ключевых противоречий было связано с вопросом о том, на каких территориях Советского Союза поиск новых месторождений нефти будет перспективнее. И. М. Губкин, убежденный революционер, глубоко почитавший Сталина, поддерживал геологическую концепцию, согласно которой Волго-Уральский бассейн должен был дать огромное количество высококачественной нефти. Другие геологи скептически относились к исследованию Урала, считая его пустой тратой времени и денег. По мере того как в период с 1929 по 1936 год в Москву поступали доклады из Верхнечусовских Городков и Краснокамска, противоборствующие стороны то приобретали поддержку, то лишались ее. Губкин каждое новое открытие провозглашал подтверждением своих теорий, в то время как его оппоненты на каждую неудачную скважину указывали как на доказательство того, что нефть, которую можно найти в Волго-Уральском бассейне, «мертвая»[49] и что усилия по разведке следует направить на другие территории.
В конечном итоге ряд открытых вокруг Краснокамска месторождений с нефтью высокого качества подтвердил позицию Губкина, и его назначили главой специальной комиссии, которой было поручено составить рекомендации по дальнейшей разработке нефти в Волго-Уральском бассейне. Губкин умер до того, как смог завершить работу над отчетом комиссии, но некоторые из его последних трудов были опубликованы его коллегами и учениками в 1940 году. Введение к этим материалам содержит беспощадную критику противников Губкина и показывает, что геология нефти оказалась в тисках раннего этапа социалистического планирования и государственного насилия:
Исторические решения XVIII съезда нашей партии, в которых указано, что проблема создания «Второго Баку» является решающей практической задачей Третьей Сталинской пятилетки, застали Ивана Михайловича [Губкина] уже на одре смертельной болезни. Решения XVIII съезда ВКП(б) о «Втором Баку» подытожили ту титаническую борьбу, которую пришлось выдержать И. М. Губкину и всей передовой геологической науке против многочисленных скептиков и врагов народа, все силы употреблявших на дискредитацию нефтеносности Урало-Волжской области [Губкин 1940: 6].
Риски были высоки и для тех, кто находился на нижних ступенях иерархии. К началу 1936 года противники Губкина убедили советское руководство в том, что продолжать исследования территорий вокруг Краснокамска бессмысленно. Пермскому геологу Герасимову, назначенному ответственным за территорию, было приказано прекратить работы и немедленно приехать в Москву для отчета. Даже уезжая в Москву, чтобы предстать перед Советом народных комиссаров, Герасимов разрешил продолжить бурение скважины номер семь возле Краснокамска, полагая, что единственной возможностью избежать ареста и суда для него станет нечаянное открытие нефтяного месторождения. Герасимов привез с собой в Москву ассистента и оставил его на Главпочтамте. Удивительным образом телеграмма с сообщением о том, что из скважины номер семь забила нефть, прибыла в разгар рассмотрения дела Герасимова. Его ассистент ворвался в наркомат, где проводились слушания, с телеграммой в руке, и, как он позже вспоминал, «Герасимов был спасен!» [Биккель, Федотова, Юзифович 2009: 37–38; Абатурова 2003:12].
У Герасимова были все основания для тревоги. 1937 год – второй год второй пятилетки и разгар Большого террора – был судьбоносным для большей части высшего руководства нефтяной промышленности, поскольку в этом году стало ясно, что фактические показатели производства не приблизятся к амбициозным планам, установленным центральными и региональными планировщиками. Десятки геологов и чиновников Главнефти были арестованы и преданы суду [Иголкин 2005: 97-115]. Только в Краснокамске в 1936–1937 годах было произведено 750 арестов, причем большинство пострадавших были арестованы за контрреволюционную деятельность или подрывную работу. Эти расплывчатые термины на Урале тогда использовали для того, чтобы назначать козлов отпущения, ответственных за невыполнение планов [Harris 1999: 170–171]. Однако когда в постсоветский период секретные материалы об арестованных в Краснокамске стали доступны, их анализ дал интересный результат: ни один нефтяник в конечном итоге не был казнен. Через несколько месяцев или лет почти все они вернулись домой и к своей работе, что, кажется, свидетельствует о значении, которое придавали их умению успокаивать всеобщий страх нехватки нефти [Абатурова 2003: 18–19].
Изобилие и дефицит во «Втором Баку»
Хотя в военное время производство было сосредоточено на максимально тщательной разработке уже известных месторождений вокруг Краснокамска, вскоре после окончания Второй мировой войны вновь вспомнили и о разведочном бурении. К 1948 году дюжина геолого-поисковых партий искала нефть на всей территории Пермского края и в соседних регионах [Биккель, Федотова, Юзифович 2009: 56]. После открытий в Татарской и Башкирской АССР требовалось бурить в Пермском крае более глубокие скважины, которые вскрыли бы более старые, девонские геологические формации (а самые ранние открытия в этом регионе были сделаны на менее глубоких и небольших месторождениях пермского и каменноугольного периодов). Перед несколькими бывшими оружейными заводами на Урале поставили задачи по производству новых материалов и оборудования – главным образом стальных и обсадных труб, необходимых нефтедобывающей промышленности для бурения все более и более глубоких скважин [Иголкин 2009:158–160]. В 1950-х годах на южных территориях Пермского края эти скважины помогали вскрыть одно месторождение за другим в районе Чернушки, Осы, Куеды и других небольших городов, которым вскоре предстояло стать основными центрами нефтедобычи края. В период с 1945 по 1969 год в Пермском крае было открыто семьдесят два нефтяных месторождения, на которых пробурили более восьмисот скважин. Добыча росла, воплощая мечту Губкина о том, что Волго-Уральский бассейн станет «Вторым Баку» Советского Союза: в 1960 году было добыто всего чуть более двух миллионов тонн, а в 1977 году был достигнут годовой пик почти в 26 миллионов тонн.
Но тем не менее нефти всегда не хватало, потому что социалистический дефицит не являлся ни следствием проблемы абсолютного ресурсного дефицита, которую можно было бы решить, обнаружив больше нефти, ни следствием чрезмерно оптимистичных планов, которые невозможно было реализовать. Его, скорее, порождало централизованное планирование социалистической экономики, в условиях которого на всех предприятиях во всех отраслях привычным стал ряд явных и неявных способов закрывать планы, в том числе освоение средств, фальсификации, тайные договоренности и т. д. Все это приводило к задержкам в производстве, сокрытию ресурсов, а также к постоянным корректировкам планов и внесению в них дополнений. Эти процессы носили системный характер, их невозможно было ни инициировать, ни остановить усилиями одного человека в один момент на любом уровне. По известному выражению венгерского экономиста Яноша Корнай, социалистическая экономика была экономикой дефицита [Kornai 1980][50].
Чаще всего указывают, что при централизованном планировании дефицит нефти в социалистическом стиле создавали планы бурения новых скважин и стимулы к выполнению этих планов[51]. Когда планировщики на центральном и региональном уровнях договаривались об общем желательном объеме нефтедобычи, они определяли, с учетом оценок производительности и требуемой глубины скважин на конкретной территории, какую долю этой нефти должна дать каждая из уже разработанных скважин,
