– Молодой человек, не мешайте! Вернитесь на место! – и, не дождавшись ответа. – Вы кто?
Витя лениво обернулся, и по его лицу поползла улыбка плохо скрываемого пренебрежения.
– Ну что вы… товарищ парторг… как можно… А, впрочем, не подскажете, чему я мешаю? – притихшим голосом, не привлекая внимание, сказал Витя.
– Вы мешаете проведению встречи с общественностью. Займите свое место!
– Прекрасно! Встреча с общественностью. Так вот, господин парторг, – продолжал Витя заговорческим шепотом, – я и есть общественность, провожу встречу, – он кивнул глазами на девушку в футболке, которая выпучила на Витю глаза, – выясняю картину политических настроений в молодежной среде…
– Вы нарушаете порядок! Мешаете выступлению! – зашептал тот в гневе. Вокруг стали оборачиваться. – Вернитесь на место!
Витя неожиданно посмотрел ему в самую середину глаз.
– А тебя, дружок, в каком классе приняли в комсомол? Или сразу с детсада записали? А? Гринева до рождения в «семеновцы», а тебя в комсомол?
Парторг, стоя в согнутом положении и отдуваясь от духоты, оторопел, хотел было что-то сказать, поперхнулся и, наконец, выдавил:
– В десятом…
– Поделись ощущениями – и как там, между молотом и наковальней? – Витя приятельски похлопал его по плечу. Тот замер и стал наливаться красным.
Главу города на трибуне сменил парень, который встречал Марину Захаровну у входа. С недвижимым лицом он монотонно читал доклад.
– В апреле мы организовали субботник с участием двух тысяч школьников! Приняли активное участие в первомайской демонстрации! В День России активисты прошли по улицам города с флагами…
Саша увидел, как вдоль рядов, вдогонку к парторгу, к Вите пробираются двое депутатов и бросился спасать ситуацию.
– Простите! – встал он во весь рост. Зал обернулся к нему. – Поясните, наконец, мне, непонятливому, а куда все-таки двигаются молодежные движения?
В зале повисла недоуменная тишина, а когда выступающий что-то забормотал, Саша продолжил:
– Пардон, уважаемый. Я совсем не то хотел спросить! – посмотрел он на сидящих вокруг, улыбнулся, и все вокруг будто облегченно вздохнули. Кто-то даже снисходительно, с поддержкой заулыбался в ответ его оплошности. – А уточните затраты на местное отделение вашей партии? Содержит это скопище патриотов, я понимаю, наш дистрофичный бюджет?
Молодой человек на трибуне нервно задохнулся, с праведным гневом в глазах посмотрел на первый ряд, будто что-то там увидел и тут же пришел в себя.
– Я готов всячески опровергнуть эти лживые подозрения! Ни копейки из бюджета не идет на финансирование партии!
В первом ряду заметилось шевеление. В сторону Саши стали поворачиваться массивные коротко стриженные головы и объемные надушенные прически.
Бросив на парторга полный небрежности взгляд, от которого тот, чувствуя нарастающую бурю, попятился назад, поднялся и Витя. Глаза его пылали, плечи, обычно согнутые от сидения, распрямились и окаменели. Витя заговорил громко, будто топором вырубал каждое слово.
– Извините моего друга – бедняга пытается спросить, как вы относитесь к тому, что глава нашего города не избирается прямым народным голосованием? Вы считаете демократичным избрание главы города депутатами, которые сами второпях были выбраны, и о которых толком ничего неизвестно? Как вы относитесь к тому, что глава исполнительной власти – наемный менеджер и жители на его назначение никак не влияют?
– Как я отношусь… – оторопело начал парень на сцене.
С первого ряда взвилась Марина Захаровна, со смелым, даже властным взглядом человека привыкшего отдавать распоряжения.
– Как вы смете? Вы кто вообще? – провозгласила она тоном, от которого никто не должен был сомневаться в ее правоте. – Это нарушение общественного заседания! Административное правонарушение! И.. – она узнала его, – посмотрите! – обратилась Марина Захаровна к залу, – так ведут себя наши средства массовой информации! Те, кто должен просвещать и освещать, а не мешать проведению общественных собраний…
– Девочка, – растянуто, с усталой небрежностью и презрением, которого Марина Захаровна на себе никогда не испытывала, перебил ее Витя, – Неужели ты решила, что мы снизойдем до того, что бы вам мешать? – он прошел по ряду к выходу и остановился рядом с толстеньким парторгом в костюме и похлопал его по лысоватой, с выпученными красными глазами, круглой как шар, голове. – Вы слишком хорошо думаете о себе…
Витя и Саша вышли из зала. «Милицию сюда!», – гаркнул кто-то за спиной. Ему пискляво поддакнули, разом заговорили множество голосов, но ребята их не слышали.
На улице стояла духота. Сходились тучи, раздались первые отдаленные раскаты грома.
– Напарило! – выдохнул Витя, оглядывая потемневшее небо.
– Вот так отвыкнешь за зиму, – с поддержкой в голосе сказал Саша. – Весна придет, лед растопит, сгонит снег с полей – и хорошо! А вот к лету, к жаре не сразу привыкаешь. Пыль, пот, грязь… Осенью – так слякоть!
– Накрапывает. Может, хоть пыль прибьет?
– Да пусть и прольет! Промоет, освежит все. Ветер нужен.
– Эх, здорово! – чуть не закричал Витя и подпрыгнул на месте.
Будто услышав Сашу, дунул смелый порыв ветра, потом еще, на тополях зашелестела пожухлая листва, волнами заходили верхушки берез. На площади перед клубом закружило влажную пыль. По дорогам несло всякий мусор. Сорвавшись с неба, потоки воды быстро возмужали, дождик обернулся хлестким ливнем с ветром. Ребята с чувством освобождения от напряжения душного зала стояли, запрокинув головы. В минуту промокли до нитки и только после побежали к остановке. На Тихомир все гуще наползали расписные, будто выведенные на холсте рукой мастера иссиня-черные грозовые облака, омывающие уставший от пыли город.
Пепел на погонах
Взяв огромной рукой, размером с тарелку, садовую лопатку, Петя бережно взрыхлил почву цветка в горшке. Радуясь лету, азалия украсилась частыми пышными цветами. С самого детства цветок стоял на этом подоконнике: провожал Петю в школу, лукаво подмигивал лепестками, когда он приводил девушек из техникума. За цветком всегда ходила мама, а после бабка. Когда Петя схоронил бабку, цветок никому не отдал, занимался им. Сначала неловко, пару раз едва не разбив горшок, научился-таки управляться с азалией, пересаживал молодые растения. Пете нравилось смотреть, как расхлябанными движениями он ловко управляется с нежным существом в горшке.
Только закончил поливать цветок, как обернулся на случайный звук в доме – даже не звук, будто эхо чьего-то движения. Выглянул в окно. По стеклам хлестал резкий, с ветром, дождь. Нутром учуяв чужое, Петя вышел на террасу…
Через секунду, бешено круша вокруг табуретки, стол, старый высокий холодильник, рыча зверем, Петя метался по терраске, пытаясь сбросить с себя двоих, в вязанных масках с прорезями, удушавших его и ломавших руки. В открытых дверях, на фоне дождя, мелькнул еще один с оружием в руках. «А-а-а-а… черти!» – Петя стряхнул с себя одного, приподнял второго и вместе с ним выбросился через застекленную стену террасы на улицу. Грохот, что-то горячее потекло по щеке. Во дворе на него снова накинулись. Петя отбивался и орал, бил, кусался, кувыркался в грядках, ломая кости, втаптывал в грязь огорода, вскакивал, бежал, ничего уже не видя. Швырнул на чей-то крик обломок бревна, запустил в двоих справа тяжелую, железного каркаса скамейку, отбивался обломком трубы. На него снова нападали, били, Петя падал, с ревом подымался, стряхивал с себя нападавших, рвал руками чье-то горло, убийственно брыкался. Прыгнул на забор, локтем отбил повисшего сзади, одним движением обломал верхушки досок. Страшным усилием, рявкнув со всей мочи куда-то в дождь, перевалился на другую сторону и вскочил на ноги.
Перед ним была длинная улица, уходящая загород. Петя рванулся в громадном прыжке. Ухо резанули два хлопка сзади. Каленым ударило и ожгло ногу, Петя, будто неудачно поскользнувшись на бегу, грохнулся в траву. На него набежали, топтали тело, били ногами в голову. Петя лежал уткнувшись в землю, сжав руками уши, чтобы ничего больше не видеть, не слышать, забыть, что есть еще на свете люди, и молил, чтобы его оставили, чтобы он остался навсегда один. Тогда бы он пошел бы жить в лесок, тут, недалеко, рядом с кладбищем, каждый день сидеть у могил матери и бабки, смотреть на пуховые облака и разговаривать с ветром.
Не было больше ни добра, ни зла, а был только черный ботинок у него на лице, от которого горячее и бурое заливало глаза, был серый погон, вязавший его могучие руки железом, и темная вода, стекавшая по правой ноге в траву, где сливалась с водой из тучи и уходила в землю. Вода била отовсюду, но Петя не чувствовал дождя и почему-то очень хотелось пить, пить, пока не сведет челюсть, и он вдруг испугался, что ему не будет чем напиться, и он умрет не от ран, побоев и скорбного детского унижения, а от жажды.
