Во, видали, как Трёхрукий за наш счёт потешился?
Черноволосый кивнул. Вынул кошель, позвенел, что-то переложил в карман, остальное бросил стражнику.
— Уладьте с людьми. А эти пойдут со мной.
Тот поймал, прижал к груди, к нашитому на стёганой куртке синему глазу.
— А Урселю что доложить? — спросил растерянно.
— Зачем докладывать? Мы вроде всё решили.
— Так прознает если о беспорядке…
— Если у него будут вопросы, пусть задаёт их мне. Идите уже, Очи Двуликого. А вы…
Незнакомец поглядел на человека, на запятнанного.
— За мной. И зверя ведите. Давайте, нечего трястись.
Человек поднялся, наспех отряхнул колени. Потянулся к Шоголу-Ву, коснулся повязки на лбу.
— Бедняга Дарен, — печально, нараспев произнёс он, поправляя ткань. — Ты хоть на ногах-то держаться можешь? Да-а, досталось тебе…
И прошипел неслышно для прочих:
— Длань Одноглазого! Указующий Перст! Мы встряли, понял? Делай, что скажу!
Отстранившись, он добавил обычным тоном:
— Ну, идём! Негоже заставлять господина ждать! Слышишь, друг мой Дарен?
Трактир Нового города в этот ранний час был почти пуст. Лишь трое, считая того, кто выходил наружу, хозяин, да ещё старик музыкант на лавке у печи, одетый чисто, но с чужого плеча. Неудобно привалившись к стене, он храпел, запрокинув голову. У ног его лежала кружка, темнело пятно, уже подсохшее, а на краю лавки приютилась стренга — выдолбленная половина округлого бруса с натянутыми струнами. Дешёвая, грубая.
Дремавшая у огня рыжуха округлила жёлтые глаза, зашипела, выгнув спину, прижала острые уши. Шерсть вдоль хребта встала гребнем.
Взмахнув обоими хвостами, рыжуха взлетела на стойку, оттуда — на балку, и растаяла в тёмном углу.
Нептица упёрлась, не хотела идти. Двое за столом повернули к ней головы. Рубахи тоже расшиты, та же золотая ладонь слева, только красный палец у каждого свой. У одного третий, у другого четвёртый.
— Ты кого притащил, Чёрный Коготь? — хрипло спросил русоволосый бородач, что сидел, уронив лоб на широкую ладонь.
— Потешники, — улыбнулся тот. — Пусть веселят, раз старик уснул.
Улыбка казалась хищной — может, из-за горбатого носа, который ещё сильнее клевал вниз, когда черноволосый растягивал губы. Может, из-за зубов, белых, крепких и чуть островатых. А может, из-за взгляда, который оставался цепким и холодным даже теперь.
— О-ох, — только и простонал бородач, обнимая голову ладонями.
— Вы что же, и зверя сюда? — робко спросил трактирщик, сдвигая брови, бесцветные, почти белые на красном лице.
Оно и понятно — его «Старый моховик» совсем не похож был на ту дыру, где трое провели ночь. Столы выскоблены, лавки чисты, на полу свежая солома. Только лужа у ног старика портила вид.
Пахло хорошей, жирной похлёбкой, деревом и дымом. Не чадом, застревающим в горле, а приятным смоляным дымком. Высокие потолки, небольшие, но вымытые окна, связки трав — в этом месте не стыдно было принимать любых гостей.
— За беспокойство заплатим, — отмахнулся черноволосый.
Нептица углядела ящик с рыжими корнями, крупными, вымытыми чисто. Вытянув шею, ступила осторожно за порог.
Трактирщик вышел из-за стойки, прикрыл ящик собой, округлив глаза и расставив руки неуверенно. Руки заметно дрожали.
— Заплатим, — с досадой сказал черноволосый. — Пусть её. Отойди.
Нептица сунулась в ящик, захрустела. Шогол-Ву встал рядом, так, чтобы видеть и слышать всех сразу. Его спутник прошёл к лавке, где спал музыкант, взял стренгу, провёл по струнам. Вслушался, что-то поправил и заставил струны запеть снова.
— Что сыграть господам? — спросил весело.
— Что умеешь. Не понравится, скажем.
Человек обернулся к запятнанному, подмигнул.
— Ну, друг мой Дарен, я начну, а ты подтягивай.
Пальцы легли на струны, тронули, заплясали, выбивая нехитрый мотив. Голос, задорный, чуть глуховатый, принялся выводить слова:
— Идёт девка за водой,
следом парень молодой,
пялит жадные глаза
на её широкий…
Человек примолк, не отпуская струн, поглядел требовательно, поднял бровь.
— Шаг? — предположил Шогол-Ву. По лицу спутника понял, что не угадал.
— Давай что попроще. Видать, с тех пор, как мы у Малых Колдобин навернулись, ты последний умишко вытряс.
Струны вновь запели — кажется, прислушайся, и слова начнут выговаривать.
— Чтобы удаль показать,
в белый лес пойду гулять,
и от страха в том лесу
я себе в штаны…
Шогол-Ву задумался.
— Не влезу?..
Четвёртый Перст хрюкнул в кружку. Третий, что держался за голову, поморщился.
— Про Запретный лес не нужно, — вмешался черноволосый.
— Виноват, мой господин. Тогда…
— Да выпейте с нами, чего на сухую петь. Эй, хозяин!..
Трактирщик бросил глядеть на нептицу, что хрустела корнями, разбрасывая огрызки. Наполнил кружки, поджав губы.
— Да будут к вам добры боги, — поблагодарил человек. — Держи, друг мой Дарен.
И прошипел, не размыкая зубов:
— Пей! Не смей отказывать!
Шогол-Ву смочил губы и оставил кружку на стойке. Человек, хлебнув изрядно, тронул струны.
— Я Трёхрукого просил
дать мне ночью больше сил.
Парень хилый и я слабый,
не могу залезть на…
— На лежанку, — послушно сказал запятнанный.
Четвёртый Перст развеселился.
— Клур, — простонал Третий. — Вам весело, а у меня башка трещит… Я им шеи щас сверну.
— Ну так иди наверх и не нуди, — посоветовал ему черноволосый. — Ты, как тебя там, другое играть умеешь?
— Меня звать Нат, — ответил человек. — Сыграю, отчего бы и нет.
Струны под его пальцами бросили смеяться. Притихли — и запели задумчиво. Шогол-Ву ещё такого не слышал.
Этот голос шёл к самому сердцу и говорил только с ним. Попробуй объяснить, о чём — не получится. А сердце понимало и само пело в ответ.
И казалось, что-то прорастало изнутри, большое, непонятное и пугающее, и что с этим делать, было неясно. Шогол-Ву прижал ладонь к груди. Ничего. Куртка под пальцами, мехом наружу, и это, новое, не увидеть, не нащупать. Не вырвать. А оно всё росло.
Даже тот, бородатый, что сидел, обхватив голову руками, поднял взгляд. И его товарищи заслушались. Только нептица не думала ни о чём, кроме корня, закатившегося под лавку, где дремал старик. Тянула лапу, пытаясь зацепить когтем.
Шогол-Ву прошёл за стойку. Трактирщик встрепенулся, поднял взгляд.
— Нужно согреть воды, — сказал запятнанный, разглядывая травы.
Он потянулся к полке, где стояла кружка с чёрным листом. Заглянул в соседнюю, полную маленьких жёлтых орехов, нежно-душистых, когда целы, и горько-пряных, если размолоть. Отломил несколько зелёных стеблей от сушёного пучка.
— Не смей мне тут хозяйничать без спроса! — больше встревоженно, чем сердито, воскликнул трактирщик. — Что удумал?
— Отвар от головной боли. Растолку орех. Согрей воды.
Трактирщик надулся, выпятил губу. Бросил взгляд на людей за столом, почесав в затылке. Махнул рукой, сказав неслышно: «А-а!», и снял с крюка малый котелок.
Черноволосый прищурился, но не вмешался. Дождался, пока настоится, и когда хозяин дёрнулся нерешительно, не зная,
