы другим стало хоть чуть-чуть страшнее.
И вообще — бардак в этом деле полный. Кто кого хочет, тот того и убивает. Да еще ответственность на себя берут. Обидно даже — в прошлом году мы журналиста Зажигаева убили, а правые либералы приписали это себе. Все должно быть под контролем, все должны видеть, что у нас сильное государство и без его ведома ничего не происходит. Теперь надо решить — кого.
— Может, проголосуем? — предлагает Переметнов.
— Тайно! — тут же уточняет Манин.
— Не тайно и не явно, — отвергает Капотин. — Лучше жребий кинуть. Я могу, конечно, и сам назначить…
— Жребий! Жребий! Жребий! — тут же раздаются голоса.
Пробышев дает для этого дела свою генеральскую фуражку.
И вот Капотин уже держит в руках фуражку и встряхивает ее.
— Все бумажечки пустые, одна с крестиком, — говорит он. — Моей фамилии нет, потому что я вам отец родной. Или кто-то не согласен?
Молчат. Все согласны.
— Ну? Кто первый? — Капотин ставит ящичек в центр.
Пауза.
— Чем больше листков, тем меньше вероятность, — решается Манин.
И тянет листок. Разворачивает. Пусто.
Все бросаются тащить, ободренные его словами и примером.
И все взяли свои жребии, и все с радостью рассматривают пустые листки. Но у кого же крестик?
И тут все обращают внимание на Быстрова. Невысокий человек с неприметной внешностью. Он стоит, крепко сжав свою бумажку в кулаке.
— Быстров, покажи! — требует Пробышев.
Но тот в ступоре. Смотрит перед собой остекленевшими глазами.
Пробышев пытается разжать его кулак.
— Маленький, а жилистый! — удивляется он.
Пробышеву помогают.
Быстров не сопротивляется, но и не помогает. Он даже сам с удивлением смотрит на свой кулак, будто на посторонний: что это с ним?
Наконец кулак разжат, и бумажка, как и ожидалось, оказывается с крестиком.
Крестик одновременно и страшный, и какой-то кривоватый, школьнический.
— Вариант неплохой, — говорит Капотин. — Ты, Быстров, у нас сидишь на культуре, а на культуру кого угодно можно посадить, ума много не надо. Но фигура все-таки заметная.
— За что?.. — шепчет Быстров пересохшими губами. И шмыгает носом — у него насморк.
— Не понял? — вслушивается Капотин.
