ни одного человека. Направо и налево — густой сосново-еловый лес. Я и Таня с нашей тележкой были совершенно одни. Вдруг мы услышали гул мотора и тотчас же увидели советский авион, снизившийся до возможного предела. Мы разбежались в разные стороны: я — на одну сторону от шоссе, а Таня — на другую. Авион открыл ураганный огонь из пулеметов. Пули со свистом и треском разрезали воздух, летая над нашими головами, ломая ветки деревьев и отскакивая рикошетом от валяющихся вокруг камней. Мы неподвижно, как мертвые, лежали в валежнике. Когда самолет улетел, я со страхом стал звать Таню, — к глубокой нашей радости, с нами ничего не случилось и только потому, что мы разбежались в разные стороны, очень ослабив этим меткость пулеметного огня, хотя авион летал так низко, что мы могли разглядеть лицо пилота. Пилотом была женщина, а из рассказов мы знали, что они были особенно жестоки и бездушны. Ну, например, почему эта женщина-пилот обстреляла нас, беженцев, в чем она не могла ошибиться? Какую пользу и выгоду она могла извлечь из этой операции?
Пережив это первое боевое крещение, мы, не совсем уверенные в себе, с некоторым сомнением и беспокойством двинулись дальше. Так как главная дорога из Шопрона в Австрию шла от северной части города, а наша вилла была в его западной части, то мы поневоле должны были снова вернуться в город. В нем шел уже настоящий бой, слышался ружейный и артиллерийский огонь.
Очень уставшие, мы кое-как дотянули нашу тележку до поворота и, немного отдохнув, вышли на дорогу, ведущую в Австрию. К орудийной и ружейной стрельбе мы уже привыкли и не обращали на нее внимания. Выйдя на северную окраину города, мы увидели впереди нас, приблизительно в 150–170 шагах, бричку, запряженную парой сильных и красивых лошадей, а в ней молодого, хорошо одетого, интеллигентного господина. Кучера не было. Мы напрягли все наши усилия, чтобы догнать бричку и прицепиться к ней, и были уже шагах в ста от нее, когда с правой стороны появился советский самолет. Мы остановились и бросились в канаву, на этот раз вместе. Ехавший впереди господин тоже соскочил, оставил свою бричку и лошадей на правой стороне, а сам лег в канаву с левой стороны. Расстояние между нами было шагов восемьдесят или сто. Местность была совершенно открытой — ни деревца, ни кустика. Авион сбросил легкие бомбы. Обе лошади были убиты наповал. Господин лежал в канаве с раздробленным черепом, весь забрызганный кровью и собственными мозгами. Было страшно смотреть на это.
Нас догнала пароконная телега. Хозяин видел все, что случилось, сжалился над нами и прицепил наш возик к своей телеге, несмотря на то, что вез и без нас девять человек. Так мы рысью доехали до австрийской границы и с сожалением расстались, — он ехал в другую сторону.
Погода испортилась, пошел дождь. Мокрые, мы перешли австрийскую границу и попали в вавилонское столпотворение: слышался говор на разных языках — австрийском[1508], венгерском, сербском, русском; скопились обозы — венгерские, немецкие и частных беженцев, тянули и небольшие двухколесные колясочки всевозможных типов, даже детские, нагруженные вещами; женщины несли грудных младенцев; многие имели собак и кошек; стоял шум, крик, детский плач…
Немецкий фельдфебель — начальник обоза — прицепил нашу тележку к одной из десяти своих повозок, и к вечеру мы приехали в деревню.
Фельдфебель сказал, что в два часа ночи они поедут дальше, и обещал нас разбудить. Приткнувшись к завалинке какой-то хаты, уставшие и голодные, мы быстро заснули, а проснувшись, узнали, что фельдфебеля и след простыл. Хозяйка квартиры рассказала, что ночью он получил сведения о прорыве казаков у Братиславы — в двух километрах от деревни, — снялся и уехал. Немец нас надул.
Мы поскорее тронулись в путь. Я и Таня тянули наш возик по смоченному дождем, мягкому грунту. Было тяжело. Выезжая из деревни, встретили большой, перегруженный воз и группу венгерских беженцев. Держали совет, что делать. Слух о прорыве казаков подтвердился: приехал какой-то человек верхом на коне и утверждал, что сам их видел, насчитав около двухсот. Оставив венгров, мы свернули на запад. Была полночь.
Со стороны Шопрона виднелось громадное зарево — город горел. Громыхала артиллерийская канонада. Нас окутывала темнота: в двух шагах ничего не было видно. Потом зашумели моторы, прилетели самолеты, сбросили «сталинские свечи», сделалось светло, как днем, и мы увидели венгерского инженера, его простую телегу и белую лошадь. Разговорились. Он был один и охотно позволил нам присоединиться к нему.
— Одному ехать скучно, да и страшно, — сказал он.
Быстро прицепив наш возик к телеге, довольные, мы поехали дальше, и казалось, что путь до Wolckenbruck[1509], куда ехал инженер, был обеспечен. Но Бог сулил иначе. Я сел впереди с правой стороны, а Таня — с левой. Благополучно проехали с километр, как вдруг появились советские аэропланы. Наш инженер перепугался и погнал свою лошадку полным ходом. Нашу маленькую тележку стало бросать из стороны в сторону по ухабистой полевой дороге. На каком-то большом ухабе наш возик, довольно высокий, накренился на правую сторону и повалился на землю, прицепка оборвалась, передняя ось с двумя колесами выскочила из втулки задних колес, а самая тележка опрокинулась в канаву. Таня, сидевшая на возике с левой стороны, сделала в воздухе сальто-мортале и кубарем полетела с частью вещей в канаву, а остальные — упали на меня и сильно меня давили. Нам было и больно, и смешно.
Венгерец, не заметив нашего падения, со страха во все лопатки скакал дальше. Наше положение сделалось больше чем трагическим!
Вещи, плохо запакованные, рассыпались по дороге и канаве. Я был прижат колесами и не мог двинуться, — хорошо, что грунт был мягкий.
Приподняв передние колеса, я хотел болт, держащий задние колеса, поставить на место, но сделать это мне не удалось: при падении болт согнулся в дугу, выпрямить его можно было только горячим способом. Темная ночь довершала наше несчастье, — не было видно ни зги. Мы были совершенно одни — ни повозки, ни человека около нас, только аэропланы кружились над нами, но бомб не сбрасывали и не обстреливали.
Вдев болт во втулку, я и Таня влезли на тележку и стали прыгать и скакать, надеясь своей тяжестью поставить его на место, и не ошиблись: после пятнадцатиминутной скачки творень вошел во втулку. Положив вещи на тележку и перевязав их, мы, измученные, голодные и нервно-потрясенные, отправились дальше. У небольшого хутора советские авионы снова осветили нас «сталинскими свечами». Мы проскочили
