Бои за город Каменец-Подольский завершились. Приблизительно в первых числах апреля с востока подошли общевойсковые части.
Приказом Верховного Главнокомандующего от 27 марта 1944 года воинам бригады была объявлена благодарность за освобождение г. Каменец-Подольского, а нашей бригаде и некоторым другим частям 4-й танковой армии было присвоено почетное наименование «Каменец-Подольских». Бригада стала именоваться «49-я механизированная Каменец-Подольская бригада», а ее командиру, Туркину Петру Никитичу, было присвоено воинское звание полковника.
Бригада снова получила задачу наступать на запад, гнать противника с нашей земли. После двухдневной метели на полях и дорогах лежал глубокий снег, кое-где с заносами. Батальон опять был посажен десантом на танки с задачей преследовать отступающего противника и не дать ему закрепиться на удобных для обороны рубежах. Погода улучшилась, небо очистилось от облаков, засветило солнце, и снег быстро сошел с дорог и полей. Стало теплей. Кое-где встречался противник, но бригада успешно сбивала его с занятых им позиций. Танков осталось мало, да и те, что были, использовали свои моторесурсы и постоянно выходили из строя из-за различных поломок. Случилась поломка и в том танке, на котором находился я со своими бойцами. После одной из дневок в каком-то селе, а мы уже вели бои на территории Западной Украины, наш танк остановился окончательно. Командир батальона капитан Козиенко приказал мне остаться с танком и дожидаться окончания ремонта танка. Прошел день, и утром танкисты заявили, что неисправность серьезная и они встали надолго. Я решил не дожидаться ремонта, а догонять батальон пешим порядком, посчитав, что меня могут заподозрить в умышленном отлынивании от боев. Догоняли мы батальон дня два. По дорогам двигалась на запад масса наших войск из разных частей фронта, и на мой вопрос, куда направилась бригада, мне никто не мог ответить. На одной из дорожных развилок я увидел знак с надписью и стрелкой «Хозяйство Туркина». Стали продвигаться согласно этому указателю. В тот период такие знаки использовали почти все, чтобы люди не блуждали по фронтовым дорогам в поисках своих частей. В середине одного из дней, кажется, 12 апреля, я нашел свой батальон, от которого почти ничего не осталось. Задачу надо было выполнять, а в батальоне до моего прихода находилась только одна 2-я рота в количестве 10–15 человек, а может быть, и меньше. В почти полном составе остался только штаб батальона – правда, и он понес некоторые потери. Моему приходу обрадовались и командир батальона Козиенко, и замполит Герштейн, и начальник штаба батальона Белан – со мной было не менее 20–25 бойцов, все, что осталось от 1-й и 2-й рот. Командира роты Чернышова со своей ячейкой управления в батальоне не было, и никто не знал, где он. Отстав вместе с неисправным танком, командир роты появился только дня через три.
В батальоне нас накормили горячим обедом, которого мы давненько не видели, – и первым, и даже вторым, это я хорошо помню. Из офицеров стрелковых рот на тот момент были в наличии я и младший лейтенант Алексей Беляков со 2-й ротой. Всего в батальоне было не более 32–35 человек, как говорили, штыков. Не было батальонной артиллерийской батареи и минометной роты, не было взвода автоматчиков, пулеметной роты и роты ПТР. Все было потеряно в боях и от действий авиации противника. Несколько позже появились офицеры артиллерийской батареи старший лейтенант Кашинцев, лейтенанты Хамракулов и Исаев, из минометной роты – лейтенант Зайцев, а из пулеметной роты – лейтенанты Волков и Карпенко. Все они, по-моему, появились без материальной части (45-мм пушек, 82-мм минометов, станковых пулеметов) и лишь с несколькими бойцами. Значительные потери понесли 2-й и 3-й батальоны нашей бригады, и тоже в основном от авиации.
Батальон остановился в каком-то селе и простоял там несколько дней. Пришло пополнение, солдаты, призванные с освобожденной Украины. В роту пришли люди в возрасте старше 40 лет, после ускоренной подготовки, медлительные, боязливые, к тому же никогда в армии не служившие. К нам в роту поступило 12–15 таких «воинов». В 3-ю роту, вернее, она была 2-й после нашей 1-й роты, поступили люди разных возрастов, в том числе даже бывшие партизаны, владевшие оружием, все в гражданской одежде. В эту же роту вместо убитого Гулика прибыл командиром старший лейтенант Штоколов. К нам в роту вместо раненого лейтенанта Колосова прибыл командиром пулеметного взвода лейтенант Мочалов. В это время пулеметной роты как таковой не было, не было и пулеметов. На фронт Мочалов попал впервые, к службе в армии и командованию людьми не был приспособлен, тяжести фронта переносил тяжело. Были моменты, когда он просто плакал из-за неумения руководить подчиненными.
После краткого отдыха батальону была поставлена задача продвинуться вперед и занять оборону по берегу реки Стрыпа в селе Доброполье. Впереди, западнее этого села, находился город Бучач, в который начали подходить резервы противника. Бригада не в состоянии была вести наступательные операции. Личного состава почти не было, почти вся боевая техника вышла из строя. Из 450–500 танков, имевшихся в 4-й танковой армии в начале операции, теперь осталось лишь около 60 машин, да и те с различными неисправностями. Но оборону против тоже ослабленного противника мы еще могли держать и должны были держаться до подхода общевойсковых частей фронта, от которых танковые армии оторвались на значительное расстояние (50–60 км).
Меня с ротой перевели на другой, западный берег реки Стрыпа, и мы окопались западнее села Доброполье. Село было небольшое – домов, наверное, не более тридцати. Позиции для обороны за рекой были хуже, чем на восточном берегу, но приказ есть приказ. В целях предупреждения появления немцев я высылал на соседнюю высотку дозор. В обороне обязательно я оставлял днем и ночью наблюдателей – без этого нельзя на фронте. Плохо только то, что бинокля не было, не любил я его носить. Бинокль мне обычно только мешал, особенно в атаке.
Питалась рота за счет жителей села, батальонной кухни не было. Многие жители село покинули – старики села помнили бои в 1914–1916 годах, когда здесь, говорят, держала оборону Русская армия под командованием Брусилова. Крупный рогатый скот жители увели с собой, а кур и другую птицу оставили. Поэтому мы питались в основном птицей – солдаты сами умело готовили и даже умудрялись печь пончики в сахаре, благо его было много в селе. Вырыв окопы на окраине села, мы несколько дней спокойно отдыхали и отсыпались в хатах. Солнце уже припекало изрядно, к 12–14 апреля 1944-го установилась хорошая, теплая погода, а мы были в зимнем обмундировании.
Где-нибудь в овражке мы снимали с себя нижние рубахи и вели бой с «немецкими автоматчиками», так солдаты прозвали на фронте платяную вошь. Давили ее, паразитку, ногтями, трясли над огнем, но помогало это мало – в тепле вши бушевали вовсю. У меня был свитер, и почти в каждой ячейке сидела «паразитка». Я его сжег, и в огне вши с сильным треском лопались. Стыдно писать об этом с такой откровенностью, но что поделаешь – война, действующая армия, и у нас не было возможности помыться в походной бане и сменить нижнее белье с января 1944 года. Не менее 4 месяцев, зимой, в теплой одежде, мы спали или отдыхали где попало: в окопах, в сараях, на танках, в хатах – и все не раздеваясь. Поэтому не могли себя держать в хорошей санитарной форме. Винить, мне кажется, нельзя никого, мы действовали в глубоком тылу противника. Только когда мы вышли из боя, все было заменено на новое, летнее обмундирование. В других операциях такого уже не было.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
