— Дай, батя, лопатку мне! — сказал ему я.
Он отдал ее и ушел в свой окоп. Скорбный ритуал солдатских похорон завершили мы с Петром — без слов, без слез, без музыки. И на протяжении всей ночи больше вслух не вспоминали о похоронах. Но при каждой вспышке осветительных ракет я, сам того не желая, поглядывал вправо и видел в нескольких шагах от себя сиротливый холмик, которого не было днем.
У меня мерзла спина, хотелось как‑то согреться, а узкий окоп позволял только топтаться на месте. Петр сидел у моих ног. Его одолевал сон. Голова все время валилась набок. За ним согнулся в три погибели пулеметчик.
Потом Петр сменил меня. Я занял его место, прислонившись спиной к нагретой им стенке, и тоже задремал. На рассвете меня разбудили.
— Над речкой густой туман, — шептал Петр. — Надо воспользоваться этим.
На пост встал пулеметчш<, а мы отправились в тыл, взвалив на себя искалеченный, пулемет.
— Куда собрались? — окликнул нас командир роты.
— Пока туман, принесем новую машину.
— Если будете нести так, как ваш начальник, то не дождаться мне вас.
— Он заблудился в темноте, — высказал предположение Петр.
— Ладно, идите, только с условием: одна нога — там, другая — здесь.
Я заверил командира роты, что не подведем…
В мастерской все удивились, что мы пришли без Кравчука. Оказывается, он сразу после телефонного звонка нз штаба отправился к нам на помощь.
— Кравчук не пропадет, — заверил дядя Вася.
Я был такого же мнения. Прихватив исправный пулемет, мы поспешили во вторую роту. Водворение оружия на огневую позицию отметили длинной очередью, за что командир роты обозвал нас мальчишками.
А Кравчук пропал. Мы с Петром больно переживали его бесследное исчезновение. Слишком привыкли к нему. Он уже не казался нам таким, каким мы его считали в первые дни службы.
Недели через три прислали нового начальника мастерской. В подчинении у него оказались только двое — я да Петр. При последней «подчистке» тылов даже дядю Васю перевели в стрелковую роту. Через неделю он был тяжело ранен, и след его затерялся.
13
Вот и я уже около месяца нахожусь в стрелковой роте
— она занимает оборону по гребню крутого берега реки с мутной, коричневой водой. Наши траншеи извиваются среди зарослей малинника, кое — где спускаясь к самой воде. По ним можно пройти всю оборону полка, из конца в конец, не показываясь ни на секунду немцам.
На фронте установилось затишье. Только с той и с другой стороны усиленно действуют снайперы.
Я числюсь прикомандированным к роте для поддержания в исправности ее вооружения. С этой задачей не так уж трудно справиться — за месяц изучил назубок каждую винтовку и пулемет. Но, как выяснилось, командир роты, старший лейтенант Юрченко, преследовал и другую цель, когда просил прикомандировать меня к его подразделению. Он метил использовать меня в качестве руководителя занятий по стрелковому делу с бойцами нового пополнения.
Мне нравились и эти занятия, и сам коренастый, добродушный Юрченко, мало похожий на военного. Я даже переживал за него. Мне казалось, что добродушие может подвести его. Если не сейчас, то в будущем, когда полк начнет наступать. В наступлении командир должен быть жестче.
Юрченко сам пришел на мое первое занятие, достал из полевой сумки потертую газету и сказал, обращаясь к бойцам:
— Чтобы вы знали, почему мы это дело затеваем, послушайте, чего требует в своем первомайском приказе нарком обороны. А требует он: «изучить винтовку в совершенстве, стать мастерами своего оружия, бить врага без промаха, как бьюг их наши славные снайперы, истребители немецких оккупантов!» Приказ наркома, товарищи бойцы, надо выполнять. Заниматься с вами будет вот этот старший сержант,
— указал он на меня. — Прошу, товарищ Гаевой, приступайте к делу.
Жил я вместе с командиром роты в просторной избе, метрах в трехстах от окопов. Ночевать забирался на печку: натаскал туда травы, она высохла, и вся изба наполнилась ароматом лугового сена. Командир роты занимал горницу, а на другой половине избы хозяйничали его связной и писарь.
Местные жители давно были эвакуированы, потому что деревня подвергалась обстрелу. Многие избы пострадали, но наша, стоявшая на отшибе, в довольно глубоком логу, оставалась целой и невредимой. Относительно спокойно протекала жизнь и в окопах роты. Разные предположения высказывались по этому поводу. Большинство же сходилось на том, что противник намерен обойти нас, поскольку здесь его наступательным действиям мешает речка с крутыми берегами.
— Эка речка! — возразил кто‑то. — Немец, он Дон уже перемахнул, к Волге выходит.
Мы тяжело переживали выход немецко — фашистских войск к Сталинграду. В тревожных раздумьях бойцы много курили. Едкий дым махорки днем и ночью висел над окопами.
В один из тех грозных дней командир роты сказал
мне:
— Пойдем со мной. Услышишь сейчас такой приказ, какого еще не было и, пожалуй, никогда не будет. Историки поныне вспоминают знаменитый петровский приказ перед Полтавским сражением. И этот тоже навсегда останется в истории.
Пришли к землянке первого взвода. День выдался мягкий, солнечный. Никого не тянуло в землянку. Бойцы собрались возле нее — в траншее.
— Слушать приказ наркома обороны! — вполголоса скомандовал старший лейтенант.
Читал он приказ тоже вполголоса, потому что близко были окопы противника, но каждая фраза произносилась с подчеркнуто — строгой торжественностью: «Пора кончать отступление, ни шагу назад. Таким должен быть теперь наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности…»
— Какие есть вопросы? — спросил командир роты, закончив чтение. — Все ли ясно?
— Яснее не скажешь, — откликнулся помкомвзвода и заверил, что первый взвод не подведет, приказ выполнит. Будет стоять насмерть.
Старший лейтенант пожал ему руку и направился во второй взвод. Мне там делать было нечего, я остался здесь.
Подошел командир взвода, с которым у меня установились дружеские отношения. Он был всего года на два старше меня. Мимоходом сорвал с куста спелую ягоду малины, бросил в рот и пошутил мрачновато:
— Не жизнь, а малина… Пойдем в землянку — угощу ягодами. Целое ведро насобирали.
Мы уселись было возле этого ведра, но тут на пороге землянки появился связной командира роты, сказал, что меня вызывают в штаб полка.
— Не знаешь, кому там понадобился? — спросил я у
него.
Он, как всегда, попытался сострить:
— Старшина наш говорит: «Знаю все в масштабе роты». Вот и у меня то г же масштаб.
Я распрощался с командиром взвода и пошел за своим вещмешком и инструментом. Пока собирался, в избу вернулся старший лейтенант Юрченко.
— Поедешь на учебу, — объявил он. — Звонил мне из штаба писарь Рыбальченко, говорит, что приказ уже подписан. А ведь я просил командира полка оставить тебя в роте еще на месячишко.
Старший лейтенант развязал свой вещмешок и достал оттуда хлопчатобумажный белый свитер.
— Возьми. На память.
Я не ожидал ничего подобного. Даже растерялся. Стал благодарить за подарок и в то же время отказываться от него.
— Дают — бери, — настойчиво сказал Юрченко, и свитер остался в моих руках.
На следующий день пятерых посланцев полка на курсы младших лейтенантов писарь строевой части Рыбальченко построил возле штабных шалашей. Помощник начальника штаба осмотрел придирчиво каждого из нас и пошел докладывать командиру, полка о готовности к отправке. Тот вышел проститься с нами. Поблагодарил за службу. Напомнил, в какое трудное время, когда такая нужда в людях на передовой, нас отправляют на учебу в тыл. Призвал хорошо учиться и обязательно возвращаться в родной полк.
Неожиданный артналет не омрачил торжественности момента, не испортил нам настроения, хотя и заставил залезть на некоторое время в щели. Напоследок я забежал в нашу оружейную мастерскую, хотел попрощаться с Петром, но его не оказалось на месте: с утра послали в батальон. Ждать было некогда. Попросил товарищей передать ему привет и поспешил на попутную машину. Не знал я тогда, что больше уже не увижусь с ним. Петр Сидоренко пропал без вести гак же, как и Кравчук. Следы его затерялись в одном из тех ничем не приметных боев, какие ежечасно вспыхивали и угасали на необъятном фронте.
Попутная машина доставила нас в тыл дивизии. Оттуда, на другой попутной, мы добрались до озера Селигер и пересели на крохотный пароходик. После непрерывного фронтового грохота тихая озерная гладь и такие же тихие, задумчивые леса по берегам показались нам сказочными. На з^жальной воде там и сям — круги от всплесков рыбы, над головой безмятежно голубело чистое небо. О войне напомнили лишь развалины Осташкова, но там мы задержались недолго. Погрузились в товарняк и вскоре были в пункте назначения.
