— Нет, — печально молвил он, как будто сожалея, что она почувствовала его состояние, — нет, я, как и вы, полон сил.
— Вы совсем не отдыхали, Арман, вам нужно отдохнуть… Подумайте, — добавила она робким, взволнованным голосом, — подумайте, завтра мы уезжаем… и… вам тоже нужен отдых…
— Да, — Луицци рассеянно осмотрелся по сторонам, — я бы отдохнул… где-нибудь… там…
— Арман, — Леони страстно сжала его руку, и счастливая слеза покатилась по ее щеке, — вы добры и великодушны, я благодарна вам.
— Леони!
— О да! Благодарю вас! Вы хотели забыть, что я вся в вашей власти. Я поняла, Арман… Вы любите меня, очень любите.
— Это вы добры и великодушны, вы дарованы мне судьбой.
— И принадлежу тебе навсегда, Арман. — Она протянула к нему руки и воскликнула: — Иди ко мне, я горжусь тем, что я твоя.
Они упали в объятия друг другу, счастье их не описать, потому что это счастье — удел избранных, а язык, которым описывают любовь, принадлежит всем и каждому, и следовательно, каждому слову будет придан смысл слишком грубый, а потому неверный.
Затем, когда ночь миновала, когда в бесконечных разговорах этих быстротечных часов все было сказано о радостях, ослепляющих так, что все вокруг кажется бесцветным, когда первые преграды перед близостью были незаметно разрушены, наступило утро, а вместе с ним хлопоты и сборы.
От людей возраста и привычек Армана и графини трудно было ожидать жизнерадостных порывов юности, когда взаимные заботы доставляют наслаждение. Они испытывали нежное счастье, оказывая друг другу внимание, ощущая во всем полную принадлежность друг другу.
Луицци доставляло удовольствие созерцать, как гордая и прекрасная графиня де Серни, привыкшая поручать себя заботам других, расплетала и расчесывала перед узким гостиничным зеркалом великолепные длинные волосы и несколько неловко закалывала их наверх, даже в скромном убранстве оставаясь по-прежнему прекрасной.
Леони тоже была счастлива: когда ее взгляд искал какую-нибудь из тысячи мелочей, так необходимых женщине, она видела, как Луицци тут же бросался распаковывать один из объемистых пакетов, открывать большие коробки и находил то, что она искала, доказывая тем самым, что ничего не забыл для нее.
Обоюдное счастье, переполнявшее их сердца, было чистым и безоблачным. Они знали, что их неустроенность временна, им не нужно было мужественно заверять себя в том, что им и так всегда будет хорошо. Через несколько дней они оба вернутся к привычной роскоши, а это мгновение, такое счастливое и беспечное, останется приятным воспоминанием.
Ах, любовь, любовь, эта высшая власть, которая смягчает и сгибает самые гордые души и приносит им в дар радость наслаждения самыми незначительными мелочами. Для Леони и Армана все действительно обстояло так, когда они заканчивали последние приготовления к отъезду. Леони разделила заботы Армана и обсуждала их с ним столь непринужденно и легко, будто они забыли, что совсем недавно были на краю гибели, а сейчас играют собственной жизнью. Они обнаружили в своем побеге веселые стороны и вели себя как счастливейшие супруги, которых лишь неприятное стечение обстоятельств поставило в затруднительное положение, где им не хватало лишь привычного комфорта.
Наконец пробил час. Арман распорядился, чтобы погрузили их громоздкий багаж, Леони взяла с собой вещи, необходимые ей в пути, и они поднялись в свободную отгородку дилижанса.
XII
НОВАЯ ИСТОРИЯ, КОТОРАЯ ОКАЖЕТСЯ СТАРОЙ
Открытие
Под очарованием вчерашней ночи они ехали прижавшись друг к другу. Их сердца походили на струнный инструмент, приведенный в движение опытной рукой и еще долго вибрирующий после того, как смычок, пройдясь по его струнам, уже оставил их. Но когда окончательно рассвело, сладкие грезы медленно отошли на задний план, подобно призраку любимого, растаявшему в солнечных лучах. По мере того как день со всей неотвратимостью набирал силу, они возвращались к действительности, осознавая серьезность своего положения. Луицци обратился к графине:
— Я согласился с вашим решением, Леони, но скажите: вы уверены, что госпожа де Парадез примет вас?
— Уверена настолько, насколько можно верить в добросердечность и добропорядочность.
— Порой они являются признаком слабости, Леони.
— Несомненно, — согласилась госпожа де Серни, — моя тетя не пример героизма и мужества, которые подвигают на самопожертвование. Однако даже ее слабость — во благо, потому что тетушка обладает даром стойко противостоять любой силе, толкающей ее на неблаговидные поступки.
— Охотно верю, — откликнулся барон, — но ей могут внушить, что вам будет лучше, если вы вернетесь к мужу.
— Такое возможно лишь в двух случаях: если рядом с ней окажется кто-то, кому будет выгодно ее в этом убедить, что маловероятно, или если этот кто-то, предположим, что он существует, имеет над моей тетушкой власть, способную пошатнуть мою.
— Я не сомневаюсь в вашей власти над всеми, Леони, — улыбнулся барон, — но простите мне недоверчивость, простите то, что я пытаюсь предвидеть все, что может угрожать моему счастью, даже если я заблуждаюсь… На чем основана ваша вера в силу вашей власти?
— На привязанности тетушки ко мне, на ее сердечности, — улыбнулась в свою очередь Леони. — Ну же, Арман, успокойтесь, вы не находите, что у меня прекрасные основания?
— Я знаю одно, что никто на свете не любит вас так, как я. И, по правде говоря, я начинаю верить, что в мире существует только два типа любви: моя любовь к вам… и любовь матери к ребенку.
— Госпожа де Парадез мне совсем как мать… или, вернее, я для нее как дочь, ибо она имела несчастье потерять свою.
— Как, — ужаснулся Луицци, — ее дочь умерла?
— Не знаю, — ответила госпожа де Серни. — Слово «потерять», только что случайно мной употребленное, нужно воспринимать в его прямом смысле. Девочка была на самом деле потеряна или, скорее, похищена у матери.
— Ах вот что! — Луицци явно был удивлен совпадением этого известия с историей Эжени, рассказанной ему накануне. — У госпожи де Парадез украли дочь!
Еще не закончив фразу, Луицци понял, что ошибается, ведь только что произнесенное им имя Парадез не имело ничего общего с именем Кони, и Малыш Пьер не мог их перепутать. К тому же подобное совпадение виделось настолько невероятным, что барон отбросил эту мысль и продолжил:
— Не она одна находится в таком печальном положении. Совсем недавно мне рассказали очень похожую историю, только в ней, наоборот, дочь недавно узнала, что ее ребенком украли из знатной семьи и что грубая и жестокая женщина-простолюдинка, которую она всегда звала матерью, ей совсем не мать.
— Она нашла свою семью? — осведомилась госпожа де Серни.
— Не думаю, — ответил Луицци.
— Увы! — вздохнула графиня. — Возможно, для нее будет лучше не найти ее. Если девушку, выросшую в бедности и воспитанную в среде грубых и пошлых нравов, внезапно бросят в мир, для нее совсем неизвестный, то ее ждет, на мой взгляд, печальная участь. Свет посудачит пару дней, потом с любопытством последит за ней и в итоге, не скупясь на самые жестокие и унизительные шутки, одарит ее полным презрением.
— Право, все это было бы верным, если бы речь шла о бедной девушке, как вы ее только что описали, но большинство женщин менее достойны находиться в высшем свете, чем госпожа Пейроль.
— Госпожа Пейроль? — удивленно повторила госпожа де Серни. — Мне кажется, я слышала это имя. Не мать ли это госпожи де Леме?
— Точнее, племянница или, вернее, предполагаемая племянница небезызвестного папаши Риго.
— Удивительно, — сказала Леони, — на мой взгляд, госпожа де Леме слишком бесцеремонна, чтобы быть хорошего происхождения.
— Ее мать высказала бы вам на этот счет совсем другое мнение, и, разумеется, она сама более, чем кто-либо другой, могла бы служить доказательством того, как сильна благородная кровь, переданная по наследству.
— Она на самом деле из знатной семьи?
— Я не вправе утверждать. Слышали ли вы когда-нибудь имя некой госпожи де Кони?
— Госпожа де Кони! — вскрикнула Леони в состоянии крайнего изумления. — Госпожа де Кони! Это же моя тетя!
— Одна из ваших тетушек?
— Тетя, к которой мы едем, — ответила графиня, — госпожа де Парадез, в девичестве де Кони.
— Как странно… — Барон казался еще более ошеломленным, чем графиня. — Между тем… Подождите, я припомню… Ее дочь исчезла через несколько дней после рождения?
— В тот же день.
— Это произошло в Париже?
— В Париже.
— Году в тысяча семьсот девяносто седьмом?
— Именно в тысяча семьсот девяносто седьмом:
— Тогда это она. Она!
— Вы уверены? — оживилась Леони.
