Кстати, я уверен в этом и сейчас.
И вот как все начиналось…
Весной 1982-го личный состав армейского хлебозавода, куда я был сослан из образцовой «брежневской» дивизии (за пропаганду решений ХХ съезда КПСС), поймал здоровенную крысу. Это событие на целые сутки изменило привычную иерархию; крыса встала ступенькой ниже последнего салаги, и возможность безнаказанно замучить ее до смерти внезапно объединила всех, включая лейтенанта, начальника хлебозавода…
Спустя полгода я вынул из забайкальского апреля тот памятный день и положил его на лист бумаги. Я был молод, и следует снисходительно отнестись к моему острому желанию увидеть рассказ напечатанным.
Я начал ходить по редакциям.
В журнале «Юность» я получил на «Крысу» рецензию, которую до сих пор считаю образцовой: «Очень хорошо, но вопрос о публикации не встает». По молодости лет, я попытался получить объяснение обороту «не встает» и услышал в ответ, что если встанет, то мне же хуже.
Засим мне негромко, но внятно объяснили, что такое Главное политуправление Министерства обороны — и что оно со мной сделает за эту «Крысу».
Аналогичные разговоры со мной вели и в других редакциях, а в одной прямо предложили рассказ спрятать и никому его не показывать. Но не убедили.
Тут я подхожу к самой сути истории.
В те годы я дружил с очаровательной девушкой. Ее звали Нора Киямова, она была переводчиком с датского и норвежского. По дружбе и, признаться, симпатии я давал ей читать кое-что из того, что писал в те годы. Дал прочесть и «Крысу».
— Слушай, — сказала Нора. — Хочешь, я покажу это Ланиной?
Ланина! Журнал «Иностранная литература»! Еще бы я не хотел…
Через неделю Нора сказала:
— Зайди, она хочет тебя видеть.
Я зашел в кабинет и увидел сурового вида даму. Несколько секунд она внимательно разглядывала меня из-за горы папок и рукописей. Мне было двадцать пять лет, и я весь состоял из амбиций и комплекса неполноценности.
— Я прочла ваш рассказ, — сказала Ланина. — Хороший рассказ. Вы хотите увидеть его напечатанным?
— Да, — сказал я.
— В нашем журнале, — уточнила Ланина и поглядела на меня еще внимательнее.
— Но…
— Это будет ваш перевод.
— Как перевод? — спросил я. — С какого?
— С испанского, — без колебаний определила Ланина. — Найдем какого-нибудь студента из «Лумумбы»… Где у нас хунта?
— Гватемала, — сказал я, — Чили. Гондурас.
Я был грамотный юноша.
— Вот, — обрадовалась Ланина, — Гондурас! Прекрасно! Переведем рассказ на испанский, а оттуда обратно на русский. Солдаты гондурасской хунты затравили опоссума. Очень прогрессивный рассказ. Ваш авторизованный перевод.
Дорого я бы сейчас дал, чтобы посмотреть на выражение своего лица — тогда.
— Ну? — спросила она. — Печатаем?
Я ответил, что никогда не бывал в Гондурасе. Я спросил, кто такой опоссум.
— Не все ли вам равно? — резонно поинтересовалась Ланина.
Я сказал, что мне не все равно, не говоря уже об опоссуме. Я забрал рукопись и ушел. Я был гордый дурень.
Спустя много лет я узнал, что Ланиной уже нет на свете. Я вспомнил ту нашу единственную встречу — и вдруг остро пожалел о неосуществленном переводе с испанского. Сейчас я думаю: может быть, Ланина просто шутила? Говорят, это было в ее стиле — вот так, без единой улыбки…
Но то она, а я? Почему я не ударил по гондурасской военщине? Какая разница, Иван или Хуан? Как я мог пройти мимо этой блестящей игры? Дурак, дурак!
…Когда в 1983-м я выходил из ее кабинета, Ланина предложила мне не торопиться и подумать. Что я и сделал.
Сделал, правда, спустя шестнадцать лет, — но ведь лучше поздно, чем никогда. И потом, Татьяна Владимировна сама просила не торопиться с ответом.
Приложение
Светлой памяти Татьяны Ланиной
Хулио Сакраментес[2]
ОПОССУМ
Гарнизонные склады находились в стороне от остальных казарм.
Надо было пройти полкилометра по раскисшей дороге вдоль колючей проволоки — тогда только появлялись наконец металлические ворота воинской части. В ту сторону никто из солдат не шел. Шли прямо через дорогу — к дыре, проделанной в проволоке еще при прежнем гаудильо.
Шли и направо — через пару минут пути проволока кончалась, дорога уходила в горы, к индейскому поселку, где жила, переходя от призыва к призыву, утеха солдатских самоволок, толстая Хуанита.
Впрочем, речь не о ней.
Старшина Мендес допил чай и поднялся. Тут же поднялись и остальные — и по одному вылезли из мазанки, служившей складом маисовых лепешек, кухней и местом отдыха.
Рядом с мазанкой, похлопывая на ветру парусиной, лежала новая палатка. Старую лейтенант Пенья приказал снять и сдать на списание до обеда.
Прожженный верх подпирали пыльные столбы света. Палатка стояла тут много лет.
— Можно? — спросил Глиста (когда-то мама назвала его Диего, но в армии имя не прижилось).
— Мочи, — сказал старшина Мендес.
Через пару минут, выбитая сержантской ногой, упала последняя штанга, и палатка тяжело легла на землю.
— Л-ловко мы ее! — Рядовой Рамирес попытался улыбнуться всем сразу, но у него не получилось.
— Вперед давай, — выразил общую старослужащую мысль Лопес, призванный в гондурасскую армию из горных районов. — Разговоры. Терпеть ненавижу.
Через полчаса палатка уже лежала за складом, готовая к списанию. На ее месте дожидались своей очереди гнилые доски настила и баки из-под воды.
Старшина Мендес, прикрыв веки, лежал за занавеской, спасавшей от москитов. Он думал о том, что до дембеля осталось никак не больше месяца; что полковник Кобос обещал отпустить «стариков» сразу после приказа, и теперь главное было, чтобы штабной капитанишко Франсиско Нуньес не сунул палки в колеса. С Нуньесом он был на ножах еще с ноября: на светлый праздник Гондурасской революции штабист заказал себе филе тунца, а Мендес, при том складе сидевший, ему не дал. Не из принципа не дал, просто не было уже в природе того тунца: до Нуньеса на складе рыбачили гарнизонные прапорщики…
Меж тем у палатки что-то происходило. Приподнявшись и отодвинув занавеску, старшина увидел, как хлопает себя по ляжкам Глиста, как застыл с доской в руках Рамирес. Невдалеке сидел огромный даже на корточках Хосе Эскалон, а рядом гоготал маленький Лопес, призванный в гондурасскую армию из горных районов.
— Давай сюда! — Лопес смеялся, и лицо его светилось радостью бытия. — Скажи Кармальо — у нас в обед мясо будет!
Кармальо был поваром — он тер в палатке маис и, услышав снаружи свое имя, привычно сжался, ожидая унижения. Но было не до него.
Влажная земля под настилом была источена мышами, и тут же зияла огромная нора. Рамирес отложил доску и присел рядом.
— Опоссум, — определил Хосе Эскалон.
Личный состав собрался на военный совет. Старшина Мендес обулся и подошел поучаствовать. Район предстоящих действий подвергся разведке палкой, но до водяной крысы добраться не удалось.
— М-может, нет его там? — с тревогой в голосе спросил рядовой Рамирес, пытаясь передать свою преданность всем сразу.
— Куда на хер денется, — отрезал мрачный Эрреро.
Помолчали. Глиста поднял вверх грязный палец:
— Я придумал!
Лопес не поверил и посмотрел на Глисту как бы свысока. Глиста сиял.
— Надо залить его водой!
Эрреро просветлел, старшина Мендес самолично похлопал Глисту по плечу, а Лопес восхищенно выругался. Городской мат звучал в его индейских устах заклинанием: смысла произносимого Лопес не понимал, как научили, так и говорил.
Рамирес побежал за водой, следом заторопился Глиста.
Из-под ящика выскочила мышка, заметалась между сапог пинг-понговым шариком и была затоптана. В этот момент на территорию гарнизона вступил лейтенант Пенья. Лицо его, раз и навсегда сложившись в брезгливую гримасу, более ничего с тех пор не выражало.
— Вот, господин лейтенант. Опоссум, — уточнил старшина. Круг раздвинулся, и лейтенант Пенья присел на корточки перед норой. Посидев так с полминуты, он оглядел присутствующих, и стало ясно, что против опоссума теперь не только количество, но и качество.
— Несите воду, — приказал лейтенант.
Хосе Эскалон хмыкнул, потому что из-за угла уже показалась нескладная фигура Рамиреса. Руку его оттягивало ведро.
Лицо лейтенанта Пеньи сделалось еще брезгливее.
— Быстрее давай, Рамирес гребаный! — Лопеса захлестывал азарт, а лейтенанта здесь давно никто не стеснялся.
Виновато улыбаясь, Рамирес ковылял на стертых ногах, и у самого финиша его обошел с полупустым ведром Глиста.
— Я гляжу: ты хитрожопый, — заметил ему внимательный старшина Мендес.
— Так я чего? — засуетился Глиста. — Ведь хватит воды-то. Не хватит — еще принесу.
