Портреты, сделанные Гау в альбом императрицы и в памятный альбом Конного полка, были не единственными изображениями Натальи Николаевны, хранившимися в царской семье. Было и еще одно ее изображение, спрятанное от посторонних глаз императором, нежно и платонически любившим ее до конца своих дней. В. В. Вересаев записал со слов профессора В. А. Городцова, много лет проработавшего в Московском государственном историческом музее и при том присутствовавшего, что «лет двадцать назад, по-видимому, в самом начале XX века, в музей пришел какой-то немолодой человек и предложил приобрести у него золотые закрытые мужские часы с вензелем Николая I. Запросил этот человек за часы две тысячи рублей. На вопрос, почему он так дорого их ценит, когда такие часы с вензелем императора не редкость, принесший ‹…› сказал, что часы эти особенные. Он открыл заднюю крышку: на внутренней стороне второй крышки была миниатюра – портрет Наталии Николаевны Пушкиной. По словам этого человека, дед его служил камердинером при Николае Павловиче. Часы эти постоянно находились на письменном столе, дед знал их секрет, и когда Николай I умер, взял эти часы, „чтобы не было неловкости в семье“. Часы почему-то не были приобретены в Исторический музей. И так и ушел этот человек с часами, и имя его осталось неизвестным».
Цесаревич Александр и ссыльные декабристы
В те дни, когда Петербург, потрясенный внезапной смертью великого поэта, прощался с ним, цесаревичу Александру шел девятнадцатый год, и он готовился совершить два важных и нелегких для него дела: сдать выпускные экзамены и потом отправиться в большое путешествие по России. Минувшее в 1834 году шестнадцатилетие, когда он был признан совершеннолетним, не освободило Александра от учебных занятий и не стало поводом для их прекращения, как это было принято в отношении принцев на Западе. Изменился лишь уровень преподавания – оно стало напоминать сочетание университета с военной академией. По-прежнему вели свои курсы Сперанский и Жуковский, академики П. А. Плетнев и К. И. Арсеньев.
Болгарский академик В. Николаев (лучший знаток биографии Александра II) считает, что «фактически Александр получил блестящее образование, которое в полном смысле слова было равноценно подготовке к докторской степени в лучших западных университетах». Особенно интенсивной была военная подготовка и сильно увеличилась нагрузка по языкам, которые Александр любил и прекрасно усваивал. Лучше прочих языков знал он польский, великолепно владел французским, немецким и английским, удивляя потом степенью совершенства и поляков, и немцев, и французов, и англичан.
Весной 1837 года вместе с Паткулем и Вильегорским (юношами-аристократами, учившимися вместе с ним) – он сдал выпускные экзамены, заняв среди способных сверстников твердое первое место. А 2 мая уже отправился в первое большое путешествие по родной стране, которую ему предстояло если и не узнать, то хотя бы увидеть, чтобы представлять, чем и кем предстоит управлять, когда наступит его время.
Путешествие цесаревича проходило весьма стремительно и походило на возвращение победителя-триумфатора с полей победоносных сражений: всюду гремели пушки и звонили колокола. Сопровождавший его В. А. Жуковский писал, что эта поездка напоминала чтение книги, в которой августейший путешественник читает лишь оглавление. «После, – писал Жуковский, – он начнет читать каждую главу особенно. Эта книга – Россия». Останавливались они чаще всего в больших городах, и маршрут был таков: Новгород, Вышний Волочек, Тверь, Углич, Рыбинск, Ярославль, Ростов Великий, Переяславль-Залесский, Юрьев-Польской, Суздаль, Шуя, Иваново, Кострома. Города следовали почти беспрерывной чередой. Почти каждый день перед цесаревичем появлялся новый город с неизменными балами и фейерверками, депутациями, речами, приемами и тостами. Разнообразие вносили только переходы с парохода на сушу, в экипажи, а затем снова – из экипажей на пароход. От Ярославля кружным путем Александр поехал со свитой до Костромы, а оттуда направился через леса и деревни в Вятку, где в его честь должна была открыться богатая промышленная выставка. Одним из ее устроителей был А. И. Герцен, сосланный в Вятку за «вольнодумство и распевание пасквильных песен, порочащих царствующую фамилию». Здесь вольнодумец и пасквилянт был принят на службу в губернское правление, а когда цесаревич прибыл в Вятку, был приставлен к нему гидом. Герцену было 25 лет, Александру – 19, и случилось так, что молодые люди с первого же взгляда понравились друг другу. Герцен откровенно рассказал цесаревичу о преследованиях жандармов, об университетской колонии и о декабристах, сосланных в Сибирь. Эта встреча произвела на Александра сильное впечатление и заставила задуматься о многом.
Из Вятки цесаревич проехал в Ижевск, а затем через Воткинские оружейные заводы добрался до Перми. Здесь он принял депутации ссыльных поляков и раскольников, ласково и внимательно выслушал их, хотя местные власти не советовали ему делать этого, и обрел среди них прочную репутацию народного заступника.
В селение Решты, что лежало возле перевала через Уральский хребет, Александр прибыл 26 мая и в тот же день переехал в Азию. К вечеру он был уже в Екатеринбурге, а потом объехал железоделательные заводы, золотые прииски и рудники, всюду встречаясь с купцами, заводчиками, инженерами, рабочими и самыми простыми людьми, выслушивая всех и вникая в их рассказы и судьбы. Границы Сибири он достиг 31 мая. Там он посетил Тюмень и Тобольск, ставший самым восточным городом, который навестил. На обратном пути Александр побывал в Челябинске и Златоусте, а потом заехал в Ялуторовск и Курган, где встретился с ссыльными декабристами. Он был опечален их несчастной судьбой и пообещал попросить у царя смягчения их участи. Александр тут же написал Николаю письмо, и, еще не успев возвратиться в Петербург, получил с фельдъегерем ответ о решительном облегчении их судьбы.
Побывав в Оренбурге, Казани, Симбирске, Саратове, Пензе, Тамбове, Воронеже и Туле, цесаревич поехал далее по местам сражений Отечественной войны 1812 года – от Смоленска до Бородина, и в ночь с 23 на 24 июля въехал в Москву. Здесь, как и везде, он осмотрел все достопримечательности и святыни, провел обязательные смотры и парады, побывал на торжественных обедах и балах и 9 августа отправился дальше на юг. За 4 месяца он обследовал все южные области России и вернулся в Петербург лишь 10 декабря, увидев за время своего путешествия очень много. Самое сильное впечатление на него произвели встречи с ссыльными поляками и декабристами, и он стал их последовательным и принципиальным защитником. А когда вступил на престол, то всем им вернул свободу.
Свадьба Алексея Столыпина и Марии Трубецкой
Познакомив читателей с малоизвестными фактами об отношениях Николая и четы Пушкиных, нам очень кратко хотелось бы рассказать и об отношении царской четы к М. Ю. Лермонтову, так как они довольно далеки от представлений, внушенных нам на школьной скамье. 15-летний Лермонтов впервые увидел Николая, когда тот 11 марта 1830 года внезапно, без свиты и без предупреждения, появился в Московском университетском благородном пансионе. Была перемена, дети бегали и шалили, и император поразился этой атмосфере вольности и недисциплинированности. Вскоре Николай повелел преобразовать пансион в 1-ю дворянскую гимназию с полувоенным укладом. Лермонтов 16 апреля 1830 года ушел из пансиона, недоучившись в выпускном классе нескольких месяцев.
Николай обратил внимание на поэта в связи с его знаменитым, прогремевшим на всю Россию, стихотворением «Смерть поэта». Бенкендорф определил конец этого произведения как «бесстыдное вольнодумство, более чем преступное». И 25 февраля 1837 года корнет Лермонтов из лейб-гвардии гусарского полка был переведен в армейский Нижегородский драгунский полк, расквартированный на Кавказе, с тем же чином, хотя при переводе из гвардии в армию офицер становился двумя чинами старше. Однако в октябре того же года Лермонтова по приказу Николая возвратили в Петербург, в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк. Здесь поэт и сблизился с великим князем Михаилом Павловичем и императрицей. 4 июля 1838 года Михаил Павлович (командир Отдельного гвардейского корпуса) перевел Лермонтова, по его просьбе, в его старый полк – гусарский и потом не раз проявлял к нему сочувственное отношение.
В начале 1839 года Лермонтов впервые оказался при дворе. 22 января состоялась свадьба его любимого двоюродного дяди Алексея Григорьевича Столыпина с одной из любимых фрейлин императрицы и ближайшей подругой великой княжны Марии Николаевны – Марией Васильевной Трубецкой (одной из шести дочерей князя Василия Сергеевича). Говорили, что любовь императрицы к своей фрейлине распространялась и на ее старшего брата Александра Васильевича. А ее жених А. Г. Столыпин был однополчанином Лермонтова и адъютантом герцога Максимилиана Лейхтенбергского – в те дни официального жениха Марии Николаевны. На этой свадьбе были и Николай, и императрица, и Мария Николаевна, и герцог. Через 2 дня императрица написала своему старшему сыну письмо, в котором сообщала: «Это была прямо прелестная свадьба. Жених и невеста… восхищенные родственники той и другой стороны. Мы, принимающие такое участие, как будто невеста – дочь нашего дома. Назавтра все явились ко мне – отец, мать, шафера с коробками конфет и молодожены, прекрасно одетые». Одним из шаферов был Алексей Аркадьевич Столыпин («Монго»), вторым – Александр Трубецкой. Был на этой свадьбе и М. Ю. Лермонтов.
