– Куда звонил?
Я назвал номер ее мобильного, изменив последние две цифры с «пятнадцать» на «семнадцать». Она всегда говорила «семнадцать», когда не хотела давать свой настоящий номер, но неловко было отказать: потом всегда можно было сказать, что собеседник ослышался.
– Наизусть помнишь? – удивилась она. – Ты неправильно записал. Там в конце «пятнадцать».
– Вот черт, – сказал я. – Ну почему так всегда бывает… Слушай, может нам отметить встречу?
Остальное было просто.
Сначала мы зашли в кафе на Тверской. Потом в другое кафе, где мне пришлось укусить ее еще раз – уточнить, что именно обсуждать за столом (в этот раз на шее осталась капелька крови). Я говорил только на интересные ей темы и только то, что ей хотелось слышать. Это было нетрудно.
Я ощущал себя Казановой. У меня даже мысли не было, будто я делаю что-то дурное – разница со стандартным мужским поведением заключалась в том, что обычно человеческий самец врет наугад и навскидку, а я знал, что говорить и как. Это было все равно что играть в карты, зная, что на руках у партнера. Шулерство, да. Но ведь люди в таких случаях играют исключительно с целью проиграть друг другу как можно быстрее, по возможности не нарушая правил хорошего тона.
Мы пошли гулять. Я говорил не умолкая. Маршрут нашей прогулки как бы случайно вывел нас к ее дому – сталинской высотке на площади Восстания. Я знал, что у нее никого нет дома. И мы, естественно, пошли «пить чай». Даже самая сложная для меня фаза ухаживания – переход от разговоров к делу, который всегда выходил у меня крайне неловко и угловато, – прошла гладко.
Проблема возникла там, где я не мог ее ожидать. Думаю, что без облагораживающего влияния уроков дискурса я не смог бы внятно объяснить, что случилось.
Унылый и обыденный акт любви, совершаемый не по взаимному влечению, а по привычке (у людей так оно чаще всего и бывает), всегда напоминал мне наши выборы. После долгого вранья пропихнуть единственного реального кандидата в равнодушную к любым вбросам щель, а потом уверять себя, что это и было то самое, по поводу чего сходит с ума весь свободный мир… Но я знал: когда этот опыт удается (я не про выборы), происходит нечто качественно другое. Возникает момент, когда два существа соединяются в один электрический контур и становятся как бы двухголовым телом (геральдический пример – древний византийский герб, изображающий малого азиатского петуха в точке вынужденного единства с подкравшимся сзади державным орлом).
Нам повезло – этот момент наступил (я не про герб). И в эту же секунду она все про меня поняла. Не знаю, что именно она почувствовала – но я был разоблачен, сомнений не оставалось.
– Ты… Ты…
Оттолкнув меня, она села на край кровати. В ее глазах был такой неподдельный ужас, что мне тоже стало страшно.
– Кто ты? – спросила она. – Что это такое?
Выкручиваться было бесполезно. Сказать ей правду я не мог (все равно она бы не поверила), что врать – не представлял. Кусать ее в третий раз, чтобы понять, как выкручиваться, мне не хотелось. Встав с кровати, я молча натянул свою черную майку с Симпсоном.
Через минуту я бежал вниз по лестнице, издавая звук, похожий на вой подбитого бомбардировщика. Впрочем, бомбардировщик падал довольно тихо – привлечь к себе внимание я не стремился.
Я не испытывал раскаяния. Меня мучила только неловкость, какую чувствуешь, попадая в глупое положение. То, что я дважды укусил ее в шею, не казалось мне предосудительным. Нельзя же, думал я, осуждать комара за то что он комар. Я знал, что не стал монстром – во всяком случае, пока еще. Тем страшнее была мысль, что любая женщина будет видеть во мне монстра.
Вечером на следующий день мне позвонил Митра.
– Ну как? – спросил он.
Я рассказал о своем первом укусе и последующем приключении. Единственное, о чем я умолчал, – это о том, чем все завершилось.
– Молодец, – сказал Митра. – Поздравляю. Теперь ты почти что один из нас.
– Почему «почти»? Разве это не было великое грехопадение?
Митра засмеялся.
– Что ты. У тебя просто прорезались зубки. Какое это грехопадение. Должна произойти еще одна вещь, самая главная…
– Когда?
– Жди.
– Сколько ждать?
– Не торопи события. Побудь напоследок человеком.
Эти слова отрезвили меня.
– Скажи честно, – продолжал Митра, – а с этой девушкой… Никаких неожиданностей не было?
– Были, – признался я. – В самом конце. Она поняла, что со мной не все в порядке. Испугалась. Словно черта увидела.
Митра вздохнул.
– Теперь ты знаешь. Наверно, хорошо, что все произошло таким образом. Ты не такой, как люди, и должен это помнить. Между тобой и человеком не может быть настоящей близости. Никогда об этом не забывай. И не надейся на чудо.
– Как человек может понять, кто я?
– Никак и никогда, – ответил Митра. – Единственное исключение – та ситуация, в которой ты побывал.
– И теперь так будет каждый раз, когда…
– Нет, – сказал Митра. – Маскироваться довольно просто. Локи тебя научит.
– Какой Локи?
– Он будет читать тебе следующий курс. Только учти – эта тема у вампиров табу. Об этом не говорят вслух даже с преподавателями. Необходимость секс-маскировки объясняют совсем по-другому.
– Какой следующий курс? – спросил я. – Я думал, меня наконец введут в общество.
– Курс, который ведет Локи – самый последний, – сказал Митра. – Клянусь своей красной жидкостью. А насчет общества… Проверь почту. Тебе письмо.
После того, как он ушел, я спустился к почтовому ящику. Он был прав – в нем лежал конверт желтого цвета, без марки и адреса. Я задумался, откуда Митра знает про письмо. И сообразил, что он, скорее всего, сам и бросил его в ящик.
Вернувшись в квартиру, я сел за письменный стол, взял костяной нож для бумаг, вспорол конверту брюхо и перевернул его. На стол выпали большая цветная фотография и лист бумаги, исписанный крупным аккуратным почерком.
На фотографии была девочка моего возраста с причудливо выкрашенной головой – там были рыжие, белые, красные и коричневые пряди. Ее волосы были укреплены гелем в конструкцию, которая напоминала стог сена после попадания артиллерийского снаряда. Выглядело это живописно, но было, наверное, не особо практично в общественном транспорте.
Даже не знаю, как описать ее лицо. Красивое. Но бывает красота, которая очевидна, общепринята и вызывает скорее рыночные, чем личные чувства. А это лицо было другим. Про такие лица думаешь, что способен распознать их очарование только сам, а все остальные ничего не поймут и не заметят – и на основании этого сразу записываешь увиденное в личную собственность. Потом, когда выясняется, что эта односторонняя сделка не имеет силы, и остальные тоже отлично все поняли, чувствуешь себя преданным… Еще мне показалось, что я видел ее на юзерпике в Живом Журнале.
Я взял лист с текстом и прочел следующее:
Здравствуй, Рама.
Ты наверно, уже догадался, кто я.
Теперь меня зовут Гера. Я стала вампиром (или вампиркой, не знаю, как правильно) практически одновременно с тобой – может, на неделю позже. Сейчас я начинаю учить гламур и дискурс. Со мной занимаются Бальдр и Иегова (они рассказали про тебя пару смешных историй). В общем, пока происходящее мне нравится. Если честно, я совсем простая девчонка, но мне сказали, что от дискурса я быстро поумнею. Странно, правда, когда к твоей голове приделывают такой большой склад?
Мне сказали, что мы с тобой встретимся во время великого грехопадения. Еще мне говорили, что ты ужасно его боишься. Я тоже его побаиваюсь – но, согласись, ведь глупо бояться того, о чем не имеешь никакого понятия.
Очень хочется на тебя посмотреть – какой ты. Я почему-то думаю, что мы с тобой будем дружить. Пришли мне пожалуйста свою фотографию. Ты можешь ее с кем-нибудь передать, или послать по электронной почте.
До встречи,
ГераВнизу была добавлена ее почта и еще какой-то сетевой адрес, кончавшийся расширением .mp3. Она послала мне музыку.
Особенно мне понравилось, что длинный URL песни был написан от руки, аккуратными наклонными буквами. Это почему-то трогало. Впрочем, все эти детали могли казаться мне такими очаровательными просто потому, что перед этим я видел ее фотографию.
Я скачал песню. Это была «Not alone anymore»[3] группы «Traveling Wilburys» – за этим названием, как выяснилось, прятались Джордж Харрисон, Джеф Линн из «Electric Light Orchestra» и другие титаны зеленого звука. Песня мне понравилась – особенно конец, где строка «You're not alone anymore» повторялась три раза с такой лирической силой, что я почти поверил: больше я не одинок.
Я подумал, что Гера только начинает учить гламур с дискурсом. Значит, я был значительно опытней и искушенней. Моя фотография должна была это отразить. Я решил сняться на фоне картотеки – ее полированные плоскости должны были хорошо выйти на фотографии.
