Фитцджеральд разозлился, что староста перебил беседу в такой важный момент:
— Я полагаю, теперь деревня сможет платить положенное.
— Да, сэр… если они останутся.
Лорд нахмурился. Нейт нащупал его слабое место. Как удержать Вулфрика в Вигли? Не приковывать же человека к плугу. Лонгфелло обратился к Натану:
— Скажи мне, староста, тебе есть что предложить лорду?
— Да, сэр.
— Я так и думал.
Рив понял это как приглашение и повернулся к Ральфу:
— Только одно наверняка удержит Вулфрика в деревне до конца его дней. И это в ваших силах.
Тенч почувствовал подвох, но вынужден был сказать:
— Продолжай.
— Передайте ему земли отца.
Если бы не Грегори, на которого он не хотел производить плохое впечатление, Фитцджеральд заорал бы на старосту. Сдерживая ярость, он твердо ответил:
— Вряд ли.
— Я не могу найти держателя. Аннет не в силах обрабатывать надел, у нее не осталось мужчин.
— Плевать. Он не получит эту землю.
— Почему? — спросил законник.
Ральф не хотел объяснять, что злится из-за драки двенадцатилетней давности. У Грегори сложилось о нем выгодное впечатление, и лорд Тенч не хотел его портить. Что подумает королевский советник о рыцаре, который путает собственные интересы с местью за детскую ссору? Он подыскивал убедительный довод:
— Получится, будто его наградили за бегство.
— Не думаю, — ответил лондонский гость. — Если Нейт прав, вы дадите ему то, что больше все равно никому не нужно.
— И все-таки другие сельчане могут неправильно понять.
— Мне кажется, у вас слишком прямолинейный подход, — заметил Грегори, не относившийся к тем, кто тактично держит свое мнение при себе. — Все должны знать, что вам нужны землепашцы. Почти всем они нужны. Крестьяне поймут лишь то, что вы действуете в своих интересах, а беглецу повезло.
Нейт добавил:
— На своей земле Вулфрик и Гвенда будут работать вдвое усерднее.
Ральфа приперли к стенке. Лорд Тенч очень не хотел упасть в глазах Грегори, успев лишь поднять вопрос о свободном титуле. Он не мог рисковать из-за какого-то наглеца. Значит, придется уступить.
— Может, вы и правы. — Фитцджеральд поймал себя на том, что говорит сквозь зубы, и постарался принять небрежный вид. — Все-таки мы его вернули, унизили. Может, этого и достаточно.
— Уверен, что достаточно.
— Ладно, Нейт. — Слова застряли у Тенча в горле. Он не мог примириться с мыслью, что своими руками передает врагу заветную землю. Но есть более важные вещи. — Скажи Вулфрику, что он может получить акры своего отца.
— Я сделаю это до наступления темноты. — И Нейт ушел.
— Что вы там начали про графа? — спросил Грегори.
Ральф осторожно подбирал слова:
— После гибели графа Роланда в битве при Креси я думал, что король пожалует мне титул графа Ширинга, ведь я спас жизнь юному принцу Уэльскому.
— Но Роланд имел прямого наследника, у которого тоже было двое сыновей.
— Разумеется. А теперь все они умерли.
— Хм-м. — Лонгфелло сделал большой глоток вина. — Отличное вино.
— Гасконское.
— Полагаю, из Малкомба.
— Да.
— Очень тонкий вкус. — Грегори выпил еще. Он, кажется, собирался что-то сказать, и Ральф молчал. Законник выдержал длинную паузу, подыскивая слова. — Где-то здесь, в окрестностях Кингсбриджа, существует письмо, которое… не должно существовать. — Фитцджеральд заинтересовался. Что сейчас будет? — Много лет назад это письмо находилось у человека, имевшего все основания хранить его в надежном месте. Однако не так давно кое-кто задал мне несколько вопросов, вселивших в меня опасения, что тайна может выплыть наружу.
Как-то слишком загадочно. Тенч нетерпеливо поерзал:
— Я не понимаю. Кто задавал вам вопросы?
— Настоятельница Кингсбриджа.
— Вот как.
— Вполне возможно, до матери Керис просто случайно что-то дошло и вопросы вполне безобидны. Но друзья короля опасаются, что письмо у нее.
— А что в письме?
И вновь Грегори принялся осторожно подбирать слова, нащупывая в бурной реке аккуратно выложенные каменные мостки.
— Это касается возлюбленной матери короля.
— Королевы Изабеллы.
Старая ведьма еще не отдала Богу душу. Говорили, она живет в своем роскошном замке Линн, проводя дни за чтением романов на родном французском языке.
— Короче говоря, — закончил гость из Лондона, — мне нужно выяснить, действительно ли это письмо у настоятельницы. Но о моем интересе никто не должен знать.
— Таким образом, либо вам придется отправиться в аббатство и порыться в сестринских хартиях… либо их нужно доставить вам, — предположил Ральф.
— Второе.
Фитцджеральд кивнул, понимая, чего от него хочет Грегори. Тот пояснил:
— Я потихоньку навел справки и обнаружил, что никто точно не знает, где находится сестринская сокровищница.
— Но сами-то сестры знают, хотя бы некоторые.
— Они не скажут. Однако, насколько мне известно, вы прекрасно умеете… убеждать людей делиться секретами.
Значит, Лонгфелло знал, чем занимался Тенч во Франции. Ральф понял, что разговор зашел не случайно. Законник планировал его. Возможно даже, именно с этой целью и приехал в Кингсбридж.
— Пожалуй, я смогу помочь друзьям короля решить эту проблему…
— Хорошо.
— …Если мне пообещают в награду графство Ширинг.
Грегори нахмурился.
— Новому графу придется жениться на графине.
Фитцджеральд постарался скрыть возбуждение. Интуиция подсказывала ему, что лондонец не очень уважает людей, которые в своих поступках, хоть и частично, руководствуются желанием обладать женщиной.
— Леди Филиппа, конечно, несколько старше меня, но я не против.
Лонгфелло покосился на хозяина:
— Леди Филиппа очень красивая женщина. Тот, кому король назначит ее в жены, должен почитать себя счастливцем.
Тенч понял, что переборщил, и торопливо заметил:
— Не хочу показаться мужланом. Она действительно красавица.
— Но мне казалось, вы уже женаты, — протянул Грегори. — Я ошибаюсь?
Ральф перехватил взгляд Алана, который с нетерпением ждал его ответа, и вздохнул:
— Моя жена очень больна. Ей недолго осталось.
Гвенда разожгла огонь на кухне, достала свои кастрюли, наполнила одну из них водой из колодца, бросила немного лука — первое, что нужно для любого блюда. Вулфрик принес из леса дров. Мальчики радостно отправились играть со старыми друзьями, не догадываясь о масштабах навалившейся на них всех беды. Беглянка занимала себя домашними делами до самой темноты. Старалась не думать. От любых мыслей становилось только хуже: будущее, прошлое, муж, она сама. Вулфрик сел и уставился в огонь. Молчали.
Появился Дэвид Джонс со взрослой дочерью Джоаной, прихватив большой кувшин эля. Его жена умерла от чумы. Гвенда не обрадовалась: горе она хотела пережить, забившись в угол. Но соседи пришли с добрыми намерениями, и выставить их невозможно. Мрачно протерла несколько деревянных кружек, и Дэвид разлил эль.
— Нам жаль, что все так повернулось, но мы очень рады вас видеть.
Вулфрик выпил залпом и подставил кружки. Еще чуть позже зашел Аарон Яблочник с женой Уллой, которая захватила корзинку маленьких лепешек.
— У вас, конечно, пока нет хлеба, вот я и напекла. — Дом наполнился запахом, от которого у всех слюнки потекли. Дэвид Джонс разлил еще эля, и гости сели. — Как же вы не побоялись бежать? — восхищенно спросила Улла. — Я бы умерла со страху!
Гвенда начала рассказ о приключениях. Далее подтянулись Илай и Джек Сукновалы с блюдом груш, запеченных в меде. Вулфрик много ел и крепко пил. Атмосфера постепенно разрядилась, и беглянка немного повеселела. Пришли еще соседи, все не с пустыми руками. Когда Гвенда рассказала, как жители Аутенби с лопатами и мотыгами двинулись на Ральфа с Аланом, все зашлись от радостного смеха. Затем разговор свернул на настоящее, и батрачка вновь приуныла.
— Всё против нас. Не один Ральф со своими разбойниками, но и король, и Церковь. У нас не было ни малейшего шанса. — Соседи мрачно закивали. — А потом, когда он набросил на шею моему Вулфрику веревку… — Ее окатило липкое отчаяние, голос треснул, она не могла продолжать. Сделав большой глоток эля, Гвенда попыталась еще раз. — Когда лорд набросил веревку на шею Вулфрику, самому сильному и смелому мужчине, которого я когда-либо видела, который когда-либо жил на свете, и повел его по деревне как скотину… Этот бессердечный грубый бык Тенч держит веревку… Я хотела, чтобы небеса рухнули и всех нас погребли.
Сильные слова, но гости закивали. Из всех неприятностей, которые знать могла причинить крестьянам — голод, обман, притеснения, откровенный грабеж, — хуже всего унижение. Такое не забывается.
