Потом ночная тишина лопнула от пронзительного женского крика, визга и утробного рычания. Солдаты караула, побросав карты и перевернув по пути недопитую бутылку спиртного, схватили автоматы и помчались на звуки. Прожектора уже выхватили из мрака жилой бокс, и стали видны мечущиеся по бетонной площадке человеческие фигуры.
Научный комплекс подразумевал жилище для обслуживающего персонала, и секции были демократично разделены на мужскую и женскую. В последней обитало четверо девушек-лаборанток, и вот теперь они перепуганными призраками разбегались прочь, а одна из них судорожно корчилась на земле, придавленная недавней пациенткой Комаровка.
Лаборантка яростно, но бездумно отбивалась, но Джина упорно подбиралась к ее горлу, норовя вцепиться в плоть раззявленным ртом, из которого текла густая, вязкая пена слюны. Крик лаборантки перешел в хрип, выпученные глаза стала задергивать пелена. Один из солдат вскинул оружие, намереваясь в упор расстрелять американку, но его остановил вопль Комарова.
— Не стрелять! Не стрелять, кретины!!!
Ученый вырвал из рук караульного автомат и наотмашь ударил Джину по голове. Тщетно — зомби не чувствовала боли. В том, что женщина уже стала ходячим мертвецом, уже не приходилось сомневаться. Из казармы вылетел в одних трусах, но с автоматом наперевес майор, подскочил к человеческому столпотворению, моментально оценил ситуацию и начал действовать.
Он бросил бесполезное оружие, схватил Джину за руку, которой та держала уже потерявшую сознание лаборантку, рывком сорвал зомби с жертвы и моментально скрутил борцовским приемом, причем так ловко, что избежал укусов. Солдаты успели перехватить руки Джины и сковать наручниками, Комаров сорвал куртку и закутал беснующемуся монстру голову. Кто-то сбегал до каптерки и притащил длинный десантный фал, которым окончательно связали зомби.
Лаборантку унесли в жилую секцию, быстро привели в чувство, выяснили, что покусать или серьезно помять зомби ее не успела, после чего предоставили на попечение подругам, которые принялись утешать ее и друг друга заодно. Несчастная девушка, чудом избежавшая гибели, чуть не сошла с ума от пережитого, теперь ее колотила сильная дрожь.
Литвинов тем временем давал начальственный втык разгильдяям-караульным, не стесняясь в крепких выражениях. Здоровенные парни подавленно молчали: они знали, что майор в гневе страшен и вполне может, не особенно чинясь, заехать кому-то из них в челюсть. Иди потом, жалуйся хоть в прокуратуру, хоть командованию, хоть самой Зоне.
Литвинов окончательно осатанел, когда увидел на полу каптерки перевернутую бутылку портвейна и унюхал сивушный запах, исходивший от солдат. Не приходилось уже сомневаться, что утром рейсовый вертолет доставит провинившихся на «большую землю», где их будет ждать уже более серьезное разбирательство. Со всеми вытекающими последствиями.
Комаров, бледный, весь в холодном поту от ужаса, трясущимися руками наполнял сильнодействующим транквилизатором шприц-пистолет. На полу лаборатории, глухо воя, билась бывшая Джина Кролл. Несмотря на наручники и веревку, она извивалась с нечеловеческой силой, прочная стальная цепочка «браслетов» аж звенела, фал натягивался струной. Вряд-ли зомби понимала тщетность усилий, раз не прекращала их ни на минуту.
Двое солдат навалились на чудовище, притиснули к полу, а Комаров, улучив минуту, прижал «дуло» шприца к шее Джины и нажал курок. Негромко щелкнуло, ампула опустела, и зомби, конвульсивно подергиваясь, затихла. Комаров распрямился, вытер пот со лба. Он понимал, что транквилизатор, сваливший бы с ног средних размеров слона, задержит кадавра максимум на полчаса: медикамент просто не был рассчитан на существо с отключенной напрочь нервной системой и практически умершим мозгом.
Литвинов, появившийся на пороге лаборатории, уже успел одеться в форму и нацепил на всякий случай бронежилет и универсальную защитную каску. Что ж, вполне оправданная мера предосторожности!
— Что будем делать? — обратился военный к Комарову.
— Не знаю, — пробормотал он, — Наверное, надо посадить ее в камеру, изолировать, и пытаться что-то сделать…
— Например, добить. Она уже зомби, как вы не понимаете? Человеком ей уже никогда не стать, все, конец! Дайте вы ей умереть спокойно.
— Здесь решаю я, — голос ученого вдруг приобрел каменную твердость. — Будьте любезны, господин майор, выполнять мои распоряжения. Подопытный экземпляр поместить в клетку номер одиннадцать и не спускать с него глаз. Не так, как пятнадцать минут назад.
— Слушаюсь, — буркнул военный и крепко сжал челюсти, видимо, чтобы не выругаться.
По его лицу было очевидно, что он с удовольствием бы высказал начальнику лаборатории в глаза все, что о нем думает, но дисциплинированность и субординация взяла верх. Обездвиженную зомби унесли, солдаты и майор ушли, и Комаров остался в лаборатории один.
Первым его желанием было схватить что-нибудь хрупкое и со всего размаху залепить в стену. Громко, с силой, так, чтобы осколочки во все стороны брызнули. Но сдержался, пересилил себя, только зарычал сквозь зубы, походил по лаборатории взад-вперед, потом плюхнулся в кресло, замер, как статуя. За спиной негромко хлопнула дверь, но Комаров даже не обернулся.
— Извините… — раздался голос Светланы.
— Ничего, проходи. Садись.
— Геннадий Петрович, там у Инны истерика. Плачет, ее трясет всю, хочет завтра же обратно домой проситься.
«Балбески, — вяло подумал Комаров, — всей шарашкой одну девку успокоить не могут. Размазни. Впрочем, Инну понять можно. Интересно, как бы я сам себя вел, если бы меня чуть было зомби не загрыз? А впрочем, к черту все. Надоело»
— Домой? Ну так пусть пишет мне заявление, собирает манатки и катится куда хочет.
— Геннадий Петрович, — Светлана явно была удивлена, — Но как же так? Вы бы хоть пошли, поговорили бы с ней. Народа и так не хватает, а если еще и сбегать начнут, то кто работать будет?
Комаров развернулся в кресле, грустно улыбнулся сотруднице:
— Если так и дальше пойдет, солнце мое ясное, не мы разбежимся, а нас самих к едрене фене разгонят. Теперь из-за Джины знаешь что будет? Не знаешь. А я вот знаю. Кирдык мне и все лаборатории наступит.
— Вас посадят? — ахнула Светлана.
— Ну, положим, не посадят, — грустно улыбнулся Комаров, — Но всей моей научной деятельности точно хана. И благодарные коллеги потом еще дожрут. У нас ведь там знаешь как — или всех грызи, или вой в грязи. С меня один только наш Сахаров голову снимет и не поморщится. Это ж куда годится? По комплексу зомби разгуливают и на персонал кидаются!
— Так ведь солдаты виноваты…
— Солдат майор Литвинов их натянет, рапорт подаст, так что тут даже не беспокойся, он это умеет как никто другой. Только мне от этого никак не легче, и за все происходящее ответственен лично я. Нагрянет комиссия — и все. Приплыли. Смерть Остапенко и Джины мне не простят, да и Инна там масла в огонь подольет. Целая экспедиция погибла — это не забывается. Тем более, я отправил их без санкции Сахарова, по своей инициативе, понадеялся на русский авось.
— Мы с ней поговорим, она не будет жаловаться…
— Да пусть что хочет, то и делает, — махнул рукой Комаров, — Мне уже все равно.
Светлана что-то хотела сказать еще, даже рот открыла, но, подумав, молча поднялась и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Правильно, а что тут еще сделаешь? Комаров сидел еще вот так, в полном одиночестве еще с полчаса, потом обессилено откинулся на спинку мягкого кресла и закрыл глаза. События дня и этой ночи не просто вышибли его из колеи, а полностью деморализовали. Надо же, а ведь он всегда предполагал себя достаточно сильным и стойким человеком. Оказалось — нет. Стоило жизни надавить посильнее, и вся прочная «скорлупа» хрупнула, и Геннадий Петрович Комаров моментально раскис, как отсыревшая тряпка на швабре.
Он сам не заметил, как уснул. Только забытие не принесло отдыха.
Правда, сон нельзя было назвать кошмаром. Скорее — давящий на психику поток вроде бы ничего не значащей, но тревожащей информации. Человечество до сих пор так и не смогло разобраться, отчего им на протяжении тысяч лет снятся сны, что они означают и бывают ли пророчеством. Как переплетаются с реальностью. И в чем вообще их суть.
Комарову грезился совершенно незнакомый пейзаж. Низкое, светло-серое небо, размытый свет солнца, струящийся через кисею туч, и замершая неподвижная земля. Рыжий Лес молчал — и это было его обычное состояние. Изуродованные деревья застыли мемориалами — статуями самим себе. Густая растительность бородами повисала на толстых стволах, высокий папоротник сплетался непролазными дебрями… Но все это было до какой-то определенной границы, резкой, словно вычерченной неведомым циркулем. Дальше же вся мелкая растительность была обращена в легкий серый пепел. Неведомый, сверхъестественный пожар прогулялся тут, спалив все, кроме самых больших деревьев, и лишь они угрюмо возвышались своими гладкими, отполированными, лишенными коры стволами на отравленной земле.
