Аня еще издали заметила Ба. Та шла ей навстречу в кокетливой шляпке и белых хипповых брючках. И сердце сжалось от любви и ужаса неизбежной скорой разлуки. Хотя в свои восемьдесят пять Ба так и не превратилась в классическую старушку, не утратила ни женской привлекательности, ни вкуса и жажды жизни. А какая была красавица! «В те годы», как она говорила. Зеленоглазая блондинка с роскошной грудью и великолепными зубами. Талантливая журналистка, умная, веселая, заводная. Как неумолимо и безжалостно время…
Они были очень близки с бабушкой и очень похожи. «Заединщицы» — звал их отец. Существовала между ними очень прочная, глубинная связь, почти мистическая. Обе родились в год Тигра, в апреле. Но бабушка 19-го числа, а Аня 22-го.[2] «Эх ты, — шутила бабушка, — предпочла мне Владимира Ильича».
Аня и на свет-то появилась благодаря своей бабушке. Мама, тогда еще студентка, выскочив замуж, сразу забеременела и всерьез собралась делать аборт, не готовая к взрослой ответственной жизни. Но Ба встала насмерть и отстояла ее, Анино, право на существование.
Так или иначе, но, когда ей было трудно, горько и одиноко, Аня шла не к отцу с матерью, а именно к ней и всегда находила понимание, поддержку и любовь. И сегодня, в черный час своей жизни, она тоже пришла сюда, к своей Ба.
— Анька! Ты что здесь делаешь? — изумилась Ба, чуть не уткнувшись носом ей в плечо. И Аня вновь с горечью отметила, какая она стала сухонькая и беззащитная. — А я иду, задумалась о своем, о девичьем, ничего вокруг не вижу.
— В гости к тебе пришла.
— А что же не позвонила? Еще чуть-чуть, и разошлись бы мы как в море корабли — могла бы и замок поцеловать. Я в Москву собралась, в гости к Ляльке Васильевой. Она старую квартиру продала, новую купила. Надо обмыть.
— Ну поезжай. Я тебя до станции провожу.
— Да куда ж я теперь поеду, когда у меня у самой гостья дорогая? Мы ее по телефону предупредим, чтоб не ждала. Еще встретимся — вся жизнь впереди.
Она пытливо всмотрелась в Анино лицо, и та печально подтвердила ее догадку:
— Беда, бабуля.
— Да я уж вижу. Погоди, только чайник поставлю, и все мне расскажешь. А то, может, винца выпьем?
— А водка у тебя есть?
— А как же!
— Давай по рюмочке?..
Ба слушала молча, построжав лицом, и смотрела отрешенно, то ли сквозь Аню, то ли в глубь себя, не перебивала, не отвлекала вопросами.
— А ведь это ты мою карму отрабатываешь, — горестно сказала она, когда Аня наконец замолчала. — Вот и дождалась…
— В каком смысле?
— В самом прямом. Я нагрешила, а ты отрабатываешь. Закон жизни. Дети за отцов отвечают. Ты помни об этом, Аня. Ты, быть может, и в мир-то для того была призвана, чтобы грехи мои искупить.
— Я не понимаю…
— А я тебе объясню…
Ба помолчала, словно собираясь с силами, коротко взглянула на Аню и продолжила:
— Я за твоего деда по большой любви вышла. Девки за него насмерть бились. Красавец был, футболист. За «Крылья Советов» играл. Его даже на фронт не отправили, сберегли как ценного нападающего. Он тогда в МАИ учился, а я в МГУ, на филфаке. Сложный он был человек, ты помнишь. Но личность — этого у него не отнять. Во многом мы с ним не совпадали, однако худо-бедно, а пятьдесят два года вместе прожили. И уход его был для меня жестоким ударом. Думала, не перенесу. Но как видишь, перенесла и дальше живу.
— Дедушка умер. Он тебя не предавал.
— Он — нет. А у мамы моей, твоей прабабушки, было две сестры. Среднюю звали Вера. Отчаянная была девица. В женском «Батальоне смерти» Зимний от большевиков защищала. Потом, правда, сменила идеологию, перешла на сторону революционного народа. Каким-то чудом в репрессиях уцелела, вышла замуж за большого партийного деятеля и уехала с ним в Таджикистан пробуждать Восток от тысячелетнего сна. Так и прожила там всю свою жизнь. Детей у них не было.
А младшую сестру звали Люба. Очень мне был близкий человек. И она меня любила. Работала она гримером на «Мосфильме». Замужем была за актером средней руки, родила от него двух дочек — Валю и Люсю, моих двоюродных сестер. С актером своим развелась, не помню уже, по какой причине, но на отсутствие мужского внимания не жаловалась — очень эффектная была женщина.
Люсина судьба сложилась счастливо. А у Вали как-то все не задалось с самого начала. Первый брак развалился — осталась она с маленьким сыном. Потом вышла замуж вторично за известного тогда кинооператора Владимира Пустовойтова. Интересный был человек, красивый, сильный. Снимал документальное кино. Весь мир объездил. Увлекался подводным плаванием. Борьку ее усыновил.
И вот однажды приехала я к ним в гости, почему-то одна, без твоего дедушки. Не помню уже, конечно, по какому поводу собралась вечеринка. А было мне тогда тридцать семь лет, вот как тебе сейчас. Странно, правда? А ему, Володе, тридцать четыре. На три года был он меня моложе.
Не знаю, как все у нас получилось. И в мыслях я ничего подобного не держала. Да и он, я думаю, тоже. Пригласил он меня на танец, и вдруг словно искра между нами проскочила. Стрела Амура. Банально, но точнее не скажешь.
Сорок восемь лет прошло с того дня. Ты можешь представить себе эту пропасть, Анька? Сорок восемь лет! Целая вечность. А все помню, как будто это вчера было, — встретились глазами и узнали друг друга. Нашли.
И началась у нас большая любовь, просто сумасшедшая. Встречались мы здесь, у моей подруги. Называли это «наши праздники». А в перерывах письма друг другу писали на Главпочтамт, «до востребования». Ах, что это были за письма! Сгустки страсти. Вот на них-то мы и погорели. Вернее, он. Жена нашла, Валя. Он отрицать ничего не стал — да и что тут можно было отрицать, в такой ситуации? — собрал вещи и ушел к своей маме. Ничего себе не взял, все им оставил. Настоящий был мужик. Без этой рабской дрожи перед частной собственностью.
Я его потом спросила: «Зачем же ты держал эти письма дома?» А он ответил, что не мог их уничтожить, просто не мог. А может, сам того не сознавая, судьбу провоцировал. Ведь такая двойственность — штука нелегкая. Разве что для циников. А он циником никогда не был.
Ну вот. А летом мы с ним в отпуск ездили на море. Один раз — не знаю, как он только меня уговорил! — на мотоцикле из Москвы до Богом забытого поселка где-то под Судаком. Можешь себе представить? Снимали комнату у одной хохлушки, а она нас потрясающими варениками кормила. Райское было местечко — ведро персиков стоило пять копеек. И каких персиков! И мы с Володей, как Адам и Ева, — море, солнце, персики и любовь…
Он, когда от Вали ушел, стал меня замуж звать. И я, ты знаешь, сильно к этому склонялась, но решиться никак не могла.
