И я, как по мановению волшебной палочки, мгновенно оказываюсь в тёмной кухне, на окраине Оренбурга пятьдесят пятого года прошлого века, где горит свеча, где на стенах пляшут таинственные тени… где уютно шумит примус, и вкусно пахнет дранниками… И у бабушки из рук падает на пол нож… и раздаётся стук в дверь… и я опять бегу по тёмному коридору… И на пороге стоит мой отец!
Ощущение чуда, волшебства так и не умирает во мне… Хотя мне давно не пять лет.
Когда-то я сделала изумившее меня открытие, что моё будущее было зашифровано в событиях моего детства. А потом сделала ещё одно открытие: оказывается, моё прошлое зашифровано в моём настоящем. Вот в таких, казалось бы, мелочах, как этот падающий на пол нож… И я, пятилетняя, опять бегу по тёмному коридору… и вновь на пороге стоит мой отец!
Так что это вовсе не маленький, незначительный эпизод, это – КЛЮЧ.
На самом деле Прошлое никуда не ушло – оно здесь, рядом. Постоянно рядом со мной находится невидимая дверь в него. И множество заветных ключиков от этой чудесной двери хранит моя память…
УХОД ОТЦА
Чёрная степь за окном… Поздняя осень, ноябрь, самое мрачное время года.
Стою на стуле у окна и смотрю в степь… Там ничего нет, кроме грязи и мрака, но я всё равно люблю смотреть в окно… Лагерная вышка устало подпирает тяжёлое, серое, низкое небо… Какая-то одинокая птица низко летит, тяжело взмахивая отсыревшими крыльями…
В комнату заходит отец. Он в пальто и шляпе, в руках у него небольшой чемодан. Он подходит ко мне и, ничего не говоря, целует меня. На мою руку падает его слеза – и обжигает мне сердце… Мой папа плачет! Я хочу ему что-то сказать – и не могу, горло перехватывает спазм.
Отец поворачивается и идёт к двери… Идёт медленно, тяжело, ссутулившись…
У двери, как два молчаливых изваяния, стоят мама и бабушка. Отец на мгновение приостанавливается и взглядывает на маму. Но она не смотрит на него. Она смотрит куда-то в пространство… Всё происходит в полном молчании. Никто не сказал друг другу ни слова.
И, не оглянувшись на меня, отец выходит из комнаты…
Вот и всё.
И я понимаю, что он ушёл навсегда.
НАВСЕГДА.
* * *
Он ушёл. А мама грустно сказала: «Разбитую чашу не склеишь…»
Она сказала это непонятно кому, глядя отрешённо в окно. И мне стало нестерпимо обидно. Как можно говорить о какой-то дурацкой разбитой чашке, когда УШЁЛ ПАПА!!!
Но мама и бабушка как будто даже не заметили его ухода. Это было ужасно.
…А на моей руке осталась его прощальная слеза. Мой папочка любит меня! Любит!…
* * *
Несколько дней я не мыла руки. И не умывалась. Мне так не хотелось смывать его последние прикосновения…
Но потом бабушка погнала меня к умывальнику. «Ты что же это неряхой заделалась? – ворчала она. – А ну давай намыливай руки по второму разу!»
Я намыливала и плакала…
ФЁДОР
Как появился в нашем доме мой отчим, я совершенно не помню. Это стёклышко в моей мозаике имеет название, но не имеет рисунка. Что-то расплывчатое, туманное…
Появление Фёдора на Полигонной улице не было для меня шоком и неожиданностью. Это произошло как-то буднично. Мне не нужно было знакомиться с «новым папой». Я знала Фёдора давно: он учился с мамой в институте и дружил с ней. Бабушка говорила: «ухаживал». Он приходил к нам на Философскую, и они вместе с мамой чертили свои чертежи…
Он поехал сюда, в Оренбург, потому что моя мама поехала сюда.
Наверное, он любил маму. Наверное, он не мог без мамы жить. И он терпеливо ждал, пока мама сделает свой выбор. И она его сделала…
Маме в ту пору было двадцать восемь лет, а Фёдору – всего двадцать пять. Но он мне казался таким суровым дядей… Он был молчаливый и смотрел всегда очень строго. Он совсем не был похож на моего ласкового папу…
Мне кажется, бабушке Фёдор тоже не очень нравился. Я слышала, как мама плакала и говорила бабушке: «Тебе не угодишь…» А бабушка говорила: «При чём тут я? Смотри сама, тебе жить…» А мама говорила: «Думаешь, ему легко? Сразу – большая семья. И у каждого – свой характер…» А бабушка говорила: «Мы ему не навязывались. Можем с Леной вернуться на Философскую». А мама плакала: «Что ты говоришь такое?! Разве я могу расстаться с ребёнком?…» А бабушка говорила: «Давай тогда я одна уеду, чтобы не раздражать его». А мама плакала: «Ага, уедешь… А куда я ребёнка дену, ты об этом подумала?! В детсаду мест нет…»
Хорошо, что у нас с бабушкой была своя комната. И хорошо, что она была в другом конце коридора. Когда-то, когда с нами жил папа, меня это огорчало, а теперь я этому радовалась. Я с Фёдором почти не виделась. Он ко мне относился никак. И я к нему тоже никак. Мы не замечали друг друга. Каждый жил своей жизнью. Мы жили как соседи. Тем более, он работал на другом конце города и приходил домой очень поздно, когда я уже спала…
ДЯДЯ ПАВЕЛ
Но зато я на всю жизнь запомнила дядю Павла.
Зима. Перрон. Мы с бабушкой встречаем незнакомого дядю Павла. Это друг Фёдора. Он приехал к нам в гости. Но Фёдор и мама на работе, и встретить его не могут. Поэтому на вокзал отправились мы с бабушкой. «Как же мы его узнаем, твоего Павла?» – спрашивала бабушка Фёдора. «Очень легко узнаете! – сказал Фёдор. – Павел – лётчик. Да такой бравый парень!»
…И вот он выходит из вагона… я прямо вижу и сейчас, хоть прошло столько лет, как он легко спрыгивает с подножки – высокий, красивый человек – прямо Иван Царевич из сказки! В синей форменной шинели, в синей фуражке, из-под которой выбивается пышный пшеничный чуб. Смеющиеся карие глаза… И я бегу ему навстречу с радостным криком:
– Дядя Павел! Дядя Павел! А мы вас встречаем!
– Неужто Ленок? – удивляется он.
И подхватывает меня на руки, прижимает к себе, целует горячо, как будто он мне отец… Ну, почти как отец. И я вижу, что он любит меня! Любит! И в эту минуту я примиряюсь с Фёдором. Он подарил мне дядю Павла!…
* * *
Те дни, что дядя Павел гостил у нас, мы жили весело и счастливо.
Дядя Павел ехал к месту своей новой службы. У него тоже есть дочка, ей столько же лет, как и мне. И он по ней очень скучает, ведь он её почти не видит.
Это были предновогодние дни. И дядя Павел каждый день возил меня на такси в центр города, где стояла огромная ёлка, и покупал мне шоколад и апельсины. Апельсинов я до этого никогда в жизни не видела. Это было оранжевое пахучее чудо, мне нравилось их нюхать, гладить нежную прохладную кожу… И очень жалко было их есть. Момента съедания не помню. Но помню момент созерцания, осязания и вдыхания острого и нежного запаха…
Всё, что исходило от дяди Павла, – было сказкой и счастьем. Он был весёлый, ласковый и такой хохотун!… С ним было легко и просто. Его большие карие глаза всегда искрились смехом, его волнистые пшеничные волосы красиво падали на лоб, и он их красиво откидывал назад. И бабушка его тоже очень полюбила. И мама с Фёдором в те дни были весёлыми.
…А когда дядя Павел «отбыл к месту назначения», меня как будто окунули в холодную воду. Я лежала по вечерам, долго не засыпая, и грезила о том, чтобы дядя Павел опять к нам приехал…
ОКОШКО
Зима. Очень сильный мороз. Бабушка гулять не пускает.
Окна заморожены, отчего в комнате кажется сумрачно.
Я грею в руках медный пятак, а потом прикладываю его к толстому, мохнатому инею на стекле и, постепенно, протапливаю окошко во внешний мир…
Там всё бело… И сверкает яркое солнце… Степь искрится миллионами солнц…
Глазам больно. Но как красиво! Я такой огромной, бескрайней белизны ещё никогда не видела…
Лагерь и вышка среди этого белого сверкания – как будто городок из детского конструктора… Так красиво!
«ДО СВАДЬБЫ ЗАЖИВЁТ»
Утро. Бабушка уходит на кухню готовить еду.
Я – в валенках и шубке, в бабушкином тёплом платке, который завязан крест-накрест на груди и стянут крепким узлом на спине.
Батареи не греют. Тепло от печи, на которой бабушка готовит еду, до нашей комнаты не доходит. Мы обогреваем комнату маленькой электроплиткой.
Сижу над плиткой и грею над ней руки… Но это – противозаконно. По домам ходят строгие инспектора и проверяют: не обогреваются ли люди электроплитками?
С электричеством в стране очень плохо, его надо беречь. Экономить. Если увидят электроплитку в комнате – оштрафуют. Поэтому, если раздаётся стук в дверь, бабушка тут же выдёргивает шнур из розетки и засовывает плитку глубоко под свою кровать.
Однажды и я туда залезла за укатившейся игрушкой и попробовала ладошкой: горячая плитка или уже нет? Плитка оказалась горячей. Даже очень…
И бабушка очень кричала на меня: «Что тебя под эту кровать понесло? Горе моё луковое!» И мазала мне ладонь подсолнечным маслом и посыпала содой, уверяя, что так скорее заживёт…
