Следующий этап тренировок проходил во дворе.
Мишкиных коньков нам вполне хватало на двоих. Каждый катался на одном коньке. Привязывали конёк к одной ноге, отталкивались другой и гоняли по двору друг за дружкой! Было очень весело.
…А потом мама купила мне «снегурки» – чудесные конёчки с загнутыми спиралькой носами. Ну, это было вообще!… Сказка!
ПРО КИСУ И ДРУГИХ ЖИВОТНЫХ
Мишка и его сестра Света называют свою маму, тётю Любу – Кисой. А она их называет своими котятами. Мне это очень нравится. Так уютно…
Я решила тоже придумать своей маме какое-нибудь ласковое прозвище. Я решила, что мама будет у меня Козочкой. Она такая красивая и лёгкая. Как козочка.
Ну, тогда уж и бабушке с Фёдором надо придумать прозвища. А то обидятся. Пусть бабушка у меня будет… Пусть бабушка будет Белочкой! Она ведь часто говорит о себе: «Кручусь, как белка в колесе».
А Фёдор… С Фёдором было потруднее. Единственное, что ему подходило, на мой взгляд, это – Волчек. Фёдор был высоким, худым и угрюмым. На шее у него торчал острый кадык. И смотрел Фёдор как-то так, исподлобья… Решено: он будет Волчеком.
Ещё мне нравилось, что у Мишкиного звонка висит табличка. И на ней – три фамилии.
Бочкарёвы – 1 звонок.
Сидоровы – 2 звонка.
Мамедовы – 3 звонка.
А у нашего звонка такой таблички не было. И я решила это исправить.
Я взяла листочек бумаги и написала красивым почерком:
Козочка – 1 звонок.
Белочка – 2 звонка.
Волчек – 3 звонка.
То-то все обрадуются!
А себя я никак не назвала и не вписала. Потому что Мишка всё равно до звонка не дотягивается. Так же, как и я. Когда мы приходим друг к другу, то не звоним, а стучим. И я сразу понимаю: это пришёл Мишка. А он понимает: это пришла я.
Вечер. Сижу под столом, где у меня полки с книгами и играми. Приходит мама с работы и начинает с порога кричать:
– Где Ленка?! Мама, где Ленка?!
– Да под столом, где ж ей быть, – говорит бабушка.
– Лена! – говорит мама металлическим голосом. – Иди сейчас же сюда!
Вылезаю из-под стола, в полном недоумении: что это с мамой?
– Это твоё художество? – она держит в руках сорванный у звонка листочек.
– Ну, да…
– Так кто же у нас в семье волчек?! – грозно спрашивает мама.
– Папа Федя.
– Ты вообще думаешь, что пишешь?! Что он тебе плохого сделал? Волчек! Это надо же такое придумать!
Она в сильном раздражении рвёт мой красивый листочек, сердито бормоча:
– Козочка… Белочка… Что за бред?! Вроде умная девочка, а иногда… Хорошо хоть Фёдор не видел!
Так и не прижились в нашей семье красивые прозвища.
ИСТОРИЯ ПРО ДВЕРНУЮ РУЧКУ
Морозный день. Я отправляюсь на прогулку.
Спустилась по лестнице вниз и замерла у входной двери.
Стою и, как заворожённая, смотрю на дверную ручку… Ручка – металлическая, покрытая нежным-нежным инеем…
В эту минуту я вдруг вспомнила, как кто-то во дворе рассказывал историю о том, как какой-то человек лизнул замороженную железку… и как к этой железке прилип язык.
И вот я смотрю на эту ручку, серебрящуюся инеем, и чувствую, как меня неудержимо тянет её лизнуть… А что, если в самом деле приклеюсь?… Но если лизнуть быстро-быстро, то, может, и не приклеюсь?…
А если не лизну – то никогда так и не узнаю: приклеилась бы или нет. Может, вообще, всё это враки, что кто-то там приклеился? Розыгрыш, шутка. А я, глупая, поверила.
Ну, а вдруг всё же приклеюсь?…
Помню, помню, как я смотрела на неё, точно загипнотизированная…
Помню, как она манила меня…
Помню, как малодушный страх и жгучее любопытство боролись во мне… Я прямо физически ощущала внутри себя эту борьбу! В конце концов, страх был-таки побеждён.
И Я – ЛИЗНУЛА ЕЁ!!!
…Да, я успела в самый первый миг ощутить прохладу искристого инея… Но это было так коротко…
И тут же – язык ПРИКЛЕИЛСЯ! Намертво. Как будто он всегда был с этой дверной ручкой одним целым.
Было больно и, одновременно, дико смешно. Я представила: что вот сейчас Мишка спустится по лестнице – а я стою тут приклеенная языком к дверной ручке! Идиотизм!!!
И тогда я рванулась – и со стоном отодралась… Язык горел огнём, как будто не заиндевелую железку я лизнула, а живое пламя… О, как мне было больно!… И в этот день, и ещё много, много дней… И есть было невозможно, и пить, и бабушка ворчала на меня: «Что это ты голодовку объявила? Только чай холодный хлещешь!»
Но зато, но зато… теперь я точно знала, что он действительно приклеивается!
НЫРЯНИЕ В СУГРОБЫ
Когда сильная метель, мы в школу не ходим.
Иногда метёт несколько дней, не переставая…
Но зато потом в мире такая красота!…
На той улочке, где маленькие домики, по которой мы ходим в школу, – там сугробы наметает высоченные!… Как горы! И эти снежные горы – такие пушистые, чистые, сверкающие на солнце…
По дороге в школу у нас есть развлечение.
Нужно отбросить на дорожку портфель, закрыть лицо руками, набрать побольше воздуха в грудь и – идти напролом сквозь сугроб! Это немножко страшно… Но так здорово!
…Как-то раз Мишка вышел из сугроба в одном валенке. Нырнул – в двух, а вынырнул – в одном. Мы пытались расшвырять сугроб и найти его валенок, но – безуспешно.
Пришлось стучаться в какой-то домик и проситься, чтобы Мишка там посидел у печки, пока я сбегаю домой и попрошу у тёти Любы запасной валенок…
Было очень смешно. Потом.
НА СНЕЖНОЙ ТРОПЕ
…И опять, и опять я возвращаюсь в тот день…
Я буду возвращаться и впредь, даже если мне кто-то скажет: ну, сколько же можно об этом? всё о том же… ты уже всё рассказала об этом, зачем повторяться?…
Но дело не в словах, новых или старых, дело даже не в подробностях, которые остаются неизменными. А дело в том, что это – БЫЛО.
Наверное, есть в жизни каждого из нас такие моменты, где черпаешь радость и надежду, любовь и веру. Такие живые, пульсирующие родники памяти… Которые не в силах забить ни песок времени, ни опавшие листья повседневности, ни «трава забвения»…
Эти родники пульсируют чистейшей энергией – и зовут к себе…
А что, собственно говоря, было?… Была зима, гуляли с ребятами во дворе, носились по свежему снежку, кидались снежками… Вдруг Мишка подбегает и говорит: «Тебя какой-то дядя зовёт. Вон там, на скамейке сидит!»
Направляюсь к скамье, недоумевая: зачем я понадобилась какому-то дяде? Всматриваюсь в него издали – и не узнаю. Кто такой? Зачем я ему? И он так напряжённо, без улыбки, смотрит… Да, в глазах что-то неуловимо знакомое… И вдруг – мне навстречу: «Доця!…»
Так меня называл только отец. И тут как будто пелена спадает с моих глаз…
ПАПА! Да это же мой папа! Мой папа приехал ко мне!
Бегу… лечу… повисаю на шее…
И – всё. Больше ничего не помню. Радость была так велика и неожиданна – как удар молнии!…
* * *
Но зато помню, помню, как на следующий день он опять дожидался меня у дома.
И пошёл провожать меня в школу. Был солнечный, очень яркий февральский день. Вокруг гроздились пышные сугробы белого, как мука, снега…
Мы шли, не торопясь, белой, безлюдной улочкой, и он расспрашивал меня, как я жила эти два года без него. И я ему рассказывала. И он мне тоже что-то рассказывал: про Одессу и про море, он теперь жил в Одессе. И про то, что бабушка Нюра с дедушкой Митей тоже вернулись обратно в Одессу…
Но не это было главное – не слова. А то было главное, что мы шли с отцом рядом, вместе, и он держал меня за руку, и я чувствовала сквозь варежку, какая сильная и тёплая у него рука… И можно было запрокинуть голову и посмотреть в его глаза – синие-синие, совершенно сказочные – как прежде… Что? получила ли я посылку от него к первому сентября? Нет, не получила. А что там было? Маленькие счёты? А ещё кубики и большой набор маленьких шоколадок? И на каждой из шоколадок – красивый вид Москвы. Можно прямо изучать Москву по этим шоколадкам! Да, я все упаковки с картинками сохранила. Лежат под столом, на полке, в специальной коробочке. Да, я эту посылку получила. Но ведь это не ты мне её прислал, говорю я отцу, а тётя Муся, мамина сестра. И тут мы с отцом быстро переглянулись… и – ничего не сказали друг другу. А что тут говорить?… Всё было понятно без слов.
И мы шли дальше по этой солнечной, снежной тропе… Даже горькое открытие, что мама обманула меня, не могло отравить моей радости. Мой отец шёл рядом со мной, держал меня за руку – и это было сильнее всяких огорчений. Сильнее всяких обманов. Мой отец приехал из далёкой Одессы, чтобы увидеть меня. Он любит меня! Это было великой, всё обнимающей ПРАВДОЙ. И это было ГЛАВНОЕ.
Не доходя до школы, мы попрощались.
…И теперь мы расходились по этой дорожке в разные стороны… Мы расходились – и всё оглядывались друг на друга и махали друг другу рукой… Расходились – и всё оглядывались, и оглядывались… И не знали, что до следующей нашей встречи – долгих семнадцать лет… И хорошо, что не знали.
