Она добивалась равновесия между этими двумя главными полюсами своей жизни, добивалась для себя полноценного существования.
Благодаря великому и стойкому терпению, она достигла этого. Было ли это лицемерием? Все происходило настолько естественно, что Северина не считала свое поведение двуличным. Никогда еще она не чувствовала себя более полно, более непорочно принадлежащей Пьеру, как по возвращении с улицы Вирен, где она оставляла своих злых духов. Два часа, ежедневно проводимые у госпожи Анаис, образовывали непроницаемый, изолированный промежуток времени. В течение этих двух часов Северина просто забывала, кто она такая. Тайна ее тела жила обособленно, вдали от всего остального, подобно тем необычным цветам, что раскрываются на несколько мгновений, а потом возвращаются в состояние девственного покоя.
Вскоре Северина даже перестала замечать, что ведет двойную жизнь. Ей казалось, что жизнь эта была предопределена уже задолго до ее рождения.
Последняя особенность этой привычки заключалась в том, что физически она снова стала женой Пьера. У нее уже не было ощущения, что она отдает мужу недостойную плоть, так как чувствовала, что, проходя путь от улицы Вирен до своего дома, она вся обновляется. В его объятиях она вела себя, как и прежде, по-матерински, поскольку опасалась, как бы каким-нибудь слишком страстным или хотя бы слабым движением не обнаружить перед ним недозволенных знаний Дневной Красавицы.
Глава 7
В первые мгновения, увидев Марселя, Северина едва обратила на него внимание. Он пришел вместе с Ипполитом. Вначале молодую женщину заинтересовал последний. Еще до того, как она вошла в комнату, где находился Ипполит, ее заинтриговала атмосфера тревоги, воцарившаяся в доме с его приходом.
— Будьте понежнее с Ипполитом, — посоветовала госпожа Анаис девушкам, не глядя ни одной из них в глаза.
— Можете быть спокойны, — занервничала Шарлотта. — А я-то думала, что от него уже избавились.
Госпожа Анаис пожала плечами и вздохнула:
— Это человек с причудами. Может быть, мы никогда больше его не увидим, а может, он останется здесь на всю неделю. Словом, будьте с ним любезны, и вы не пожалеете.
В коридоре Северина поинтересовалась:
— Кто он?
— Никто не знает, — прошептала Матильда.
— Богатый?
— Скажешь тоже! — воскликнула Шарлотта. — Он никогда не платит.
— Так в чем же дело?
— Все за него улаживает госпожа Анаис. Мы сначала думали, что он был ее любовником, оказалось, что нет. Полагаю, он хаживал к ней когда-то и с тех пор она у него в руках. Хорошо еще, что он бывает нечасто. Два визита за полтора года. Иначе ноги бы моей здесь не было.
— И моей тоже, — сказала Матильда.
Они подошли к двери большой комнаты и остановились в нерешительности. Северина продолжала расспросы:
— Он пылкий? Грубый?
— Этого не скажешь, верно ведь, Матильда? Скорее спокойный и даже не злой. Трудно объяснить почему, но он нагоняет страх.
Северине понадобилось несколько секунд, чтобы разделить мнение подруг. Ипполит оказался верзилой, он был гораздо плотнее, шире в плечах и выше других мужчин. Ничего специфического в его лице вроде бы и не было: жирное, толстое, оно просто выглядело необычно широким. А может быть, причина крылась в сильном контрасте между величественной неподвижностью и дикой животной сущностью, которая заклинивала его челюсти, похожие на капкан для хищных зверей, и превращала его кулаки в две булавы из костей и мяса? Или в особой манере скручивать и заклеивать языком сигарету? Или, наконец, в крошечной золотой сережке, которую он носил в правом ухе? Ответить на эти вопросы Северине было бы столь же трудно, как и Шарлотте, но в жилы ее медленно проникал страх. Как зачарованная смотрела она и не могла оторвать взгляда от этого загорелого, огромного, идолоподобного мужчины.
Взгляд его был устремлен куда-то в ему одному известную точку, явно находящуюся за пределами комнаты. Ипполит заметил замешательство и страх трех женщин. Не соблаговолив что-либо сказать по этому поводу, он только лениво произнес с оттенком глубочайшего пренебрежения:
— Как поживаете, детки?
После чего замолчал. Было заметно, что он не очень любит разговаривать и что молчание — непереносимая стоячая вода для большинства людей — вовсе не смущает его. Зато у Шарлотты появилась потребность нарушить его.
— А вы, господин Ипполит? — спросила она с наигранной веселостью. — Вы ведь не показывались у нас уже несколько месяцев.
В ответ он не проронил ни слова, только глубоко затянулся сигаретой.
— Разденьтесь, а то тут жарко, — предложила Матильда, которой тоже было не по себе от долгого молчания Ипполита.
Ипполит жестом приказал ей подойти, и она помогла ему снять пиджак. Под сорочкой из тончайшего шелка обозначились мышцы рук, плеч и груди. Тугие, как сталь, они предназначались для неведомого тяжелого труда.
— Я вам кое-кого привел, — объявил Ипполит. — Это мой друг.
Интонация, с какой он произнес последнее слово, заметно отличалась от его обычного, высокомерно-небрежного тона. Весомое и звучное, оно, казалось, было единственным из всего словарного запаса человечества, которому Ипполит придавал какое-либо значение.
Северина повернула голову в сторону молодого человека, сидевшего немного поодаль от Ипполита, как бы в его тени. Она сразу заметила, что его глубоко посаженные, ярко блестевшие глаза прикованы к ней, но ее внимание вновь привлек Ипполит, который сказал:
— У нас мало времени. Шампанским я вас угощу в другой раз. Новенькая, ну-ка подойди сюда.
Северина направилась к Ипполиту, но была остановлена неожиданно теплым, протяжным голосом молодого человека.
— Оставь ее мне, — проговорил он.
Шарлотта с Матильдой нервно зашевелились: им казалось совершенно немыслимым, что кто-то осмелился встать на пути Ипполита. Но тот усмехнулся с грубоватой мягкостью, положил свою чудовищную лапу на хрупкое плечо компаньона и сказал:
— Развлекайся, малыш, какие твои годы!
Северина чувствовала, что физически ее сильнее притягивает Ипполит, причем во время этого циничного обмена она даже не испытывала чувства облегчения, так как худощавый молодой человек внушал ей, может быть, еще большее беспокойство.
— Значит, ты мне и в самом деле понравилась, раз уж я попросил тебя у моего друга, — сказал он, когда Северина привела его к себе в комнату.
Такой фразы обычно бывало достаточно, чтобы остудить все чувства Северины, которая жаждала молчания, торопливости и грубого обращения. Она удивилась тому, что это сдержанное желание взволновало ее. Она повнимательнее пригляделась к молодому человеку, которому ее уступил невозмутимый Ипполит. Обильно набриолиненные, блестящие волосы, дорогой, но слишком яркий галстук, чересчур приталенный пиджак, наконец, кольцо с крупным бриллиантом на безымянном пальце — все здесь было сомнительного свойства, равно как и внешность: плотная кожа лица, глаза, беспокойные и одновременно непреклонные…
Северина вспомнила, что под рукой Ипполита его узкие плечи не дрогнули. Ею овладело какое-то щемящее чувство.
— Говорю тебе, ты мне нравишься, — повторил молодой человек, не разжимая зубы.
Северина отметила, что у него не было намерения сделать ей комплимента, что он просто жаловал ей нечто вроде подарка и теперь раздражается оттого, что не видит с ее стороны никаких признаков благодарности. Она подставила ему приоткрытые губы. Он с хорошо рассчитанным пылом соединил с ними свои. Потом отнес Северину на постель. Какой невесомой чувствовала она себя в его не слишком мускулистых руках! На самом деле друг Ипполита только казался слабым. Пальцы его красивых тонких рук обладали жесткостью стилета. Его тонкие бедра заставили Северину застонать от боли, когда он сжал ее ими, и тут же ее пронзила сладкая судорога, более острая, чем самые сильные из всех прежних блаженств.
Молодой человек достал из дорогого портсигара сигарету, зажег ее и спросил:
— Как тебя звать?
— Дневная Красавица.
— А дальше?
— Просто Дневная Красавица.
Он с безразличием иронично скривил губы и сказал:
— Ну-ну, если ты решила, что я из полиции…
— А тебя как зовут? — спросила Северина, впервые испытывая чувственное удовольствие от обращения на «ты».
— Мне нечего скрывать. Меня зовут Марсель, а еще Ангел.
Северину охватил легкий озноб, настолько это двусмысленное прозвище соответствовало циничной чистоте лица, зарывшегося в подушку возле ее головы.
— А еще, — поколебавшись, продолжал Марсель, — а еще… Не стесняться же мне в самом деле, а еще — Золотая Пасть.
— Почему?
— Гляди.
Только теперь Северина заметила, что он старался не открывать нижней губы, все время держал ее как бы приклеенной к десне. Он пошевелил ею, и Северина увидела, что все зубы под ней были золотые.
