дворе, мы пошли в помещение спать. В шесть часов утра, проснувшись, я вышел и увидел, что брезент с нашей тележки был сорван, веревки разрезаны и все продовольствие, с таким большим трудом раздобытое в Венгрии, украдено. Ветчина, сало, яйца, мука — все исчезло. Оставшись без продовольственных карточек, без продуктов, я и Таня снова потянули наш убогий возик по направлению на Зальцбург.
У Зальцбурга мы натолкнулись на заградительный немецкий отряд. Я, как всегда, схватился за спасительный документ, выданный в Шопроне и свидетельствующий, что я еду в армию Власова. Начальник отряда внимательно прочитал пропуск и сказал:
— Армия Власова находится совсем не там, куда вы идете! — и в пропуске отказал.
Мой трюк не удался. Я и Таня обсудили наше положение и, увидев неподалеку от нас трех советских беженцев, одному из которых было двадцать лет, другому — сорок семь, а третьему — восемьдесят четыре года, предложили им соединиться с нами. Они с удовольствием согласились.
Разыскав побочную дорогу, идущую лесом, мы общими силами, хотя и с большими трудностями, обошли немецкую заставу и вышли к городу Зальцбург, а прицепившись к немецкому грузовику, беспрепятственно въехали в него.
Возик наш был очень тяжелый, и я, таща его, натер себе обе ноги, образовались раны, из которых сочилась кровь. Я не только не мог тянуть телегу, но даже идти. К тому же я очень простудился, переходя реку вброд, по пояс в воде. Температура поднялась до 39,8°. Положив меня на воз, наши новые спутники и Таня потянули его дальше. Останавливаться мы не могли, общее положение не позволяло этого. Погода испортилась, дождь лил как из ведра. Протащив меня около двадцати километров, решили сделать привал. Спустившись с дороги на поляну, мы развели огонь, чтобы сварить кофе, но тотчас же из темноты подошел к нам немецкий офицер:
— Ваши документы?
Мы показали наши паспорта.
— Вы находитесь в сфере боевой линии. Здесь стоят артиллерия и танки и каждую минуту может начаться бой с красными. Уходите скорее! — приказал он.
Наскоро собрав наши манатки, мы побрели дальше. Пройдя километр, подошли к мосту и хотели на него взойти, но услышали грозный окрик:
— Стой! Назад! Мост минирован.
Утопая в грязи, мы свернули на проселочную дорогу. Дождь лил не переставая. Силы наши были исчерпаны. Увидя небольшой пустой сарай, мы решили отдохнуть в нем. Не прошло и получаса, как началась артиллерийская канонада. Очевидно там, где мы хотели варить кофе, начался бой. Канонада усиливалась, задерживаться было опасно.
Мы пошли дальше. На дороге валялось много вещей: весы, кухонная печь, матрасы, подушки, шинели и много одеял. Кто их бросил? Забыли ли их впотьмах или, сломя голову удирая от красных, оставили, чтобы освободиться от лишней тяжести?
Как выяснилось, все наши спутники имели криминальное прошлое: старик был профессиональным вором и бежал из Советского Союза потому, что обокрал там кожевенную фабрику. Другой — средних лет — был болен клептоманией и по дороге, даже на виду у немцев, крал все, что плохо лежало; самый молодой был дезертиром.
Старик обокрал меня дочиста. В наше отсутствие он взломал мой чемодан и украл все золото и бриллианты дочери и некоторые носильные вещи. В этот день он прикинулся больным и от нас ушел. Через три дня я обнаружил кражу, но было поздно — старик скрылся.
Мы достигли Zell am See[1512], где находился большой склад продовольственных, мануфактурных и галантерейных товаров, награбленных немцами. Ввиду окончания войны, немцы решили раздать имущество местным жителям. Раздавали: шампанские, сигареты, хрусталь, свитера, платки, теплые рубашки, носки и так далее. Можно было брать только две носильные вещи, но хитроумные люди в темноте надевали на себя столько рубашек и свитеров, сколько могли, и, войдя на склад худенькими, выходили оттуда как толстые купцы.
Четвертого мая к нашему сараю подъехал американский капитан и заявил, что завтра приедет грузовик и заберет нас в концентрационный лагерь. Мы спросили: есть ли гарантия, что с нами не поступят так, как поступили с беженцами в Италии и в Австрии? Капитан ответил, что такой гарантии он дать не может. Тогда мы решили удирать. Мы еще никогда не были в лагере и боялись таковых, как чумы.
Утром, чуть забрезжило, мы тронулись в путь. Американцы повсюду расставили посты и не пропускали беженцев, но мы обходили это распоряжение так: постовым показывали на какой-либо видневшийся дом и говорили, что меняем квартиру и что наши вещи в тот дом уже перевезены. Американцы верили, и мы, не меняя выдумки, доехали до Инсбрука.
В одном местечке нам повстречался немецкий санитарный обоз, начальствовал которым прусский офицер с моноклем в глазу. Он нас остановил и, узнав, что мы русские, вынул из кобуры револьвер и подошел ко мне.
— А, русский генерал? Сейчас мы с тобой рассчитаемся! — кричал он, вдребезги пьяный.
Другие офицеры отняли у него револьвер, но он продолжал буянить:
— Если тебе жизнь не надоела, — пошел ко всем чертям! — и толкнул меня изо всей силы.
Очевидно, русская победа была ему не по нутру.
Двенадцатого мая мы вошли в Тироль. Наступила дивная летняя погода. Солнце нас приятно согревало. Зацвела сирень. Появились жаворонки. Хотелось поскорее где-нибудь обосноваться и забыть тяжелый поход.
Мы направлялись в Инсбрук, но, как всегда, встретили препятствие.
Подойдя к селению Ротхолц, мы во дворе громадного здания увидели повозки: малые, большие, детские коляски. Здесь было много беженцев, насильно загнанных американцами, и не было никакого сомнения, что организовывался концентрационный лагерь. Мы хотели было повернуть назад, но американский сержант приказал следовать за ним. Я опять прибегнул к хитрости, объяснив, что наш возик очень тяжелый и не имеет тормоза, а потому мы не можем свезти его по крутому спуску, и просил разрешения проехать к лагерю кружным путем. Сержант разрешил. Мы повернули обратно и спрятались в лесу, а на рассвете, когда все успокоилось, поехали назад в с[ело] Schlitters, где и решили выжидать дальнейших событий.
Другие беженцы были насильно загнаны в лагерь и многие из них против воли выданы Советам.
Schlitters
В этой деревне нашей ударной задачей было обеспечить себе пропитание. Не получая ни от кого никакой помощи, мы вынуждены были заняться черной торговлей: в деревне мы покупали яйца, масло, творог, молоко, отвозили их в Инсбрук, там продавали, а покупали одежду — особенно старые женские платья, свитера и пр. — и продавали в деревне. Торговля шла неплохо: мы могли существовать. Единственно, что было неприятно и нас тревожило — это частые советские регистрации.
Советская
