власть работала, как гестапо, беспощадно вылавливая контрреволюционеров. В Куфштейне допрос беженцев производился в большой комнате с двумя выходами. В одну дверь выходили после допроса праведники, в другую — грешники. Последние в лагерь не возвращались, а куда-то бесследно исчезали. Так пропал бывший офицер Орлов; его советские люди посадили в автомобиль и увезли неизвестно куда.
Провести в Куфштейне повторную регистрацию властям не удалось Наученные горьким опытом, беженцы все разбежались. Они ушли в окружающие Куфштейн горы и там оставались всю ночь с больными и детьми, вернувшись в лагерь только на следующий день, а некоторые так боялись русских палачей, что исчезли из лагеря насовсем, кто куда.
Часто случалось, что человек шел в парк подышать свежим воздухом и назад не возвращался, попав в руки советского НКВД (СМЕРШ[1513]).
Один русский инженер открыл в Инсбруке контору. В девять часов вечера в контору пришло трое замаскированных лиц с револьверами в руках и потребовали, чтобы хозяин следовал за ними. К счастью, жена одного служащего конторы не растерялась и позвонила французской полиции, последняя явилась и арестовала нападавших — все трое оказались советскими подданными.
Я сам был свидетелем, когда в[о] французском комиссариате советский представитель официально наводил справки о русском инженере, который случайно стоял тут же, рядом с нами. Французский офицер даже глазом не моргнул, ответив советскому представителю, что интересующее его лицо несколько дней тому назад уехало в другой сектор. Были и такие случаи, когда французские власти вызывали разыскиваемого Советами человека и предупреждали его о розыске, советуя немедленно переезжать в другой сектор; ему оказывали полное содействие и выдавали необходимые документы.
Другое дело были англичане и американцы. Всем известно предательство англичан, выдавших Советам весь лагерь Пеггец, в районе Лиенца. Там целиком была выдана 15-я казачья дивизия фон Паннвица[1514], силою около 20 000, и двадцать тысяч других беженцев. Их пригласили в здание театра, якобы для обсуждения вопроса о переселении за океан, а в действительности, вместо Канады, все сорок тысяч человек отправили на Лубянку. В Москве были повешены: П. Краснов[1515], С. Краснов[1516], А. Шкуро[1517], Султан Келич Гирей[1518], Т. Доманов[1519] и Хельмут фон Паннвиц; офицеры — расстреляны, а казаки отправлены на тяжелые работы. Стариков, женщин и детей избивали резиновыми жгутами. Священника, служившего молебен на площади Пеггец, избили до полусмерти. Многие тут же были смертельно ранены и убиты. Многие утонули в реке, они хотели переправиться на другую сторону, но река была глубокой и быстрой… У австрийской деревни Дольсах на реке образовалась плотина из трупов.
По достоверным сведениям, все эти зверства и насилия производила Палестинская бригада. Из лагеря Пеггец было репатриировано тридцать пять тысяч человек.
Начальник 15-й казачьей кавалерийской дивизии[1520], немец фон Паннвиц, отказался от предложения союзного командования считаться немецким военнопленным и разделил участь казаков. Он вместе с ними был расстрелян 16 января 1947 года[1521].
В своих насильственных мерах и предательстве американцы не отставали от англичан и передали на верную смерть генерала Власова. Способ выдачи был таким же самым, как и в лагере Пеггец. Американцы пригласили Власова и начальника 1-й дивизии Русской освободительной армии Буняченко[1522] на совещание. Ничего не подозревавшие генералы отправились на совещание под прикрытием американских броневиков. Однако по дороге они встретили советский грузовик, сидевшие в котором офицеры узнали Власова, и, после короткого разговора, Власов и Буняченко были выданы красным. Американское командование не имело никакого юридического права на выдачу Власова и Буняченко, ибо последние были в немецкой форме «Вермахт», а потому должны были считаться немецкими военнопленными, а не русскими.
По сведениям советского генерала Голикова[1523], того самого, который командовал 23-й казачьей дивизией[1524], бывшего начальника репатриационного отдела, так было репатриировано около пяти миллионов человек, из которых почти половина была расстреляна или погибла от истощения и болезней.
Такие же трагические сцены избиения и самоубийств происходили в форте Дике, Нью-Джерси, в июне 1945 года, где американскими военными властями была произведена с особой жестокостью насильственная репатриация русских людей.
Шлиттерс сначала входил в американский сектор. Рядом со мной жила семья советских беженцев. Молодых людей звали Ванька и Мишка. Они приехали на запад в своей фурманке[1525] вместе с родителями. Когда французы неожиданно сменили американцев, распространился слух, что французы будут выдавать беженцев Советам, и эта семья быстро собралась и ночью переехала в американский сектор. Через две недели мы узнали, что вся семья была выдана Советам.
Наконец, дошла очередь и до Шлиттерса: французские власти сообщили нам о предстоящей регистрации и приказали представить все надлежащие документы. Одновременно началась беспощадная ловля так называемых одиночек, как мужчин, так и женщин.
Напуганные фактами и слухами о насильственной выдаче беженцев Советам, мы были настроены всегда тревожно и чего-то ждали. Наконец, наступил и наш черед.
До сего времени было много регистраций, но все они были шаблонного типа, и мы ездили в Швац самостоятельно, без сопровождения полиции, а в этот раз ко мне пришел полицейский и принес особо строгий приказ мне и Тане явиться на регистрацию в советскую комиссию, причем заявил, что он поедет с нами. Меня это удивило. Я спросил полицейского:
— Что это, арест?
— Нет, это только форма, — ответил он.
Приехав в Швац, я увидел советскую комиссию, состоявшую из трех членов: подполковника, капитана и казачьего офицера в чине сотника.
Допрашивали подробно, выпытывая всю подноготную. Русская пословица говорит: «У страха глаза велики», — и мне показалось, что полицейский следит за нами. Чтобы в этом удостовериться, я нарочно вышел на улицу и пошел в сторону. Вслед за мной вышел и полицейский. Может быть, это было случайно, но вполне достаточно, чтобы взвинтить и без того расшатанные мои нервы. Воспользовавшись тем, что полицейский заговорил с французским капитаном, я и Таня вышли из помещения и побежали на большую дорогу, где увидели французский грузовик, шедший по дороге на Шлиттерс (мы оба хорошо говорим по-французски), французы взяли нас с собой. Приехав домой, мы наскоро запаковали ценные вещи и убежали в лес. Шли с трудом, по пояс в снегу. Было очень холодно. В лесу набрели на небольшой сарайчик, при помощи бывшей в нем лестницы спрятались на сеновале, и лестницу подняли наверх. Там спали, вернее, провели ночь. Стоял мороз, и мы очень мерзли. Просидев в сарае два дня, мы не выдержали холода и голода и решили вернуться на квартиру, где, к нашему удивлению, узнали, что о
