местах появились вооруженные отряды правых, известные как «батальоны безопасности» и состоявшие на службе у правительства коллаборационистов. Эти отряды приходили из Патраса и Каламаты и сжигали уже дома тех, кто пошел в ΕΑМ. Такие столкновения происходили в горных районах Греции на протяжении всей оккупации.
Когда я в 1955 году первый раз после войны приехал в Каритену, я увидел, что половина домов сожжены. Я задал тете Элени вопрос: «Это сделали немцы?» Тетя ответила мне: «Нет, дорогой. Это сделали греки». К счастью, оба выживших на войне в Албании сына тети Элени успели вовремя сбежать в Афины. В Каритену они больше никогда не вернулись. Позже, в 1943 году, зачистку на Северо-Восточном Пелопоннесе делали уже немцы – вернее, австрийские альпийские стрелки. После свержения Муссолини и выхода Италии из войны германское командование ожидало там наступления со стороны британцев. Последние смогли обмануть германское командование относительно своих намерений и в итоге наступали в Сицилии. А за британскую военную хитрость заплатили несколько десятков греческих деревень. Но все это было еще впереди.
Вернувшись в Афины весной 1942 года, я начал ходить в школу. При этом моя мама приложила максимум усилий, чтобы мы с Элви забыли бесшабашные порядки Каритены и всерьез занялись учебой. Первой школой, которую я посещал, была начальная школа в Психико. Занимались мы, однако, не в самой школе, где при немцах был устроен госпиталь для немецких раненых, а в здании церкви Cв. Димитрия Солунского. Атмосфера этой церкви, ее мозаики и фрески так сильно повлияли на мой духовный мир и общий настрой, что я помнил о них всю жизнь. Именно они помогли мне открыть для себя Византию, о которой многие мои современники, увлекшиеся Западом, старались забыть, демонстрируя безразличие или даже некоторое пренебрежение к православной культуре.
Ничего удивительного в этом не было. В моей социальной среде в образовании и воспитании безраздельно властвовали европейские языки и европейская культура. Я, к примеру, по аналогии с героем «Евгения Онегина», раньше начал читать по-французски, нежели по-гречески.
После ухода немцев в октябре 1944 года, когда мы начали учиться уже в здании школы, обнаружилось, что стены там обильно разрисованы примитивными баварскими ландшафтами – творениями рук немецких раненых. Контраст между этими картинками и византийскими фресками был настолько разителен, что мы, школьники, ощущали явный диссонанс между духом византийской культуры и современной нам западной атмосферой. Я думаю, этот диссонанс ощущали еще наши предки со времен Возрождения. По счастью, наша строгая директриса Элени Параскева распорядилась забелить весь этот настенный «новодел», и мы сразу почувствовали облегчение. Подобные процедуры впоследствии были проведены практически во всех школах и лицеях района.
При всем том в детстве моими любимыми писателями были все-таки писатели Европы: Сервантес, Кнут Гамсун, Киплинг и особенно Артюр Гобино, которого я читал, разумеется, на французском языке. Последний просто завораживал меня своими историями о Среднем Востоке. (О его расистских взглядах я узнал много позже.) Разумеется, как все греческие подростки, я прочел увлекательные и патриотичные исторические романы Пенелопы Делта. Делта, известная греческая писательница и, кстати, дочь уже упоминавшегося мной греческого миллионера и мецената Бенакиса, родилась в Египте и с 1916 года жила и работала в Греции. Обращаясь в своих произведениях к великой истории греков и богатейшим традициям греческого народа, она фактически формировала мировоззрение молодого поколения в период становления греческого государства, начиная от балканских войн до Второй мировой войны[32].
В Греции были и другие писатели, создававшие книги для детей и подростков, но их читали гораздо меньше, чем иностранных авторов, так как все эти писатели пользовались архаичной «кафаревусой» (одним из двух современных вариантов новогреческого языка – упрощенной версией «койнэ», афинского диалекта древнегреческого языка эллинистического периода)[33].
Делта справедливо считала «кафаревусу» – язык государства, политической жизни и высокой литературы – сложной и неудобной для детского восприятия и писала на «димотики», разговорном народном греческом языке, используемом в повседневном общении. Яркий историко-литературный талант, человечность и простой, но образный язык, понятный и удобный для читательской аудитории, сделали Пенелопу Делта классиком национальной греческой литературы и одним из самых любимых детских авторов. Я читал ее запоем.
Читал я, конечно, и других классиков новогреческой литературы – Григориоса Ксенопулоса, прозаика и одного из создателей Общества греческих литераторов, и Александроса Пападиамандиса. Последнего называют «отцом» новогреческого романа и «греческим Достоевским». Тогда же я прочел и первые в моей читательской жизни биографические книги. Мне, например, особенно понравился роман Димитриоса Викеласа «Лукис Ларас», где на примере героя была показана судьба обычного человека, попавшего в необычные условия[34].
Интересно, что форму романа Викелас выбрал для описания событий своей собственной жизни. Автор происходил из хорошей хиотской семьи, все члены которой погибли в 1923 году от рук малоазиатских турок. Дополнительный драматизм этой истории придавал тот факт, что резня случилась в нарушение установлений самих османов – остров Хиос считался собственностью матери султана (и, соответственно, частью султанского гарема) и как таковой был неприкосновенным.
Что касается русской литературы, то в Греции в это время она ко мне в руки не попала, за исключением «Рассказа о семи повешенных» Леонида Андреева, в котором я тогда мало что понял. С Достоевским, Толстым, Чеховым и другими русскими писателями я познакомился уже позже, в Америке, где читал их в английском переводе.
Библиотеки в Психико в то время не было. Она появилась только много позже, в 1970-х годах, когда местный муниципалитет приспособил под библиотеку заброшенный дом писателя Космаса Политиса. После войны в среде школьников царила культура «нечитающих». Да и какое могло быть чтение, когда на улицах валялись горы брошенной амуниции и можно было хвастаться перед друзьями своими находками? О литературе мы не говорили, книгами не обменивались, читали втайне друг от друга то, что имелось дома на иностранных языках.
В начальной школе Психико я проучился до десяти лет и, окончив ее в 1945 году, перешел на следующую ступень – в лицей. Лицейское образование я получал в уже упоминавшемся мной «Афинском колледже», созданном с помощью семей Бенакис и Делта. «Афинский колледж» был и остается для греков их собственным «Итоном». Мальчиков записывали туда с рождения. Из «Афинского колледжа» вышли несколько греческих премьер-министров и многие министры, а также большинство греческой профессуры, осевшей в европейских и американских университетах.
В «Афинском колледже» я учился в течение пяти лет, вплоть до 1950 года. Там все же поддерживался определенный баланс между греческой и западной культурами, поскольку мы сочетали освоение греческих классиков с подготовкой к жизни в современном мире с помощью углубленного изучения английского языка. Колледж придерживался американских подходов к образованию. Тогда считалось,
