и хриплый, повторявшийся снова и снова.
Кадаспала продолжал сопротивляться, пытаясь дотянуться до лежавшего на полу ножа. Грипп оттащил его назад и швырнул на камни. Придавив коленом грудь художника, он наклонился ближе.
– Еще раз попробуешь, – сказал он, – и я тебя зарублю. Понял?
Кадаспала судорожно разинул рот, будто не в силах вдохнуть. Грипп убрал колено, но рот несчастного оставался открытым, а жуткие глазницы вновь начали кровоточить. Галас вдруг понял, что это означает.
«Да он же плачет. Беззвучно, без слез – плачет».
В полумраке появилась еще одна фигура, огромная и зловещая. Грипп поднял взгляд.
– Эй, кто там? – хрипло спросил он. – В тени? А ну, выходи!
– Всего лишь Гриззин Фарл, – ответил незнакомец, подходя ближе. Хотя в его рыжей бороде блестели слезы, он сумел улыбнуться. – Меня знают повсюду как Защитника.
Грипп уставился на великана, лишившись дара речи. Потрясенный его улыбкой, он отвел взгляд и посмотрел на своего господина.
Взгляд Аномандера был устремлен на распростертого на полу Андариста. Сам он стоял неподвижно, будто высеченный из оникса, и хранил молчание. А его младший брат продолжал неудержимо выть.
Появился Сильхас, остановившись в нескольких шагах от каминной плиты. Он уставился на тело Энесдии, безвольно лежащее рядом с Андаристом. Сзади подходили другие мужчины. Все молчали.
У ног Гриппа продолжал беззвучно рыдать Кадаспала. Пальцы его правой руки рисовали на полу маленькие, похожие на символы узоры. А все тело художника сотрясали судороги, будто в мозгу его пылала лихорадка.
Когда Аномандер достал из висевших на поясе ножен меч, Андарист поднял голову, и вой его внезапно оборвался, хотя эхо, казалось, висело в воздухе еще невероятно долго.
Аномандер неуверенно, будто пьяный, подошел к брату и остановился возле каминной плиты. Прежде чем он успел что-либо сказать, Андарист качнул головой.
– Я сам дам ему имя, – прошептал он.
Аномандер замер, услышав вызов в словах брата.
– Андарист, но это не твое оружие… – начал Сильхас.
– Это моя рана, и я сам нареку его!
У ног Гриппа послышался негромкий смех Кадаспалы, который наклонил голову, чтобы лучше слышать разговор троих братьев.
– А если я дам имя своему будущему, Андарист, ты станешь во мне сомневаться? – спросил Аномандер. – Ты бросишь мне вызов?
– Не сейчас, – прошептал Сильхас Андаристу. – Не сегодня, умоляю.
– Где ты был? – срывающимся голосом снова спросил Кадаспала. – Слепцы во тьме – я предупреждал вас, но вы отказались меня слушать! Я вас предупреждал! Смотрите же теперь, что она сотворила!
Андарист подполз на коленях к телу Энесдии. С нежностью, на которую больно было смотреть, он обнял невесту, прижав ее голову к своей груди. Все это время он не сводил взгляда с Аномандера.
– Я дам ему имя, – повторил он.
– Меч извлечен из ножен, как ты сам видишь, брат. Во мне пробудилась жажда мести, и пусть этот меч носит имя Возмездие.
Но Андарист покачал головой, гладя одной рукой волосы Энесдии:
– Гнев ослепляет тебя, Аномандер. Жажда мести овладела тобой, хоть ты и веришь, что месть твоя чиста. Вспомни слова Хенаральда!
– Это верный путь, – сказал Аномандер.
– Нет, – возразил Андарист, по щекам которого текли слезы. – Месть вводит в заблуждение. Когда тебе кажется, будто путь ее узок, он на самом деле широк. А когда он кажется тебе широким, он тоньше нитки. Назови свой меч Возмездием, брат, и он всегда будет требовать чужой крови. Я вижу тысячи невинных жертв, которые он оставит за собой. – Андарист помедлил, озираясь вокруг невидящим взглядом. – Кто виновен в том, что случилось? Убийцы, явившиеся в этот дом? Тот, кто отдал им приказ? Сама жажда боя? Или жестокость, которую чей-то отец проявил к сыну десять лет назад? Украденная еда, умершая мать? Старая рана? Или воображаемая обида? Возмездие, Аномандер, убивает справедливость.
– Мне незачем копаться в трагедии неизвестно чьего детства, брат, чтобы знать, кто сегодня стал моим врагом.
– Тогда у тебя ничего не выйдет, – промолвил Андарист. – Твоя месть не чиста. Она оставляет после себя горький вкус. Это жажда, которую невозможно утолить. Позволь мне дать твоему мечу имя, Аномандер. Умоляю.
– Но брат…
– Позволь мне дать ему имя!
– Хорошо, – сдался Аномандер.
– Горе.
Слово повисло в воздухе, словно дым.
– Андарист…
– Прими от меня это имя, Аномандер. Прошу тебя.
– В нем нет силы. Нет воли. Горе? Слово сие подобно ржавчине для железа, пеплу для огня, смерти для жизни. Мне ничего не даст это название, брат.
Андарист бросил на него тусклый взгляд:
– Ты примешь мое горе, Аномандер, – иначе я никогда больше на тебя не взгляну, не назову тебя братом и не признаю, что мы с тобой одной крови.
Аномандер убрал меч в ножны.
– Тогда ты услышишь лишь рассказы о справедливости, которую я буду вершить от твоего имени, и о возмездии, которое учиню, – в чем я клянусь над телом твоей возлюбленной и над хладным трупом ее отца.
Андарист опустил голову, будто брат только что перестал для него существовать, и Грипп Галас понял, что он не поднимет взгляда, пока Аномандер не уйдет.
В комнату вошел Сильхас, и, когда Аномандер прошел мимо него, он протянул руку и развернул брата кругом.
– Не делай этого! – крикнул он. – Прими его горе, Аномандер! Прими его на свой меч!
– И затупить тем самым его острие, Сильхас? Вряд ли сие разумно.
– Ты готов оставить брата, чтобы он сам нес тяжелое бремя? Андарист ведь лишился невесты.
– Я умер в его глазах, – холодно ответил Аномандер, высвобождаясь. – Пусть оплакивает нас обоих.
У ног Гриппа Галаса негромко рассмеялся Кадаспала.
– Я вижу его, – прошептал он. – Вижу его портрет. Наконец-то. Его портрет. На коже. Я вижу его. Подожди, и узришь сам.
Его лицо с пустыми глазницами исказила радостная гримаса, и он начал рисовать пальцами в воздухе.
У каминной плиты рыдал Андарист. С его губ сорвались полные отчаяния слова:
– Неужели никто не разделит мое горе? Никто не станет скорбеть вместе со мной?
– Я приведу его обратно, – сказал Сильхас.
– Иди, – прошептал Андарист.
Сильхас выбежал из комнаты.
Кадаспала освободился из захвата Гриппа, оттолкнувшись ногами, и поднялся, продолжая водить в воздухе пальцами.
– Слушайте их! – завопил он. – Кто тут видит? Не они! Только я! Кадаспала, у которого нет глаз, единственный, кто тут видит!
– Кадаспала, – позвал Андарист, – я держу в объятиях твою сестру. Иди ко мне.
– Оплакивай ее один, – ответил художник без малейшего сочувствия. – Энесдия никогда бы не стала твоей. Это ты открыл перед ней этот путь своими трогательными словами о любви и обожании, и она ступила на него – навстречу собственной смерти! Посмотри же на меня,
