— Но я и так вникаю, — оправдывалась я. — Марлиз никогда ничего не нравится.
— Значит, вникайте еще глубже, — сказал господин Реддер.
Его лицо было совсем близко. Брови господина Реддера, казалось, тоже были сделаны из меха жесткошерстной таксы, они топырились во все стороны, пребывая всегда в состоянии бунта.
— Иначе вы не выдержите испытательный срок, — сказал господин Реддер.
Он сказал это так, будто речь шла о жизни и смерти, и я удивилась, что именно Марлиз выпало это решать.
Марлиз уже почти не выходила из дома, а если выходила, то лишь для того, чтобы на что-нибудь пожаловаться. Она жаловалась лавочнику на невкусный полуфабрикат глубокой заморозки, который ей не понравился. Она жаловалась оптику на то, что ее очки якобы криво сидят у нее на носу. Она жаловалась в магазине подарочных идей на то, что нет никаких хороших идей, и она жаловалась господину Реддеру на мои рекомендации.
Из-за этого я на прошлой неделе позвонила Марлиз в дверь.
— Никого нет, — крикнула Марлиз изнутри.
Я обошла ее дом и заглянула в окно кухни. Там было темно, ничего не видно. Но створка окна была приоткрыта.
— Я ненадолго, Марлиз, — сказала я. — Ты не могла бы не жаловаться на меня господину Реддеру? Иначе я не выдержу испытательный срок.
Марлиз молчала.
— Что же я должна была тебе рекомендовать? — спросила я в оконную щель.
Я вспомнила тот день, когда у нас появилась Аляска и я лихорадочно подбирала для нее кличку, но нашла совсем неподходящую. Только Мартин знал, как правильно ее назвать.
— Я и дальше буду жаловаться, — сказала Марлиз. — Тебе придется с этим смириться. А сейчас уходи.
— Ну хорошо, — сказала я господину Реддеру. — Я постараюсь вникать еще глубже.
— Да уж вы постарайтесь, пожалуйста, — сказал он. Засунув руки в карманы брюк, господин Реддер покачивался с пятки на носок; он часто так делал, и всегда это покачивание выглядело так, будто он хотел сейчас же сорваться в галоп и кого-нибудь опрокинуть своим огромным животом. — Тогда у меня все.
— Но у меня еще не все, — сказала я. — Я хотела бы спросить, нельзя ли мне на следующей неделе взять пару свободных дней. Представляете, ко мне приезжают из Японии.
— Ничего себе, — сказал господин Реддер, как будто гость из Японии был обострением ревматизма.
— Всего два дня, — сказала я.
Аляска насторожилась. Она подняла голову, помахала хвостом и столкнула при этом целую колонию свернутых в трубку рекламных постеров. Господин Реддер вздохнул:
— Того, что вы требуете от меня, действительно многовато, — сказал он.
— Я знаю, — согласилась я. — Я и сама не рада.
Зазвенел колокольчик входной двери.
— Покупатели, — сказал господин Реддер.
— Может, вы еще подумаете над этим, — сказала я.
— Покупатели, — повторил господин Реддер.
Мы пробились сквозь все поломанные предметы, перешагнули через Аляску, добрались до двери, которая толком не закрывалась, но и не открывалась как следует.
В магазине стоял оптик. Он стоял у двери и, увидев нас, взял книгу из стопки новинок и направился к нам.
— Добрый вечер, — сказал он господину Реддеру. — Я чувствую потребность вам сказать, что получаю от вашей сотрудницы всегда очень хорошие рекомендации по чтению.
— Ага, — сказал господин Реддер.
— Она знает, что мне по вкусу, даже тогда, когда я сам этого не знаю, — сказал оптик. Он так и носил на своей безрукавке табличку Лучший продавец месяца.
— Да ладно тебе, — прошептала я.
— А вы, случайно, не оптик из той деревушки? — спросил господин Реддер с подозрением. — Вы ведь и лично знакомы между собой, нет?
— Шапочно, — сказал оптик. — Что я хотел сказать: ваша сотрудница читает во мне как в книге.
— Мы сейчас уже закрываемся, — сказала я, подталкивая оптика к выходу.
Оптик на ходу повернулся к господину Реддеру:
— Я за всю свою жизнь не получал таких удачных рекомендаций, как от нее. А уж чего мне только не советовали в жизни, — продолжал он, и я вытолкала его на улицу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Спасибо, — сказала я за дверью, — но в этом не было необходимости.
Оптик с улыбкой смотрел на меня:
— Хорошая была идея, правда? Мне кажется, она подействовала.
Вечером я открыла дверь своей квартиры, прошла с Аляской на кухню и вдавила ее вечерние таблетки в кусок ливерной колбасы. Автоответчик мигал, на дисплее значилось пять новых сообщений. Этот автоответчик, собственно, так и просился в заднюю каморку господина Реддера, к остальным испорченным вещам. Он всегда показывал больше новых сообщений, чем было на самом деле, он отключал звонившего уже через несколько секунд, он уверял, что соединение установлено, хотя не мог его удержать, он повторял по три раза, что все сообщения закончились. Я нажала на кнопку воспроизведения.
«У вас сорок семь новых сообщений», — насчитал автоответчик, и первое было от моего отца, но связь была очень плохая.
— Очень плохо слышно, — сказал он откуда-то издалека, и чем дальше он находился, тем больше гулких отзвуков было в его голосе, как будто он находился в пустом помещении, которое становилось все больше.
Я поняла далеко не все, разобрала только «еще перезвоню» и «Аляска» — и не знала, то ли он имеет в виду полуостров, то ли собаку, потом автоотвечик отключил моего отца и приступил к следующему сообщению.
— Это Вернер Пальм, — сказал Пальм. Потом сделал паузу, как будто давая автооветчику возможность приветствовать его по имени. — Я только хотел спросить, не приедешь ли ты в выходные. Желаю тебе как всегда, — сказал Пальм, и автоответчик выбросил его из линии.
— Благословения Господнего, — договорила я за него.
— Следующее сообщение, — предупредил автоответчик.
— Благословения Господнего, — договорил сам Пальм.
— Следующее сообщение, — объявил автоответчик.
— Это Реддер, — господин Реддер говорил торопливой скороговоркой, потому что уже хорошо знал мой автоответчик, — это понедельник, восемнадцать часов пятьдесят семь минут. Вы несколько минут назад покинули магазин. Я хотел бы вам сообщить, что вашу просьбу о свободных днях на следующей неделе я в виде исключения, — и автоответчик вышвырнул его, а потом заговорил Фредерик:
— Это я.
— Фредерик, — ахнула я.
— Только не пугайся, Луиза, — сказал Фредерик, — я хотел тебе, — и автоответчик сбросил и его тоже, этот прибор ведь не делал различий, перед этим автоответчиком все были равны, и я испугалась просьбы Фредерика не пугаться и подумала: Фредерик не приедет. Сейчас он скажет, что не приедет.
— Следующее сообщение, — объявил автоответчик.
— Итак, — сказал Фредерик, — я хотел тебе сказать: есть изменение в планах, — и автоответчик опять его сбросил и сказал:
— Ваше соединение установлено, — после чего возвестил следующее сообщение, а я подумала, что Фредерик не приедет, связь не установится, но Фредерик сказал:
— То есть я приеду уже сегодня. Я уже, считай, у тебя.
Потом он замолчал. Автоответчик тоже молчал и не сбрасывал Фредерика. Может, это сообщение даже автоответчика застало врасплох, выбросило из его безучастной, уравнительской колеи, может, автоответчик не знал, что делать после таких сообщений, поэтому по ошибке делал именно то, что надо, то есть записывал.
Аляска и я вместе уставились на мигающий прибор, мы смотрели на молчание Фредерика, и я пыталась уразуметь, что Фредерик уже считай что здесь.
— Я все жду, когда он меня сбросит, — сказал Фредерик наконец. — Мне очень жаль, что я не смог сказать тебе раньше. Я надеюсь, ты не против. Пока, Луиза.
— Конец сообщений, — скороговоркой произнес автоответчик. — Конец сообщений. Конец сообщений, — и потом сказал в виде исключения четвертый раз, чтобы уж наверняка: — Конец сообщений.
Я набрала номер, который почти все, кого я знаю, набирали в экстренных случаях.
Сельма взяла трубку после третьего звонка. Но ей еще требовалось время, чтобы донести трубку до уха. На другом конце провода ничего не было слышно, кроме продолжительных шорохов, как будто трубка была щупом, который должен был сперва пробежать по всему телу Сельмы, прежде чем доберется до ее уха.
