– Настя у вас есть ребенок? – еще раз, но уже с большими нажимом спрашивает Титов.
Я перевожу взгляд на него, смотрю прямо в глаза.
– Был. У меня был ребенок, – надтреснутым голосом отвечаю ему.
– Почему был? – не унимается Титов.
– Потому что теперь он мертв. Надеюсь я ваше любопытство удовлетворила полностью Богдан. И да, если вам очень интересно при каких обстоятельствах это произошло? То все очень банально и просто: врачебная ошибка. Вот так все просто.
Последние слова дались мне с трудом. Хотя я давно уже переболела смертью моей малышки. Но даже спустя годы, сердце все равно болит. Забывать не хочет.
– Извините Настя. Мне наверное сейчас лучше уйти, – Титов замешкался лишь на секунду.
Я косо глянула на мужчину. На его лице была растерянность, он видимо не мог подобрать правильные слова утешения.
– Да, вы можете идти. Не переживайте с контрактом я ознакомлюсь и все подпишу. И не волнуйтесь. Это было слишком давно, – говорю холодно отрешенно.
Больше Титов не произнося ни слова, вышел за дверь. Тиха за собой ее захлопнув.
Как только в палате стало пусто, на меня вдруг навалилась такая слабость, что захотелось просто растечься по стулу жидкой лужей.
Прошлое, которое совсем не хотелось вспоминать, навалилось на меня неподъемной ношей, которую скинуть с плеч никак не удавалось. Оно давило проникало в голову до тех пор пока я не сломалась не пустила его в себя.
Вновь переживая тот далекий момент как будто это произошло со мной вчера:
Мне восемнадцать. Я только закончила школу.
Мы с Пашкой любили друг друга наверное с самого нашего рождения. Мы с детства с ним были не разлей вода. Так получилось, что наши мамы были подругами и родили нас в один день. Только вот меня мама родила ночью, а тетя Маша Пашку утром. Вот и вся разница в возрасте. О том, что мы поженимся после того как нам исполниться по восемнадцать знали все. И никто не сомневался, что наш брак переживет саму жизнь. Мы с Пашкой верили в то, что наша любовь – это не просто близость сердец, а соединение наших душ. Навечно.
Наивные дети.
Я забеременела неожиданно не только для всех, но и для себя. И уже к концу первого курса института, поехала с огромным животом рожать наше нежданное чудо – нашу дочку.
Пашка был со мной до последнего. Держал меня за руку. А потом: меня увезли в родовую палату. Я была одна. Городок у нас небольшой. Так что рожениц в этот день было немного. Я мучилась недолго.
Схватки оказались слишком болезненные.
Малышка была для меня крупновата, но я верила в себя и в то что смогу справиться сама, до того момента, когда ребенок застрял.
Я помню эту дикую боль до сих пор. Помню, как вокруг меня бегали суетясь врачи.
А потом было принято решение делать срочную операцию.
Мне сделали общий наркоз. Через несколько глубоких вдохов, я уже не чувствовала ни боли, и не видела суету вокруг себя. Я отключилась.
Очнулась я ночью в палате. И опять одна.
Помню, как первым делом, когда открыла глаза, так это положила руки на живот, пощупала. Пусто. Значит родила.
Помню облегчение которое испытала в тот миг, а следом и тревогу. Находиться одной в большой палате стало страшно. И я попыталась встать. У меня получилось, но далеко не с первого раза.
Когда вышла из палаты, меня тут же перехватила медсестра.
А я ей в лоб:
– Где моя девочка? – и я заметила как она окинула меня таким жалостливым взглядом, что мне стало не по себе.
Медсестра проводила меня обратно до кровати и велела ждать врача, он мол все расскажет.
Пока ждала врача хотела позвонить Пашке, но посмотрев на часы, не стала его будить. Время было уже довольно поздно. А ему еще завтра на практику идти. Ее прогуливать нельзя. Маме тоже звонить не стала, чего ее зря волновать и пугать среди ночи. Поэтому отложив телефон, аккуратно прилегла на бочок в ожидании врача.
Врач пришел ко мне спустя тридцать минут, я даже вздремнуть успела.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Это был высокий молодой мужчина.
И спустя несколько минут я пойму, что это не просто мужчина, а заведующий родильным отделением, который огорошил меня следующей новостью.
– Где мой ребенок? Почему медсестра отказывается вести меня к нему? Насколько мне известно, в вашем роддоме практикуется совместное пребывание матери и ребенка. Я пришла в себя, – мой голос становится от напряжение громче, – и хочу увидеть мою дочь. Вы от меня ее не имеете права скрывать! – мой голос звенит от напряжения.
– Анастасия, – откашлявшись проговорил врач, при этом он смотрел не на меня, а куда за мое плечо.
– Что с моей девочкой? Я по вашему голосу чувствую, что с ней что-то не так, – я сжала в кулаки простынь на которой сидела, – не молчите доктор.
– К сожалению, Настя, – он опять замолчал, но в его глазах я увидела все то, что он боялся мне сказать.
Я знаю, что со временем многие врачи становятся равнодушны к горю своих пациентов, но передо мной сидел яркий представитель того минимального процента врачей, которые так и не научились не замечать чужую боль.
– Скажите, – шепчу я бесцветным, вмиг осевшим, голосом.
Врач молчал.
Тогда я вцепилась ему в плечо и сжала его с такой силой, что на его лице появляется гримаса боли.
– Где моя дочь. Говори! – кричу в голос, а врач вдруг схватил мои плечи и вонзил в лицо взгляд полный сострадания.
– Нам не удалось спасти ребенка, Настя, – он держал меня так крепко, что когда я, раскрыв в безмолвном крике рот, начала биться в его руках в истерике не отпускал меня до тех пор, пока не прибежала медсестра и не уколола мне успокоительного.
В больнице я не осталась. Ушла оттуда под расписку.
Тогда то и настал переломный момент в моей жизни, в тот период я полностью замкнулась в себе.
Я ушла из института, потому как не могла ловить на себе соболезнующие взгляды однокурсников. Я месяцами могла не выходить из дома, зависая в себе.
С Пашкой мы развелись полгода спустя. Не смогла принять то, что он смог перешагнуть смерть нашей дочери и идти вперед. Он продолжил жить, а я так и осталась в том дне, когда мы на кладбище хоронили мою Аннушку. Никогда не забуду игрушечный гробик, который опустили в черную землю и закидали его землей.
Тупым острием иглы в сердце кольнула боль из прошлого. Я поморщилась…
И очнулась от того, что меня кто-то трясет за плечо.
– Что? – произношу хриплым, как будто спросонья голосом.
Но когда во взгляде наступает ясность и я вижу Титова, который склонился надо мной, тут же вся подбираюсь и …
– Ох, – хватаюсь за ногу, которую как будто атаковали тысячи мелких муравьев и все одновременно жалят.
– Что ногу свело? – вскидывает бровь Титов и присаживаясь передо мной на корточки, начинает массировать мне икру. Мягко, но настойчиво.
Я от неожиданности и первого шока, забываю не то что как говорить, но и даже как дышать. От его прикосновений моя кожа начинает полыхать. Боже мой! Зачем он это делает? Я же сейчас сгорю от стыда.
– Сейчас, кровь разгоним и все пройдет, – приговаривает Титов начиная более активно мять мою икру.
У меня во рту образовалась пустыня, а вот внизу живота…
Боже! Да мне даже самой себе признаться было стыдно в том, что у меня сейчас там творилось.
– Богдан прекратите, – не выдержав, я хватаю его за руки.
Мужчина удивленный моим поведением в недоумении смотрит на меня.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Что опять случилось? – буркнул он, убирая руки.
– Ничего, – сглатывая сухость во рту отвечаю ему и встаю на ноги, чуть прихрамывая отступаю от мужчины на несколько шагов, – вы меня напугали.
– Опять? – хмыкает он.
– Я просто не ожидала вас увидеть. Я думала вы уже уехали. – признаюсь ему.
