а какую – вновь пробуренные скважины. Далее эти цифры разбивали и закрепляли в качестве задания за каждой из нефтедобывающих бригад. В практике работы на месторождениях этот метод планирования лишь усугублял дефицит, даже когда увеличивалась добыча. Буровые бригады, для которых планами регламентировалось количество метров, стремились увеличить общее пробуренное расстояние. Зачастую они бурили много неглубоких скважин, набирая метры в тех слоях грунта, которые было легче всего проходить, а о гораздо более необходимых глубоких скважинах просто не думали, откладывая или забрасывая работу над ними. В других случаях скважины бурили поглубже, чтобы накопить метры и не тратить время на перемещение оборудования в другую локацию. Зачастую бурение не прекращали даже для того, чтобы проверить или должным образом обустроить скважины, потому что этот трудоемкий процесс мог уменьшить общее количество метров, пробуренных за плановый период.
Бурение нефтяных скважин, таким образом, переняло характерные черты советского производства в целом. Бригады состязались в скорости выполнения месячных и годовых планов («штурмовщина»). Про запас на будущее сохраняли пробуренные метры (и даже целые скважины), занижая показатели в отчетах, чтобы потом этими метрами можно было закрыть непредвиденную недостачу в следующем плановом периоде («заначка»). Такое запасание метров для решения задач будущих планов было особенно полезно потому, что заводы не особенно стремились производить трубы из высококачественной стали, необходимые для глубокого бурения в девонских отложениях, и часто поставляли трубы с серьезными дефектами, а то и вовсе не поставляли никаких труб [Campbell 1968: 92–93; Goldman 1980: 36–37]. Подобных стратегий придерживались все бригады – и ремонтные, и производственные, и прочие, – ив конечном итоге при составлении планов невозможно было ориентироваться на объемы нефти. Вероятно, в нефтяной промышленности эта проблема стояла острее, чем в других отраслях энергетического сектора, поскольку прогнозирование и нанесение на карту мест расположения нефтяных залежей – о чем свидетельствует ряд пустых скважин, пробуренных в Пермском крае в 1930-х годах, – было, по сути, делом более сложным и менее предсказуемым, чем, например, картирование площадей с залежами угля или прогнозирование объема энергии, которую произведет гидроэлектростанция. Сохранявшаяся непредсказуемость нефтедобычи оставалась головной болью советских планировщиков[52].
С учетом всего этого неудивительно, что значительная часть воспоминаний, которыми нефтяники советских времен снабдили местных историков, заключается в составлении и пересоставлении на ходу планов. Один нефтяник так описывает условия труда в начале 1950-х годов, во время открытия первой нефти возле Чернушки:
Районы бурения нам определяла Москва – в министерстве было огромное геологическое управление. Оттуда укажут: «Вот вам квадрат, около села Деменево, бурите!» А на месте посмотришь: тут – поле, там – лес, далеко от воды. Как бурить? Поэтому точки бурения мы намечали сами. <…> Потом свои данные посылали в Москву – на согласование в министерство и на личную подпись Сталину. Да, Иосифу Виссарионовичу. Земли-то кругом были колхозные, и основанием для их отвода нефтеразведкам служила личная подпись высшего руководителя [Бондаренко 2003: 26].
Если буровые бригады могли использовать свои знания о местности для внесения корректив в процесс бурения, то нефтяной промышленности в целом было гораздо труднее согласовать общие планы добычи определенного объема нефти. Как только в 1976 году объем добычи достиг 26 миллионов тонн, на 1980 год запланировали 28 миллионов. Согласно одному отчету, кандидат в члены Политбюро, находившийся с визитом в Перми, изучив производственные и плановые показатели, заявил, что это «неровная цифра какая-то», и увеличил целевые объемы до 30 миллионов тонн [Гашева, Михайлюк 1999: 179]. В каком-то смысле Пермский край стал жертвой собственного успеха. Обширные месторождения, открытые в 1950-х и 1960-х годах, убедили некоторых специалистов по централизованному планированию, что нормы выработки в 1970-х годах можно рассчитывать по данным за прошлые десятилетия. К этому времени, однако, добыча в Пермском крае уже достигла пика и начала снижаться, а местные геологи и специалисты по нефтяной промышленности не сумели убедить свое руководство в том, что замедлить добычу возможно и даже благоразумно – с учетом состояния месторождений после долгой разработки.
Непрекращающиеся указания бурить новые скважины и открывать новые месторождения в сочетании с постоянным корректированием планов и дефицитом были кошмаром и для технического обслуживания и ремонта. Из 2200 скважин в Пермском крае в середине 1970-х годов фактически работала только половина [Биккель, Федотова, Юзифович 2009: 81]. В 1978 году ни одно нефтедобывающее подразделение в Пермском крае не выполнило плановых показателей. В протоколе заседания партийнохозяйственного актива НГДУ от 24.01.1979 это объясняется так:
План 1978 года выполнен на 83,3 процента. Главная причина невыполнения государственного плана – обводнение скважин, высокая аварийность водоводов и нефтепроводов. <…> Огромное количество скважин простаивает, отсутствует необходимое количество задавочной жидкости. Ежесуточно теряется 360 тонн нефти [Абатурова2003: 113].
Поскольку в середине 1970-х годов общий объем добычи в Пермском крае уменьшился, многих опытных нефтяников штрафовали за невыполнение планов. Один из партийных функционеров, в те годы состоявший при парткоме в Чернушке, сказал так, вспоминая о несправедливом, по его мнению, обвинении, вынесенном способному руководителю подразделения:
Просто «Пермнефть» завалила производственную ситуацию.
<…> Новые крупные месторождения уже не открывались, а старые обводнялись. И была завышена планка! Под тридцать миллионов тонн нефти взяли тогда обязательство. Нельзя было такую сумасшедшую цифру брать! Тридцать миллионов! Куда там? Не было такой нефти здесь никогда! Нельзя было тридцать миллионов добыть [Курбатова, Сафрошенко 2006: 430].
В лучшем случае можно было задним числом убедить руководство, что в недостаче следует винить отсутствие ресурсов в недрах, а не самих нефтяников. В. Д. Викторин, начальник отдела геологии и разработки месторождения объединения «Пермнефть», так рассказал о своих попытках сделать это в конце 1970-х годов:
Государственный план был завышенным. Но изменить государственный план мы не могли, он имел силу закона. Единственное, что можно было, это установить задание ниже плана, чтобы оценивать все, в том числе премии работникам, по отношению к заданию. Но для этого требовалось разрешение Совета Министров СССР. <…> Я три дня находился в Совете Министров. Мне сказали: «Вам дается пять строк, чтобы изложить суть дела». И мое творчество закончилось предложением, которое вошло в постановление Совета Министров СССР: «В связи с неподтверждением запасов нефти разрешить Госплану и Министерству нефтяной промышленности СССР установить производственному объединению “Пермнефть” задание ниже государственного плана по добыче нефти». Так в конце пятилетки нефтяники выполняли не план, а задание [Курбатова, Сафрошенко 2006: 431].
Таким образом, дефицит нефти в социалистическом контексте создавали миллионы повседневных взаимодействий в рамках централизованного планирования. Эти взаимодействия были системными, и из-за необходимости
