class="p1">«1828 года, 5 января, привезли меня из Шлиссельбурга в Читу…Что делалось с Пушкиным в эти годы моего странствования по разным мытарствам, я решительно не знаю. Знаю только и глубоко чувствую, что Пушкин первым встретил меня в Сибири с задушевным словом. В самый день моего приезда в Читу призывает меня к частоколу Анна Григорьевна Муравьева, приехавшая к своему мужу-узнику, и отдает листок бумаги, на котором написано:
«Мой первый друг, мой друг бесценный,
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.
Молю святое провиденье:
Да голос мой душе твоей
Дарует то же утешенье,
Да озарит он ааточенье
Лучом лицейских ясных дней».
Отрадно отозвался мне голос Пушкина! Преисполненный глубокой живительной благодарности, я не мог обнять его, как он меня обнимал, когда я первый посетил его в изгнании. Увы, закованный кандалами, я не мог даже пожать руку той женщине, которая так радостно опешила утешить меня воспоминанием друга».
Обо всем этом Пущин рассказывал уже в Марьине, куда он переехал после венчания с Натальей Дмитриевной. Там же он и закончил в августе 1858 года свои замечательнейшие «Записки о Пушкине».
Еще в 1840 году он писал своему другу - лицеисту Малиновскому (которого любил и Пушкин):
«Кажется, если бы при мне должна была случиться несчастная его история и если б я был на месте К. Данзаса (секунданта Пушкина), то роковая пуля встретила бы мою грудь; я бы нашел средство сохранить иоэта-товарища, достояние России…»
Пущин не внал, что, умирая, Пушкин хотел видеть его и Малиновского.
В Марьине Пущин тяжело болел, но, превозмогая свое состояние, работал не только над «Записками о Пушкине», но и вел большую переписку с друзьями-декабристами. Он разыскал дочь казненного декабриста Кондратия Федоровича Рылеева и помог ей. Он собирал деньги у состоятельных декабристов и рассылал их нуждающимся. Интересно, что и на каторге все деньги декабристы собирали в общий котел и распределяли между собой равными частями,
Пущина в Марьине навестили многие из оставшихся в живых декабристов. «Пущин и в России оставался центром, куда стекались и откуда растекались все сведения, касающиеся колонии декабристов», - пишет один из его биографов.
Друзья видели на полке его дивана в кабинете полное собрание сочинений А. С. Пушкина, изданное Анненковым. К этим томам он присоединил том с чистыми листами, чтобы записывать все неопубликованные стихи и эпиграммы Пушкина. Увы, намерение это Пущин осуществить не смог. 3 апреля 1859 года он умер. Похоронен он в Бронницах у стены Архангельского собора рядом с Фонвизиным.
Сильное, неизгладимое впечатление оставляют эти две могилы. Памятник Пущину представляет высокое чугунное распятие, как бы поднимающееся из урны. Памятник Фонвизину - белый обелиск, увенчанный черным крестом. Оба памятника обнесены оградами, и жители Бронниц, приезжие, туристы украшают их цветами.
Наталия Дмитриевна Фонвизина-Пущина скончалась в Москве в 1869 году.
Дом в Марьине, ныне пригороде Бронниц, за сто с лишним лет несколько перестроен. И все же постарайтесь найти и заглянуть в него. Если вы одарены живым воображением, это посещение даст вам немало.
В поисках сожженной рукописи
Многие читатели поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души» поражаются, насколько первый том значительнее второго. Удивление возрастает еще более, когда узнаешь, что первый там был написан в течение трех-четырех лет, а второй создавался более десяти. Неужели иссяк талант писателя?
Мы знаем, что Гоголь пытался дать во втором томе такие положительные типы, которых не было в тогдашней крепостной действительности.
Знакомясь с мемуарными источниками, узнаешь, что опубликованный в печати второй том был лишь одной из черновых редакций. Куда же делся окончательный вариант? Он был сожжен Гоголем в мучительном состоянии незадолго до смерти. Однако ошибаются те, кто считает, что писатель сознательно сжег плод своего напряженного десятилетнего труда. Историкам литературы известно свидетельство самого писателя - его признание в том, что он сжег рукопись по ошибке вместо других бумаг, приготовленных к уничтожению. В этой трагической ошибке Гоголя повинны мракобесы во главе с попом Матвеем и прокурором синода Александром Толстым, которые довели писателя до подобного состояния.
Как же выглядела окончательная редакция? О ней мы только догадываемся по воспоминаниям тех современников, которым писатель читал рукопись. По свидетельству одного из них, С. Т. Аксакова, талант Гоголя во втором томе не иссяк, был полон прежней огромной творческой силы.
Однако Аксаков слышал только первые главы. Вот почему каждое живое слово тех, крайне немногочисленных людей, которым посчастливилось из уст Гоголя слушать окончательную редакцию, крайне ценно. Этот круг лиц приблизительно известен, но далеко не все они оставили воспоминание о втором томе, а, может быть, их свидетельства еще не разобраны в архивах. Помимо этих лиц, могут быть и другие. Ведь слушателями чтений, кроме хозяев, могли быть их родственники и гости.
Чтения эти происходили в основном в летние месяцы 1849 - 1851 годов в подмосковных имениях друзей Гоголя. Соглашаясь в ответ на настойчивую просьбу приехать и почитать главы, Гоголь ставил условием предоставить ему полнейшую свободу в выборе слушателей и не связывать его сроками пребывания. А. О. Смирнова, его хорошая знакомая, приятельница Жуковского, Пушкина, Вяземского, Лермонтова, писала:
«Вас привезут ко мне в 70 верстах от Москвы, в такую мирную глушь, в такие бесконечные поля, где, кроме миллионов сенных скирд, песни жаворонка и деревенской церкви, вы ничего не увидите и не услышите. Отведен Вам будет флигель, где Вы один будете царствовать. Старый Илья, который на флейте игрывал в оркестре забытого шута Позднякова, будет Вам служить. Марья Даниловна, которая слывет колдуньей на селе, постелю будет стлать… Обедня будет всякий день… Если бы Вы захотели повидаться кое с кем, мы выпишем кого Вам угодно. Если бы вдруг Вы захотели нас оставить, мы Вас отошлем куда угодно».
Имение, в которое так усердно приглашала Гоголя Смирнова, как установлено, было Спасским, близ теперешнего города Воскресенска, на Москве-реке.
Гоголь приехал. О его пребывании, в частности о том, как купался Гоголь, сохранились любопытные записи Л. И. Арнольди, брата Смирновой. «Он уморительно плясал в воде и делал в ней разные гимнастические упражнения, находя это очень здоровым».
Не менее интересна и запись самой Смирновой, относящаяся уже ко второму тому. «Когда я у него - тетради в лист, очень мелко, покрывал платком. Я сказала, что прочла: «Никита и генерал-губернатор разговаривают». - «А вот как, вы подглядываете, так я же буду запирать!»
Троицкое. Где-то
