Итак, есть три огня. Я утверждаю, что три, а не два. Если бы один из этих огней даже и был объясним действием трубы, то два других совершенно необъяснимы. Но я думаю, что, кроме общности огней, нельзя допустить и происхождения огня в веялке переходом его из сушильни в веялку. Есть два обстоятельства, которые положительно устраняют возможность предполагать этот огонь сначала в сушильне от трухи, потом в веялке, а- именно, дым и запах. Дым не наблюдался в промежуток времени от пятницы или субботы до пожара, никто его не видел в субботу вечером и ночью на воскресенье, пожарные его не видели, несмотря на лунную ночь. Если и есть показания о дыме, который будто бы выходил из трубы в течение субботы, то разве только такие показания, которые весьма подозрительны. Показания эти принадлежат или чиновникам интендантства, которым верить особенно нельзя, по известным вам причинам, или служившим у Овсянникова приказчикам и то не всем. Что касается до запаха, то это такой признак, который должен быть замечен во всей окрестности, или же нужно предположить, что на Измайловском проспекте и на Обводном канале, где находится станция Варшавской железной дороги, на которую прибывают поезда в 12 часов вечера и на которую в это же время едет много народа,-- все эти приезжающие и отъезжающие были лишены чувства обоняния, потому что, по словам экспертов, одного фунта трухи достаточно для того, чтобы выгнать нас из этого помещения. Этот дым наполнил бы весь околоток, стлался бы до нарвской части; если бы он шел из подвального отделения, то выходил бы совершенно свободно через окна без стекол сушильни, гулял бы совершенно свободно по двору, наполняя воздух гарью. Таким образом, мы имеем факт крепкий, твердый, неопровержимый: три огня. Но, кроме этого факта, есть еще множество других странных, подозрительных обстоятельств, которые заставляют призадуматься и которые, в соединении с фактом существования трех отдельных огней, приводят к полному убеждению в том, что пожар мельницы был следствием поджога. Вспомните показания свидетелей Кузнецова и Козлова; три-четыре-пять взрывов в магазинах, как будто из пушки. Что это такое? Подумали, что это взрыв газа; послали в газовое общество. Приехал газовщик, приехало начальство; газометры оказались в порядке, газ не открыт; по вычислению газовщиков. 300 куб. футов газа израсходовано от 4-го до закрытия работ на мельнице, значит, взрывы не от газа. В том же помещении есть остатки бочек, какие-то обручи, вообще такие вещи, которым не следовало храниться в магазинном отделении. Другая странность: видев копию с паровиков, вы знаете, что в подвале под швейцарской есть главный водопроводный кран от городского водопровода. Казалось бы, что первая мысль во время пожара должна бы была быть та, чтобы открыть этот кран. Служащие на мельнице отнекиваются, говорят, хотели открыть, но не решились, потому что едва ли бы трубы действовали вследствие того, что часть их была расплавлена. Приходит водопроводчик Березовский в 8 часов, находит воду; на полу в кочегарке течет вода. Допустим, что главный кран водопровода открыт без злого умысла кем-нибудь из посторвнних, который остался недопрошенным; но зачем же этой воде быть в котлах паровиков. Вода в котлы могла пойти только через питательные снаряды; нужно открыть клапаны, сообщающие эти питательные снаряды с водопроводными трубами. Следовательно, была чья-то рука, которая направила эту воду в котлы после того, как вода, по уверению всех служащих, была выпущена оттуда накануне пожара по приказанию Левтеева, и только в 7 часов вечера, в воскресенье, следовательно, после пожара, Левтеев приказал Кильпио выпустить эту воду из котлов. Впуск воды в котлы имеет чрезвычайно важное значение; она была не нужна там при бездействии мельницы. Если бы огонь распространился по кочегарне, то котлы взорвало бы, а всю кочегарню разнесло бы.

В довершение всего есть еще обстоятельство, не только подозрительное, а прямо наводящее на мысль о поджоге. Это выпуск коды из труб, как водопроводных и пожарных, так и из бака по прямому приказанию Левтеева. Были две машины: маленькая донка и большая машина, работающая в 200 или в 250 сил. Можно было остановить большую машину, но незачем, было снимать золотники. Зачем было класть это в кладовую. Незачем, как говорили об этом механики. Золотники могли остаться, но если они были сняты, были сложены в кладовую, то этим самым была преграждена всякая возможность приведения большой машины в действие. Остается донка. Она может быть очень полезна, если ее привести в действие, придется только предварительно отапливать квартиры и бак, потому что дров на нее идет всего 1 1/2 сажени, то есть чрезвычайно малое количество, между тем масса топлива была запасена на дворе.

Посредством донки можно было отапливать квартиры служащих, можно было, не отапливая квартир, подогревать один только бак, спуская воду вместе с паром и препятствуя замерзанию воды в резервуаре. Бак был большой, он был устроен так, что рассчитывали, что он будет отапливаться снизу. Его отапливали таким образом в 1874 году после остановки работ. Бак был необходим; между тем из бака и труб была выпущена вода. Это распоряжение делается в высшей степени знаменательным, если его связать с пожаром 7 декабря 1874 г. Если кому-нибудь, то именно Левтееву было непозволительно выпускать воду из бака, так как он убедился, как полезен был этот бак в данном случае. 7 декабря обстоятельства пожара были почти одинаковы, как и в настоящем случае. Огонь появился ночью во втором или третьем часу, так же как и теперь- в веялке, так же как и теперь выбежал швейцар Семенов, по его крику сбежались люди и потушили пожар только потому, что была под рукой вода из бака. Убытка принесено всего на 25 руб., и здание спасено благодаря воде, которая была в баке. На отопление бака идет одна сажень в день, следовательно, потребно всего каких-нибудь 5 руб. в день для того, чтобы быть обеспеченным от пожара. Все эти приведенные мной обстоятельства совершенно схожи с тем, как если бы мы где-нибудь на листе бумаги увидели черточки и заметили, что из черточек складываются буквы, из букв целое слово. Стали бы мы предполагать, что это слово начерчено ребенком, который не умеет читать и писать. Нет, оно написано кем-нибудь знающим грамоту, а то, что написано на этом листе, я вам передаю -- слово было поджог.

Если имел место поджог, то кем он совершен? Конечно, не посторонним человеком, потому что мельница заперта, как крепость, со всех сторон, двери швейцарской заперты на ключ, калитки с Измайловского и Обводного также заперты, у дверей есть швейцар, который видит всех, кто входит и кто выходит. Итак, поджог не мог быть совершен внешним человеком, посторонним, но непременно совершен кем-нибудь из своих. Если постороннему невозможно, то человеку, живущему на мельнице, вполне возможно самыми разнообразными способами и путями свободно прохаживаться по этому зданию по всем направлениям, как показывали приказчики Овсянникова, пройти до магазинного отделения подвалом, подняться на чердак и от лестницы с Обводного пройти до квартир служащих; можно было, не имея отмычек, спуститься с лестницы Обводного Канала через открытые двери в магазинное отделение; во втором и третьем этажах можно было подвалом магазинов через подземельный коридор пройти в зерносушильню; можно было из зерносушильни пройти до того отверстия, где в сушилку спускалась веялочная труба;, можно было стоять на дворе, просунуть руку в отверстие или окошко веялочной трубы и бросить туда огонь; можно было войти на двор через поддувало. Итак, кто мог совершить поджог? По всей вероятности, он совершен кем-нибудь из местных людей, по всей вероятности Рудометовым. Он был один на этом дворе в течение весьма продолжительного времени; он караулил мельницу со двора всю ночь. Может быть, поджог совершил кто-нибудь и другой, но во всяком случае Левтеев не мог в нем не участвовать, потому что в деле видна его рука. По его распоряжению выпущена из труб вода; он один командует на мельнице. Но кто он такой, Левтеев. Он только двойник другого человека; он совсем исчезает в сиянии другого большого светила. А это светило и есть то лицо, которое я обвиняю в поджоге. То, что совершил Овсянников, может быть объяснено только особенностями его положения: отношением, вытекающим из того долгосрочного контракта, которым он так долго занимался. Этот контракт и должен составлять второй предмет нашего исследования. Зайдем же в военное министерство, не обыкновенным может быть путем, и изучим, что заключал в себе этот замечательный контракт.

Весь экономический мир подлежит закону мены. Из особых видов главный, самый важный -- торговля, мена товаров на деньги и денег на товар, вид деятельности, всегда преисполненный обманов и злоупотреблений, потому что всякий норовит получить побольше лучших товаров за свои небольшие деньги и сбыть свои товары наиболее хорошей ценой. Из всех видов мены нет ни одного, который бы был так выгоден и рискован, как тот, в котором контрагентами являются с одной стороны казна, государство, а с другой -- частные лица. Дело это исполнено риска, потому что и казна сбивает цены; есть между подрядчиками конкуренция, каждый старается обогнать других, многие вследствие этого делаются несостоятельными; с другой стороны, с самого низу, от последнего канцеляриста протягиваются руки, которые чувствуют пустоту и которую надо занять. Зло это чрезвычайно глубоко и коренится в истории. Неподатливый подрядчик легко может обанкротиться. Но человек привычный и знающий, как дело делать, наладит его тотчас, легче, чем дело срочнее и чем продолжительнее договор с казной. При этих условиях устанавливается обыкновенно известная средняя недобросовестность. Чиновники дорожат своими местами и допускают только товар не совсем еще негодный, подрядчик тоже старается, чтобы товар не был совсем плох. Это зло, эти недостатки, эта невозможность противодействовать поставкам подмоченной затхлой муки низового помола были известны военному министерству. Зная о существовании зла, казенное ведомство едва ли соберется само выработать новую систему по своему собственному по^ чину. Обыкновенно являются частные прожектеры с готовой идеей, которые прожектируют свой проект, проводят его всюду, пропагандируют, наконец, добиваются того, что идея признается рациональной, превращается в факт, делается системой и господствует над будущим, но будет в свою очередь отменена. Таким фактом и такой системой был долгосрочный подряд поставки для войск, расположенных в районе С.-Петербурга, заключенный на девять лет, с 1867 по 1876 год, и прочитанный целиком в судебном заседании. Контракт состоял из двух совершенно разных частей: мельницы и подряда. Когда проектирован контракт, конечно, предполагалось со стороны казны, что и по одной и по другой статье контрагент казны будет иметь умеренный барыш, без надежды на который, конечно, никто бы не согласился вступить с казной в договор. Но на деле вышло, что контракт устроен так, что при не совсем удачном ходе операций он непременно должен закончиться либо разорением подрядчика, либо финалом вроде того, который имел место, то есть финалом с истреблением мельницы. На деле вышло, что мельница убыточна, одна поставка выгодна, что нужно натягивать подряд, чтоб прореху мельницы покрыть избытком от подряда, что мало-мальски пошатнувшийся на контракте человек должен либо пропасть, либо прийти к намерению освободиться от мельницы во что бы то ни стало. Возьмем сперва мельницу. Она паровая, устроена превосходно и стоила, вероятно, не менее 900 000 рублей. Я не полагаю, чтобы она была абсолютно убыточным предприятием; все зависит от тех условий, в которые поставлено на ней производство. Допустим, что эта мельница, которая молола при Фейгине и Овсянникове 1000 четвертей в день, может молоть до 1500 четвертей в 12 часов. Предположим, что она действует не 6 месяцев, а идет круглый год; представим себе, что совершенно возможно, что на ней работают две смены рабочих, дневные и ночные, что она работает целых 24 часа, промалывая в 300 дней до 900 тыс. четвертей, разделим на это число проценты капитала постройки, 900 тыс. руб., окажется, что каждая перемалываемая четверть несет малую долю как этих процентов от капитала, так и издержек администрации мельницы. Если рынок сбыта муки обширен, если мука будет поставляться не только для войск, но и для народонаселения столицы, притом для последнего больше, чем для первых, то предприятие будет полезное и выгодное и для частных лиц, и для казны. Казна может быть одним из весьма важных заказчиков помогла для владельца мельницы, но мельница будет существовать не одним помолом казенного хлеба. Однако, если допустить, что мельница существует единственно и исключительно только для подряда, то она непременно должна сообразоваться со средствами подряда. Весь подряд простирается в год максимум на 250 тыс. четвертей, но наряды давались меньшие: в 1873 году 170 тыс., в 1874 всего 150 тыс. четвертей. Если бы даже взять круглым числом 200 тыс. четвертей, оплачиваемых по 40 коп. за помол, то всего-навсего прибыли от помола получится только 80 тыс. руб. Если предположить, что на мельнице перемалываются только эти 200 тыс. четвертей казенного хлеба и нет никаких других частных работ, то 80 тыс. руб. вот и весь барыш от предприятия. Но, давая столь мало, предприятие требовало больших расходов. Прежде всего нужно отсчитать проценты от капитала постройки, то есть с 900 тыс., считая по 6 % -- 54 тыс. руб. в год. Допустим, что мельница перешла в другие руки, что новый владелец купил ее дешевле, чем она стоила при постройке, например, за 700 тыс. руб., то и тогда 6 % составляли бы на капитал 42 тыс. руб. в год. А содержание мельницы. Оно еще дороже. Фейгину она обходилась в 120 тыс. руб. Фейгина упрекали в том, что он держал слишком много людей на мельнице с слишком высокими окладами содержания -- до 5--6 и даже до 12 тыс. руб. Я согласен, что расход на жалованье служащим можно бы поубавить, сократить таким образом расходы до 100 тыс. руб. Но я не понимаю той экономии, которую вел Овсянников. Эта уже не экономия, a разорение, это -- хозяйничанье башибузуков, после которого остаются кучи мусора, и мельница обращается в груду развалин, как после нашествия неприятеля. Устранены кранщики, рассчитан сторож, нет человека, получающего более 150 руб.. в месяц. Отпущены мельник, механик и другие главные люди на мельнице -- не более того. Заметим, что жалованье Левтееву не входило в расчет издержек по мельнице. Во главе дел стоят мелкие приказчики. Ремонта никакого. Режутся газовые трубы. На потребности производства идут доски с пола, запас машинного дерева расходуется без толку на мелкие нужды ежедневного обихода. Так хозяйничать нельзя, это не хозяйство, а безобразие. Но даже и при таком безобразии мельница обходилась Овсянникову в 1873 году в 65 тыс. руб., в 1874 в 84 тыс. руб., -- расходы высокие, если принять в соображение, что не мог Овсянников надеяться владеть мельницей долгое время почти задаром за шуточную цену в 1000 руб. Он владел мельницей дешево по контракту, но контракт кончался в 1876 году, после чего ему предстояло либо мельницу купить, либо арендовать ее подороже. Если принять все сказанное в соображение, то я нисколько не преувеличу, если скажу, что одна четверть муки действительно обходилась бы в перемоле более нежели в рубль серебром. Если для казны столь важно качество муки и хороший перемол, то отчего ей не платить и по рублю за перемол одной четверти, если есть у нее на то свободные средства. Такова одна сторона медали, посмотрим на другую, то есть на подряд.

1 ... 181 182 183 184 185 186 187 188 189 ... 243

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Судебные речи известных русских юристов - Коллектив авторов бесплатно.

Похожие на Судебные речи известных русских юристов - Коллектив авторов книги

Оставить комментарий