графа была небольшой: капитан Себастиани, поручик Шабо, курьер, камердинер и два лакея. Пока все они сидели дома… О! Капитан и поручик вышли! Санглен мигнул еврею, тот кивнул в ответ. Через час капитан и поручик вернулись обратно; еврейский мальчишка доложил, что они ходили к Замковым воротам и назад по Свентоянской. Час пополудни; Санглен решился пообедать. Едва он доел, как к подъезду подали экипаж Нарбонна. Француз съездил в дом Сулистровской на Скоповке к графу Румянцеву, министру иностранных дел, и пробыл там не больше получаса. Оставив у дома наблюдение, Санглен вернулся во дворец.
…Солдаты выполняли все перестроения безупречно: деплояды из колонны в линию, из линий в две колонны, в каре – государь остался доволен. В половине третьего Нарбонн явился на отпускную аудиенцию. Александр стоял у стола, развернув на нем карту России. Он жестом пригласил графа подойти и взглянуть на нее. Это была карта европейской части Российской империи и граничивших с ней государств; она включала Балтийское, Белое, Черное, Азовское и Каспийское моря и обрывалась за Уральскими горами, не вместив в себя всю Сибирь и Камчатку.
– Я не ослепляюсь мечтами и знаю, что император Наполеон – великий полководец, – ровным голосом сказал государь, – но на моей стороне, как вы видите, пространство и время. Во всей этой земле нет такого угла, какой я не стал бы защищать, прежде чем согласиться на постыдный мир; вся она враждебна вам. Я войны не начну, но не положу оружия, пока хоть один неприятельский солдат останется в России.
Нарбонн произнес несколько ничего не значащих фраз, подходящих к любому случаю. Император оставил его с собой обедать, пожаловал золотую табакерку и дал понять, что графу пора домой.
Заглянув напоследок к Румянцеву, Нарбонн отправился в обратный путь.
– Ainsi, nous aurons la guerre![7] – громко сказал он, садясь в карету.
Эти слова тотчас разнеслись по всему городу, вызвав встревоженные толки.
* * *
На широких площадях Дрездена то и дело возникали столпотворения из-за ненароком сцепившихся друг с другом экипажей; по улицам расхаживали солдаты и офицеры в мундирах разных цветов; на Брюлевской террасе было многолюдно, а уж возле Королевского замка – и вовсе яблоку негде упасть: толпы праздных зевак проводили здесь многие часы днем и даже ночью в надежде увидеть (хотя бы в окно) императора французов – властелина почти всей Европы, желавшего стать покорителем мира. Он прибыл в столицу Саксонии со всем двором, оставив в Сен-Клу только маленького сына со штатом нянек, и вел себя не как гость, а как хозяин. Императорский поезд растянулся на несколько верст: больше трехсот новеньких экипажей, фуры, нагруженные мебелью, серебряной посудой, гобеленами, подарками… Являясь к утреннему выходу Наполеона, немецкие князья смешивались в передней с французскими генералами.
Банкеты, праздники, спектакли… Актеров тоже привезли из Парижа, иначе бы пришлось смотреть сочиненные на случай подобострастные пьесы дилетантов, пытавшихся возместить угодливостью отсутствие таланта. Едва ступив на германскую землю, Наполеон тотчас ощутил перемену в отношении к себе: искренний восторг, с каким его встречали в восточных французских департаментах, уступил место почтительному любопытству. Возможно, где-то здесь витала и ненависть, укрощенная уздою страха. А ведь он приехал воспламенять сердца, наполнять их уверенностью, сознанием собственной силы: Великая армия, которую он поведет к новым победам, – полмиллиона человек! Тысяча двести орудий! – состояла и из войск союзников. Но лишь сейчас он понял свою ошибку: напоминание о славном прошлом срабатывало во Франции, для немцев же победы Наполеона были обратной стороной их собственных поражений. Пленники, влекомые в цепях за колесницей императора, участвуют в его триумфе, но не испытывают от этого радости.
Мария-Луиза являлась всюду в богатых нарядах, осыпанная драгоценностями, желая всем показать, как счастлива австрийская принцесса, ставшая императрицей французов. Наполеон даже просил ее вести себя поскромнее и получил в ответ слезы: почему он не хочет, чтобы она надевала его подарки? Зачем тогда он их дарил? Он не смог объяснить ей этого и махнул рукой: будь что будет. Она по-своему права.
Тесть Наполеона, австрийский император Франц, приехал одним из первых; чудаковатый Максимилиан Баварский, тесть Эжена де Богарне, и высоченный толстяк Фридрих Вюртембергский, тесть Жерома Бонапарта (и родной дядя императора Александра), тоже были здесь. Всех удивляло отсутствие прусского короля Фридриха-Вильгельма, недавно подписавшего союз с Наполеоном; они бы удивились еще сильнее, узнав, что сам император не желает его видеть.
Похоже, что среди немцев мужество свойственно лишь женщинам. Только они способны сохранить достоинство в несчастье. Молодая мачеха Марии-Луизы, бывшая ее лучшей подругой до «принесения ее в жертву Минотавру», отвергла богатые подарки падчерицы, оказавшейся довольной своей участью. Каролина Саксен-Веймар-Эйзенахская отказалась ехать с мужем в Дрезден; герцогу с большим трудом удалось отговорить ее от поездки в Россию (его первой женой была сестра императора Александра, Елена Павловна). Преждевременная смерть Луизы Прусской изъяла стальной стержень из хребта Фридриха-Вильгельма. Но если бы он просто покорился неизбежности! Нет, он захотел извлечь выгоду из своего малодушия, забрасывая Наполеона письмами с просьбой отдать ему Курляндию, Семигалию и Пильтенскую область, когда он отберет их у России! И этот человек клялся в верности Александру над гробом Фридриха Великого! Можно ли рассчитывать на его благодарность?
Прусский король всё-таки приехал. Поддавшись на уговоры Дюрока, Наполеон согласился его принять. Ему уже надоело в Дрездене, он ждал только возвращения Нарбонна, чтобы отправиться дальше.
Нарбонн не смог сообщить ему ничего утешительного. Русские сознают опасность, но не напуганы; они предпочли бы обойтись без кровопролития, но готовы на жертвы, чтобы затянуть войну и победить измором. Граф советовал ограничиться оккупацией Литвы, объединить ее с Варшавским герцогством и, перезимовав в Варшаве и Вильне, с новыми силами двинуться на Москву. Наполеон покачал головой.
– Варварские народы суеверны и простодушны, – сказал он. – Стоит мне нанести удар в самое сердце империи, занять их матушку-Москву, как вся эта огромная масса превратится в беспомощное стадо. Я знаю Александра. Сила и натиск способны поразить его воображение. Я не боюсь расстояний, когда в конце пути меня ждут победа и мир. И потом, Россия – лишь начало долгой дороги к берегам Ганга. У меня есть карты земель, по которым мы пройдем от Эривани и Тифлиса до английских владений в Индии. От Парижа до Москвы – семьсот пятьдесят лье. По дороге нам предстоит несколько сражений. Когда Москва будет взята, Россия разгромлена, а царь опозорен или убит (в России любят устраивать дворцовые перевороты), Великой армии откроется путь, которым прошел Александр Македонский. Вся Европа встанет под наши знамена, я
