Все кончилось меньше чем через минуту, едва лишь матерым самцам удалось освободить стае проход к свободе. Упершись руками в колени, Эдуард натужно переводил дух. Рядом на земле лежали четверо волков, двое убитых и двое еще живых. Остальной стаи и след простыл. Исчезла и женщина, что направила их этим путем.
Медленно, морщась от полученных ссадин и царапин, Йорк опустился на корточки возле одного из раненых животных – волчицы с перерубленным хребтом, тщетно пытающейся подняться. Она тоже тяжело переводила дух, скаля зубы и следя за каждым движением двуногого, который шлепнул ее перчаткой по носу. Волчица испуганно тявкнула и стала отползать, протяжно скуля.
Эдуард распрямился как раз в тот момент, когда к нему пришлепал мастиф, утробно рыча на каждое движение волков. Угрозы они больше не представляли, и черно-белый пес не выказывал страха. Весь в пыли и царапинах, он подошел прямиком к Йорку, припадая на одну лапу, из которой сочилась кровь. Когда Эдуард посмотрел вниз, пес ткнул его головой и стал тереться носом о складки изорванного плаща. Псина был просто-таки здоровенный.
– Да ты, я вижу, парнище будь здоров, – сказал ему Эдуард, – прямо как я. А там, вверху, твоя хозяйка была? Та, что всю стаю натравила на меня? Что молчишь, а? Хозяйка твоя, стало быть?
К удивлению Йорка, когда он взялся трепать мастифа за загривок, большеголовый пес словно разулыбался, откровенно довольный, что его кто-то дружески треплет по спине.
Эдуард поднял глаза: откуда-то сверху сыпались мелкие камешки и листья. Вон она, та самая незнакомка – слезает вниз по камням и поросли, ухватывается за корни и камни, а подол ей мешает и задирается до бедер. Набивший шишек, разгоряченный и порядком раздраженный Йорк опустился на одно колено и продолжил чесать мастиффа, на что тот, внезапно перевернувшись, выставил почти безволосое брюхо, глупо скалясь и перекатывая в пасти длинный язык.
В полузамкнутом пространстве ложбины дыхание женщины было слышнее, чем наверху. За чесанием и похлопыванием собаки Эдуард выжидал, когда восстановится его собственное дыхание. Покалеченные волки тем временем перешли на вой, вызывая желание взять нож и прервать их страдание, но Йорк, подумав, решил этого не делать. Жалость жалостью, но в момент нападения этих тварей он не на шутку сдрейфил, хотя сам в этом никому бы не сознался. Пластины и кольчуга – это, конечно, хорошо, но матерые самцы оказались неожиданно тяжелы и ослепительно быстры. Повались он на спину, ему бы в один миг вырвали глотку. Перед глазами все еще стояли щелкающие желтыми зубьями пасти, да так близко, что кажется, вот-вот – и тело обожжет смертельная боль.
Эдуард ждал уже, казалось, целую вечность, сознавая присутствие той женщины наверху, но никак на него не реагируя. Та уже наполовину спустилась, но в какой-то дюжине футов над землей замешкалась на крутой, мшистой гранитной плите. Для прыжка было все еще высоковато, и слышалось, как она в отчаянии барахтается, тщетно высматривая сподручное местечко для того, чтобы поставить ногу или ухватиться рукой. Но такого места не находилось.
Заслышав, как женщина, чертыхнувшись, оступилась, Эдуард поднял голову. Какая-то призрачная опора неожиданно подвела, и хозяйка мастифа отчаянно забарахталась, после чего в последний миг толкнулась от стены и темным силуэтом на фоне бледного неба полетела вниз, ему навстречу – достаточно было лишь подняться и сделать шаг, чтобы ее подхватить.
Эдуард смотрел, лениво почесывая пса по ребрам, ну а незнакомка, ахнув, грянулась в двух шагах оземь и теперь недвижно лежала, распахнув глаза на небеса. Неизвестно, может, она и впрямь ударилась сильно. Пес с неловкой торопливостью вскочил на лапы, виляя хвостом, подбежал к хозяйке и теперь с громким скулением нализывал ей лицо, тычась носом ей в ладони. У Йорка на поясе висело кольцо бечевы: отмотав кус, он начал вязать для пса подобие ошейника.
– Тебе понадобится имя, парняга, – сказал Эдуард вслух.
При взгляде на женщину ему пришла одна мысль. Летунья все еще лежала с занявшимся дыханием, не обращая внимания на то, как пес пускает слюни и тычется влажным носом ей в щеку.
– Как он у тебя зовется? – спросил Эдуард.
С громким стоном женщина неожиданно села – лицо и руки у нее были исцарапаны и все в буро-зеленых пятнах лишайника. В длинных волосах застряли листья. Будь это какой-нибудь другой день – без падений с карниза на землю, – ее бы, пожалуй, можно было назвать красивой. Впрочем, и сейчас ее пристальные, яркие и чуть расширенные в гневе глаза были притягательны.
– Тебе-то что? – резко ответила она, и в ее глазах мелькнул сквозной зеленый блеск. – Он все равно мой, а не твой. Сейчас сюда по тропе идут мои братья, так что тебе лучше со мной не связываться.
Эдуард беспечно махнул на тропу рукой.
– Подумаешь, братья! Вон у меня где-то там армия и охотничий отряд из сорока людей. Так что братья твои или отец меня не волнуют. Равно как и ты. А пса я забираю себе – так как ты, говоришь, он у тебя звался?
– Ты что, думаешь его украсть?! – ошарашенно спросила незнакомка, накренив голову. – Ты не подставил под меня руки, а теперь еще и уводишь мою собаку? Почему ты меня не подхватил?
Йорк оглядел ее: волосы светло-рыжие, утянуты назад в пучок. Сейчас они встопорщились и торчали щеткой. В этих зеленых глазах с тяжеловатыми веками и впрямь было нечто, заставляющее жалеть, что он ее не подхватил. Но решение принято, и отступаться нельзя. Эдуард пожал плечами:
– Ты причинила мне боль этими твоими волками.
– Моими? Какие ж они мои! Я, наоборот, пыталась спасти от них Бе́ду.
Заслышав свою кличку, мастиф навострил уши. Преданно припав к хозяйке, он ждал, пока та не начала почесывать ему спину – тут уж пес буквально застонал от блаженства и, тяжко дыша, улыбчиво высунул язык. Эдуарда кольнуло что-то похожее на ревность.
– Бе́да – это который ученый муж?[13] Тоже мне, кличка для собаки! Нет, я назову его, пожалуй, Брут.
– При всех твоих размерах, мужчина из тебя никудышный. Меня не подхватил, собаку – и ту называешь не мудреней ребенка… «Брут» – да разве это кличка!
Щеки Эдуарда запунцовели, а губы сжались.
– Ну, не Брут, так Бритт[14]. За его окрас. А, парняга? Бритт – как оно тебе? По глазам вижу, что нравится.
Было видно, как, разговаривая с собакой, Йорк о чем-то холодно думает: глаза его как будто потемнели, а плечи чуть сгорбились, излучая скрытую угрозу, хотя раньше он казался вполне безобидным, даже добродушным. Угнетенная тяжелым молчанием, женщина смолкла, больше уже не пререкаясь. Плечистость и рост этого юноши поначалу ввели ее в заблуждение. Она вдруг поняла, что на самом деле он гораздо моложе, чем кажется – с еще юношеской, шелковисто-черной бородой. Плащ на нем изорван волками в лохмотья, что лишь увеличивает его габариты в этой укромной ложбине. Хозяйка мастифа встала, толком не зная, ждать ли от этого человека опасности. И зачем ему эта собака? Хотя ясно, что дело проиграно. Она нахмурилась, чувствуя, как начинают болезненно пульсировать ушибы и ссадины.
– Не к лицу оно тебе, в придачу ко всему еще и красть собаку. Если пес тебе приглянулся, так купи его у меня и дай за него достойную цену.
Эдуард поднялся в полный рост, загородив собой, казалось, небосвод. И причиной тому была не только его вышина, но также объем груди, плеч и рук с буграми мышц, вылепленных за годы ратных упражнений и боев. Борода всклокочена, длинные пропыленные волосы свалялись, но глаза были спокойны. Ощутив у себя в животе и лоне чувственный трепет, женщина услышала его голос:
– Убеждать вы, женщины, горазды. Но я на это не клюну. А ну, Бритт, ко мне!
Здоровенный мастиф послушно подошел и, высунув язык, с широченной улыбкой припал к ногам Эдуарда. Тот набросил псу на шею ошейник из бечевы, обмотав конец ее вокруг левой руки.
– Мой тебе совет: если можешь, взберись обратно на склон, – сказал он через плечо. – Мои люди скоро отправятся на поиски, и встреча с ними не сулит тебе ничего доброго. А твоя собака, миледи, – это плата за мои раны. Доброго дня.
Элизабет Грэй проводила его задумчивым взглядом. Наряду с физической мощью, в этом юном великане она ощущала некую темноту, гладкую, как дымчатое стекло, – сочетание, сказавшееся в ней с его уходом странной слабостью. Мысли ее туманились. Женщина напомнила себе, что она замужем, что у нее двое крепких мальчуганов и муж в рядах у лорда Сомерсета. «Сэру Джону Грэю об этой странной встрече лучше не обмолвливаться», – решила она с потаенным вздохом. Как бы чего не заподозрил. Ну а насчет собаки надо просто сказать, что она издохла. Волки загрызли.
* * *
Сент-Олбанс находился в каких-то двадцати милях от Лондона – меньше дня пути. Все, кто был на марше с королем и королевой, знали, что, выйдя с рассветом, они еще до заката увидят Темзу. Эта перспектива поднимала настроение. Лондон – это значит гостиницы, таверны и эль. Это значит оплата – и все лакомое, что за этим последует. Готовясь к своему последнему переходу, армия королевы, как могла, прихорашивалась, со смехом и прибаутками пакуя оснастку на возы.
