Теперь я могу присоединиться к обвинению. и доказывать, что поджог произошел от злого умысла. Затем, если бы я здесь проиграл, то тогда только придется доказывать, что поджог произошел от неосторожного обращения с огнем агентов г. Овсянникова. Но эти мои отношения касаются ныне только г. Овсянникова и только к нему одному я могу простирать требование об уничтожении страхования вследствие злого умысла, потому что только он один был страхователем; Левтеев и Рудометов не состояли с обществами ни в каких договорных отношениях. Только в том случае, если бы ныне Левтеев и Рудометов были признаны одни, без Овсянникова, учинившими поджог, если бы я потерпел отказ в требовании, обращенном к Овсянникову, и если бы я потерял и гражданское дело, которое, как я думаю, можно вести на тех основаниях, которые я изложил вам, явилась бы возможность искать еще вознаграждения за убытки, происшедшие от пожара, с Левтеева и Рудометова, как лиц, обвиненных в поджоге без участия в этом поджоге Овсянникова. Таким образом, эти последние лица стоят ныне вне дела, и об них я буду говорить только вскользь, насколько они были исполнителями его приказаний, лицами, через которых он приводил свою мысль в исполнение.
Мое положение несколько различно от положения прокурора. Он действовал именем общественного блага, именем страдающих солдат; он смелой рукой раскрывал вам те язвы, которые точат нашу администрацию, и бессилие администрации в борьбе с этим злом. Я не могу идти этим путем, я должен ограничиться только областью голых и сухих фактов. Я полагаю, что в рамкахэтой задачи я могу принести известную долю пользы, если сгруппирую и сопоставлю удостоверенные факты таким образом, чтобы из них прямо и непосредственно вытекало заключение. Я пойду иным путем, нежели товарищ прокурора, и прежде всего постараюсь на прочных основаниях установить факт поджога мельницы без отношения к тому, кто ее сжег.
Здание мельницы громадное. Оно принадлежит к числу немногих в Петербурге. Оно стоило около миллиона рублей. Здание это так велико со своими четырьмя этажами, чердаком и подвалом, что невольно задумаешься: и сжечь-то его не скоро сожжешь. Мы знаем, что во время пожара мельницы огонь был так силен, что кирпич остекловился, что он раскалывается теперь пластами, как грифель, что в здании вокзала Варшавской железной дороги, через канал, полопались в окнах стекла от жара, что мука горела еще в течение двух недель, после пожара. Здание громадное, но и громадное здание можно сжечь, если дать огню достаточно времени. Как же велико было время, которое потребовалось для того, чтобы обратить это здание в море пламени. Это время было крайне ограничено и определить его можно точно, минута в минуту, по видному всем циферблату вокзала Варшавской железной дороги, по которому рассчитывало время большинство свидетелей. Судебное следствие представило нам в этом отношения следующие данные: в половине пятого дворник Клоков вошел с улицы и через калитку, соседнюю с лестницей, где швейцар, вернулся в дворницкую и разбудил товарища Чернышева; Чернышев собрался в течение 10 минут, взглянул на циферблат Варшавской железной дороги; было как раз 4 часа 40 минут. С этого момента прошло еще несколько времени в тишине, спокойствии. Промежуток определяется показанием сторожевых пожарных на каланче нарвской части; эти сторожа, Яшенков и Яворский, показали здесь, что минут за 5--10 перед пожаром на мельнице вспыхнул огонь. Таким образом, опять подтверждается то же самое время -- 4 часа 40 минут. Прошло 1/4 часа совершенно спокойно. Затем огонь увеличивается и развивается с такой быстротой, что нарвская часть, самая ближайшая от мельницы,-- я полагаю, что она прилегала к месту пожара не более как в 5 минут,-- застала огонь внутри и везде дым. Затем прошло еще каких-нибудь минут 20, и уже нельзя было ничего спасти, кроме того отделения, где были жилые помещения. Таким образом, потребовалось не менее часа для того, чтобы пожар принял такие огромные размеры.
Кто наблюдал за началом пожара? В это время наблюдали за ним следующие лица: Яворский и Яшенков, которые никаких признаков огня не замечали до пяти часов без пяти минут. В то самое время, как они сторожат на каланче, близ угла Обводного канала, противоположного мельнице, сосед-домовладелец Пудов распоряжался счищать снег с своего дома; наблюдал еще Авденко, сторож при Варшавской железной дороге, у вокзала. Вдруг Яшенков и Яворский замечают за 5 минут до пяти струйки дыма не на дымогарной, главной трубе, которая стала выпускать дым через 1 1/2 часа, а в этот момент была совершенно чиста, но над магазинным отделением и зерносушильней одновременно; рефлекс огня, скользящий по стене, освещал внутренность двора. Яшенков и Яворский ударили тревогу, по сигналу собралась тотчас нарвская часть. В этот миг и Легоньков заметил искры, поднимающиеся над зданием по тому направлению, которое соответствует веялочной трубе; замечен был также дым и Пудовым, но Пудов не мог определить, откуда этот дым, он не наблюдал специально, выходил ли этот дым из главной трубы. Наконец, огонь замечен и Авденком, показание которого важно потому, что он прямо определяет время: в 5 часов, по циферблату Варшавской железной дороги.
Осветилось уже все здание с внутреннего двора; над крышей появились искры, и станция Варшавской железной дороги была совсем освещена. Вот все, что нам известно об обстоятельствах, относящихся до прибытия на место пожара других свидетелей, которых я считаю самыми достоверными по отношению к определению наружного вида, если так можно выразиться, этого пожара, а именно пожарных. Они съезжались отдельными командами. Я прошу вспомнить и расположить в вашей памяти порядок являющихся частей, потому что каждая часть действовала как один человек. Прежде других прискакала нарвская часть. Она прилетела на место пожара в то самое время, когда, как говорит пристав Агафонов, он, явившийся одновременно, видел уже пламя над главной трубой. Я не могу объяснить это показание иначе, как обманом чувств, потому что и по теории, которая лежит в плане защиты, и по теории, которой может следовать обвинение, факт этот невозможен. Никто из пожарных ни пламени, ни дыма в главной трубе не видел. Пожарные нарвской части позвонили в колокольчик к швейцару, и выходит Семенов, разбуженный уже Легоньковым. Они летят дальше к метальной лестнице и опять звонят, но лестница наверх заперта, им никто не отворяет. Они обогнули угол Измайловского, поехали до ворот по Обводному. Один из пожарных, брандмейстер Панасевич, показал странную вещь, которую также я объясняю, как и показание пристава Агафонова, явной ошибкой. В первом этаже по Измайловскому в двух крайних окнах к каналу он усмотрел выкидываемое на улицу пламя, вот из этого места (Спасович указывает по модели на кладовую); я полагаю, во всяком случае. что это не более как ошибка, что свидетель смешал обстоятельства. Я заключаю это из показаний пожарных той же нарвской части, которые все показывают, что пламени в это время вовсе не было ни по Измайловскому, ни по Обводному, а валил только густой дым из окон по Измайловскому и из подвальных окошек по Обводному. Если бы пламя было видно по фасаду с Измайловского, то, вероятно, они тут бы остановились, сделав заключение, которое сделал прибывший потом брандмайор Гранфельд, когда он приехал на мельницу и увидел огонь с Измайловского. По его словам, он удивился, почему нарвская часть не остановилась именно здесь тушить огонь.
Пожарные нарвской части сломали ворота на Обводном, объехали кругом и встали на дворе тут (показывает по модели на углубление, в котором спускаются рельсы от деревянной трубы из 3-го этажа веялки в 1-й этаж зерносушилки). Из тех показаний, которые были здесь даны относительно огня в веялочной трубе, самыми точными и обстоятельными представляются показания Ярышкина, Панасевича и Курашева, которые показывают следующее: горела веялочная труба. Но как она горела! Одни говорят, что огонь шел вверх -- так показывают Панасевич и Курашев; другие, например Ярышкин, говорит, что огонь шел вниз из веялки по трубе. Это последнее объяснение подтверждается свидетелем, швейцаром Семеновым, который вышел из швейцарской и, проходя через машинное отделение, видел, как огонь пробирается сверху вниз по зерносушильной трубе. Пожарные остановились здесь (указывает по модели на каменный помост и лестницу в подвал под веялочной трубой) и заметили, что вход из лесенки в подвал над помостом, где помещалась дверь, постоянно запертая, по показанию Морозова, совершенно темен, что спуск в подвал завален рогожами и снегом. Пожарные не видели за горящею трубой: никаких окошек, ни дверей в стене магазинного отделения.
Все эти окна и двери были заперты, а темнота свидетельствует, что в магазинном отделении, в подвальных этажах не было никакого огня. Минуты через 4 или 5 после нарвской прилетела часть коломенская, которая нам дала следующих свидетелей: брандмейстера Иконникова и рядовых Григорьева и Самсонова. Брандмейстер увидел 4 окна внизу, в подвале, к лестнице близ ворот, из которых клубился дым, выходя с искрами пламени. Он остановился здесь и послал Григорьева и Самсонова на навес; над тем местом множество дверей, выходящих из магазинного отделения подвального этажа; но они должны были спуститься, потому что огонь пробирался вверх в первый этаж и из первого во второй этаж, а в,о втором горели и падали ставни окон, из коих одна ударила самого Иконникова. Продолжая, однако, отстаивать фасад с Обводного канала, Иконников заметил, что огонь приближается по подвалу к кладовой, которая еще цела. Чтобы перенять огонь, Иконников послал Григорьева в эту кладовую через разломанное окошко подвала; в то самое время он приказал Самсонову поливать дверь из магазинного подвала в подвал кладовой из ствола, вставленного косвенно в разбитое окошко магазинного подвала. Таким образом, Самсонов обливал дверь, которую лизало пламя, а Григорьев отстаивал ту же дверь с другой ее стороны. Будучи в подвале кладовой, Григорьев дыма не чувствовал, все было цело, и, по словам Иконникова, после того выносили еще вещи из второго и третьего этажей кладовой, которая уже сгорела тогда, когда огонь, путешествовавший по верхнему этажу, перешел сюда сверху, после чего распространился далее. Таким образом, ошибка Панасевича обнаруживается вполне и показание его отпадает само собой. Эта часть здания больше всего цела, и огонь проник сюда гораздо позже, чем в другие отделения.
