А если так — долой книги и микрофильмы! Люди чурались всяких занятий, подолгу бродили по помещениям, хмурые, замкнутые, либо не выходили из своих комнат.
Петр Брага откопал в библиотеке манускрипт, посвященный одной из глав математического анализа, тон самой, над которой он размышлял и на борту «Ориона», и в первые дни пребывания на Земле. Можно было подумать, что добрый Семиглаз, расшифровав мысли Петра, подсунул ему эту работу. Биосвязь? Почему бы и нет, подумал Петр, ведь ее знали земляне даже до старта «Ориона». Но, поразмыслив, Петр отверг свое предположение, хотя поначалу едва не побежал к капитану, чтобы рассказать ему о странном совпадении. Объемистая книга на стеллаже ничем не выделялась среди своих соседок. Похоже было, к ней множество лет никто не прикасался.
Петр поначалу пытался разобраться в случайно попавшейся работе, набрасывал выкладки, пытался следить за мыслью автора, но вскоре забросил свое занятие, вернувшись к бесцельным прогулкам. Внешним толчком к этому послужило все то же злополучное происшествие с Броком.
Однажды днем, подгоняемый голодом (время завтрака давно миновало), Брок вошел в центральный зал и остановился от неожиданности. Обычно в это время здесь было уже пусто, а теперь собрался весь экипаж. Что-то случилось в зале, но что, Брок сразу не мог понять. Ему бросилась в глаза грузная фигура капитана, зажавшего в кулак бороду, взволнованное лицо штурмана, горящие глаза Любавы… Все смотрели в одну сторону: на стену, отделявшую зал от внешнего мира. Брок глянул туда же и позабыл о своем голоде. Обычно прозрачная стена, за которой открывался широкий вид на волю, на сей раз помутнела, превратившись в огромный экран. Брок подошел поближе.
— Новый подарочек доброго Семиглаза, — произнес он, но никто не оглянулся.
Что таить? Брок взволновался, как все, хотя и старался не подать виду. До сих пор все, что демонстрировал Семиглаз на экранах многочисленных приборов, разбросанных в разных помещениях, не выходило за рамки своеобразных бесед с экипажем: орионец задавал какой-либо вопрос — на экране вспыхивал ответ.
А теперь…
Перед орнонцами проносились лиловые пустыни, обожженные солнцем, храмы и пагоды, машины, похожие на живые существа, и существа, похожие на машины. Внезапный взрыв потряс экран, ввысь взметнулись столбы огня и дыма. Люди инстинктивно потеснились друг к другу. Брок оказался рядом с Любавой. Хотел взять ее за руку, но девушка отодвинулась.
— Машинное творчество? — спросил он.
— Не мешай, — сказала Любава.
Сгустившуюся мглу неустанно полосовали фиолетовые молнии. Глухие взрывы следовали один за другим.
Люди силились попять смысл сменяющих друг друга картин, но тщетно. Их можно было, конечно, понимать так и этак, но где гарантия, что именно данное толкование является правильным?
Грохот умолк. Экран очистился. Все ждали, что он снова станет прозрачным, открыв привычный пейзаж. Вместо этого по поверхности стены заскользили бесконечные ряды математических формул. Взоры орионцев обратились на Брагу. Это он, корабельный математик, победил малый мозг «Ориона» в шутливом состязании на скорость решения дифференциальных уравнений. Это он сумел за четыре минуты рассчитать курс во время магнитной бури в районе Сириуса, когда все счетно-решающие устройства корабля вышли из строя. Не было, казалось, области математики, незнакомой Петру. Может быть, Семиглаз решил изъясниться с орионцами на языке математических символов?
— Чем порадуешь, Петр? — спросил капитан.
Брага развел руками.
— Убей меня бог, Джой, если я что-нибудь понимаю, — сказал он тихо. — Н-ни одного з-знакомого символа. — И беспомощно улыбнулся.
Вскоре таинственная передача закончилась, экран погас. Стена вновь стала прозрачной, и сквозь нее в зал хлынули солнечные лучи.
Посыпались реплики. Обмен мнениями едва не привел к ссоре. Часть орионцев видела во внезапной передаче хорошее предзнаменование, другая считала ее бессмысленной выдумкой Семиглаза. Так или иначе, люди встряхнулись, сонная одурь слетела с них.
После того как экран померк и стена вновь стала прозрачной, Брага вдруг заторопился.
— Ты куда, Петр? Пойдем в оранжерею, побродим, как вчера, — предложил ему Григо.
— Не могу, — ответил Брага.
— А что?
— Дело.
Григо недоверчиво усмехнулся.
— Дело? — протянул он. — В старой книге копаться? Так ты же сам говорил, что поставил на ней крест.
— Есть одна идейка, — сказал Брага. — Кажется, я сумею все-таки разобраться в том, что нагородил сегодня Семиглаз.
— А где ты возьмешь те формулы, что пролетели по экрану? — спросил Арго.
— Они у меня здесь, — тронул Петр пальцем свой лоб.
Наскоро напившись из фонтана, он вышел.
Дела нашлись у каждого, и вскоре зал опустел. Любава и Брок остались одни.
— Скоро четыре месяца, как мы на Земле, — сказала Любава.
— В ловушке, — уточнил Брок.
Он выглянул наружу. Погода приметно портилась: на небо набежали невесть откуда взявшиеся тучи, солнце скрылось.
— Твой завтрак. — Любава взяла брикет, висевший в пространстве над полом, и бросила его Броку.
Брок, обернувшись, поймал брикет.
— Дарю его Семиглазу, — произнес он и с силой швырнул его в какую-то установку, расположенную под стенкой, добавив: — Авось подавится!
Щупальца, похожие на усики, выдвинулись и тут же исчезли в недрах установки вместе с брикетом.
— С голоду помрешь, — сказала Любава.
Брок пожал плечами.
— Пусть, — сказал он.
На «Орионе» Брок и Любава росли вместе. Их обиталищем был космический корабль — другого дома они не знали. И конечно, лишь с трудом могли представить себе, что же это такое — твердая почва планеты под ногами, вольное земное пространство, ограниченное лишь кольцом горизонта, трава, колышимая незапрограммированным ветром, да жаркое светило над головой.
Родители Брока и Любавы погибли давно, еще в первой половине полета.
Брок рос мнительным мальчуганом, хотя в критические минуты, когда «Ориону» грозила опасность, выказывал не только хладнокровие, но и недюжинную храбрость.
С детства Брок грезил о Земле — далекой полусказочной планете, откуда тридцать лет назад по собственному времени стартовал «Орион». На покинутой кораблем планете за это время протекли столетия…
Когда наконец корабль, выполнив свою задачу в глубинном космосе, повернул обратно, взяв курс на Солнечную систему, Брок и ложился и вставал с мыслью о Земле, ни о чем другом он говорить не мог.
В своей любви к Земле Брок, разумеется, не был одинок. О ней думали и говорили все члены экипажа, несмотря на то что «старшее поколение» корабля знало Землю отнюдь не понаслышке.
