Титул отца означал, что к Эдуарду по наследству перешли десятки имений со всеми их пажитями и жителями, которые исчислялись многими сотнями, если не тысячами. За всеми этими владениями отец бдительно следил, а управлявшие ими люди четко понимали пределы своего суверенитета и ни единого самостоятельного шага не делали из страха лишиться прав состояния. Ко всем этим счетоводческим делам Эдуард не имел ни малейшей тяги, хотя мешочки с золотыми ноблями принял от Поучера весьма благосклонно.
Вместе с человеком отца нагрянули обязанности, сдавливая бременем грудь и навешивая вериги законов, правил и доводов в пользу трезвости. Поучера, конечно же, можно было услать, и Йорк действительно был в шаге от этого, когда узнал, что тот еще и привел с собой из ближних имений целый выводок столоначальников, дабы вразумить и выучить их юного господина. Теперь этот кружок писарей сопровождал Эдуарда всюду: куда бы он ни направлялся, за ним тенями скользили все эти чернильные души с перьями, футлярами свитков и восковыми печатями. И как бы часто он ни устраивал отлучки длиною в несколько дней – на охоту, со своим мастиффом и особо лихими рыцарями, – по возвращении его неизменно ждала кипа каких-нибудь бумаг, нуждающихся в прочтении и подписании. Вместо читки Йорк предпочитал выслушивать советы клерков, ну а если он и читал, то мысли его забредали далеко-далеко, чаще всего к отцу и брату Эдмунду.
Вздетых на копье или на кол голов он в своей жизни понавидался изрядно. Так что не надо было напрягать воображение, чтобы представить на стене города Йорка истлевающую голову отца. У Эдуарда с собой было примерно три тысячи людей, а город находился в пределах досягаемости. Временами на охоте, случайно оказываясь на подступах к отцову городу, он раздумывал: не наброситься ли на ту самую стену, или же там уготовлена западня и он сам окажется схвачен? В такие сокровенные моменты молодой человек подчас жалел, что рядом нет Ричарда Невилла. Он ведь тоже милостью королевы лишился отца. Уж Уорик, наверное, знал бы, как поступить.
Бывало, что утрами Эдуард просыпался полный решимости отвоевать отцову твердыню и возвратить его голову. Однако умывшись, отзавтракав и отругав Хью Поучера за очередной ворох подписных бумаг, он вновь проникался ползучим страхом. Ричард Йорк был куда как умен и силен, но это его голова зияла теперь со стены дырявой греческой гримасой. Со смертью отца прежняя дерзкая уверенность в Эдуарде изрядно подточилась, как бы он ни прятал это за нарочитой грубостью и своенравием. Молодой человек знал, что окружающие относятся к нему с осторожностью, и страдал от этого. Не в силах отделаться от неотступного страха, он неуклюже пытался завести новых друзей, что обычно выливалось в кутеж, а наутро выяснялось, что спьяну он опрокинул стол или одним ударом сшиб кого-то с ног.
Дорога к тому манору выдалась протяженной, и в пути латники Йорка двигались сплошной колонной по трое. Угодья здесь были ухожены и подготовлены к зиме: каждый куст и дерево неукоснительно подрезаны, о чем свидетельствовали беловатые следы на кончиках ветвей. Вспомнился голос отца, напоминающий прописную истину садоводства: «Рост идет за ножом».
Неизвестно, осталась она здесь или перебралась в какой другой дом, а этот велела заколотить наглухо. Элизабет… Еще одна частая гостья блуждающих мыслей Эдуарда, особенно в тепле и во хмелю, когда тот приятно растекался по телу. Эти пронзительные, с зеленым просверком глаза, когда она пристально смотрит из-под тяжеловатых век. Припоминая их первую встречу, Йорк всякий раз представлял, как подхватывает ее при падении, пока не внушил себе, что так оно почти наверняка и было. Удивительно, как часто он об этом думал.
Дом был большой, добротный, с дубовыми стропилами – жилище рыцаря с добрым именем, но, возможно, не с такой тугой мошной. Отыскать его оказалось непросто, даже под предлогом вернуть хозяину собаку. Эдуард спешился, мягко спружинив о слой павших листьев на давно не метенных плитах перед входом во двор. Его люди тоже или спешивались, или отъезжали проверить, что там по соседству. Приказов на этот счет не было, но, зная норов своего сюзерена, многие из рыцарей старались не тереться с ним поблизости.
Дверь входа вела во внутренний двор, видный сквозь решетку. Пришлось несколько раз вдарить боевой перчаткой по дереву, пока внутри не зашевелились челядинцы – первый признак жизни, поданный этим жилищем. При виде гербов Белой Розы и щитов Йорка засуетился старик-слуга, послав за хозяйкой и завозившись со здоровенными железными засовами. Пока трясущийся старикан сладил с запорами, подошла и госпожа. Волосы ее уже не были спутаны и растрепаны, а аккуратно лежали в сеточке паутины и под диадемой из листьев. Этим золотисто-рыжим локонам такая перемена определенно шла. Оказывается, в них даже улавливались иные цветовые оттенки, а глаза… Глаза при этом свете казались, скорее, светло-карими, чем зелеными. Фигура завидная, а талия…
– Вы привели обратно мою собаку? – спросила она, притомляясь этим молчаливым разглядыванием. – Которую увели?
Дверь отворилась, и преграды между ними больше не было. Эдуард шагнул вперед и крепко обнял ее за талию. Этот момент он предвкушал и просчитывал и в грезах, и наяву. Подтянув Элизабет к себе, он прижал вторую руку ей сзади к лопаткам и, запрокинув ей голову, припал к ее сомкнутым губам грубым поцелуем, так что стукнулись их зубы, заставив обоих поморщиться. Где-то сзади на внутреннем дворе заплакал ребенок.
Эдуард разжал объятие, и Элизабет Грэй, пунцовая от растерянности, поднесла к губам пальцы и оглядела их, словно ожидая увидеть на них кровь.
– Вы… Ты… самый наглый грубиян из всех, кого я когда-либо видела! – растерянно и возмущенно выдохнула она.
Несмотря на потрясенный вид, глаза Элизабет были ярки. Ощутив нежность ее пухлого рта, Йорк с некоторым самодовольством отметил, как на ее коже горит румянец. «Слабакам такого не видать! – с какой-то хмельной веселостью подумал он. – Не проникнуть, не постичь душу красавицы». Всякие там мелкотравчатые шавки могут скулить и жаловаться или в тщетных потугах копировать его манеры, а то и звать его негодяем или самим дьяволом, – но им никогда не видеть того интереса, с каким эта женщина сейчас на него взирала. Взирала долго, со знакомым сквозным блеском в глазах.
Не дождавшись отклика, Элизабет поглядела туда, где поодаль от Эдуарда маялся на тонком поводке ее пес. Стоило ей свистнуть, как он рванулся к ней, чуть не свалив с ног человека, который его держал. Это человек, кряхтя от усилий, беспомощно подволакивался следом за собакой. Эдуард обернулся и, видя рвущегося к хозяйке пса, сощурил глаза:
– Если он так легко идет на зов, чего ж ты дала мне его увести?
– Голова шла кругом от падения. Там, помнится, сидел один здоровенный увалень, который меня даже не подхватил…
– А ведь ты надеялась увидеть меня снова, – плутовски улыбнулся Йорк.
Элизабет снисходительно хмыкнула.
– Я? Вовсе нет. Не хватало еще, чтобы ты распоясался, если б я кликнула собаку обратно… Буян.
Эдуард хмыкнул. Скрывать своих чувств он не пытался, с обезоруживающей честностью ребенка позволяя им играть на лице.
– Да, миледи, я таков. Был и, надеюсь, буду. Но только не к вам, – перешел он на торжественность. – Когда я думаю о вас, то мягчаю.
– Тем хуже для меня, Эдуард Йорк.
При этих словах Эдуард, замешкавшись, моргнул, а на щеках проступил румянец.
– Хуже… чем? Почему?
Снова захныкал ребенок, и лукаво-кривенькая улыбка сошла у Элизабет с лица.
– Мне некогда, Эдуард. Зовут.
– Мое имя на моих знаменах, – запоздало нашелся он с ответом. – Твое я тоже знаю: Элизабет Грэй.
– Да, теперь это так: Грэй, жена и мать.
Женщина опять смерила его долгим, вдумчивым взглядом, как будто осмысливая и принимая решение. Муж у нее – человек, безусловно, приличный, но он никогда не заставлял ее содрогаться от желания так, как этот бык одним лишь своим неуклюжим объятием. Зардевшись таким своим мыслям, она посмотрела на Йорка – игриво и одновременно вызывающе:
– Буду снова ждать в гости, Эдуард. Приходите, только без этой вашей свиты.
Под его ошарашенным взглядом Элизабет развернулась и беспечно ушла, мягко виляя юбками. Открывший дверь старик смотрел на Йорка с немым восторгом, но тут же, не меняя выражения лица, уставился себе на башмаки.
– Так мне, э-э… забирать собаку, милорд? А то госпожа чего-то не сказала…
– Что?.. Ах, да.
Эдуард посмотрел сверху вниз. Черно-белый мастиф за это время решил улечься на спину и с довольным видом подрыгивал задней лапой. Но глаз с Йорка не сводил.
Молодой человек прерывисто вздохнул. Вместе с тем, как закрылась дверь за спиной Элизабет, он ощутил, как внутри него что-то неведомым образом изменилось – словно натянулся некий балансир, казавшийся раньше небрежно смотанной веревкой. Унаследованная от отца ответственность поначалу ощущалась бременем. А оказывается, были и есть на свете вещи, которые, кроме как ему, осуществить больше некому. За них в ответе именно он, а то, что он воспринимал как гнетущий вес, было не весом, но силой, необходимой для несения этого груза на своих плечах. Внезапно Йорк осознал, что сила исходит как раз от того веса. Это было откровением.
