— Встань.
Офицер, не убирая с темени нагана — защищал от сабли голову, — поднялся. Топчась начищенными сапогами со шпорами, отбросил в снег наган, показал пустые ладони.
Откуда-то из-за кургана вывернулся Мишка с двумя охранниками. Указал Борис ему клинком на пушку и ездовых, все еще державших руки кверху, повернулся к офицеру.
— Извини, Думенко, за папаху… Свою отдал бы, да потерял где-то в этой кутерьме…
Лапнул: в самом деле, папахи нету. Он не слыхал выстрела. Помнит зрительно, как вскинул тот руку… Заломило уши. Оглянулся туда-сюда: во-он темнеет под кустом.
Переняв его взгляд, офицер сходил за папахой. С виноватым видом протыкал пальцем. Дыра в самом заломе, возле алого верха. Протягивая, с кривой усмешкой выговорил:
— Вот память о себе оставил… О встрече.
Задрал воротник, сутулясь, втягивая припорошенную снегом голову в тепло, торопил:
— Руби уж… Чего раздумываешь?
— Не терпится, поручик? Погоди. Я другим тебя накажу. Из трехдюймовки по своим будешь палить…
Сошла усмешка со скуластого белобрысого лица поручика.
— Я, Думенко, может, помнишь… об солдата сроду рук не пачкал. А здесь — иные дела. Честь офицера, дворянина… Родину я защищал в Карпатах, а отвоевываю ее под Царицыном. Так что, прошу, уволь… Расстреляй.
Борис кивнул на наган, отброшенный им.
— Возьми. Я не помешаю…
Поручик ковырнул его носком сапога.
— Последняя оставалась… В своих трусов успел израсходовать барабан. А в тебя, вишь, промахнулся…
— Об солдат в самом деле ты, ваше благородие, не марался. Зато бил я, вахмистр… с твоего поощрения. Давнее дело, ладно. Давай об нынешнем. Подумай крепко. Я тоже на Аксае родину защищаю.
Подтолкнул Кочубея. Отъехав несколько шагов, обернулся:
— Ей-богу, Ляхов, подумай… Мне вот как нужны знающие артиллеристы.
Мишке сказал:
— Доглядай за этим офицером.
По пригорку вилюжится линия окопов. Кругом на белом темнеют трупы. Снег уже успел нападать сверху. На выпертых локтях, плечах, на задниках сапог — везде, где можно задержаться, повисал клочками ваты, кутал, будто хотел сохранить в стылых, оцепеневших телах капельные остатки тепла…
Бой уже смолк. Отовсюду конники сводили пленных. В затихшем как-то сразу ветре — скрип бричек, гортанные крики, ругань, понукание. Издали еще доносились одиночные выстрелы.
Едва не стоптал Борис жердястого нескладного казака в ватнике из шинели, подпоясанного ремнем с порожним брезентовым патронташем. Босиком… Лапы красные, как у гусака. На пятках — восковые застарелые мозоли…
— Эгей, станичник! Сапоги-то… прижаливаешь? Аль растерял по степи, а?
Из-под вислых бровей зло блеснул белок глаза.
Почуял неладное. Оглянулся. Поодаль, замыкая растянувшуюся цепочку пленных, конвоир. С передней луки свисали связанные в голенищах сапоги. Видать, не одна пара. В тороках, за спиной, болтался шерстью наружу полушубок.
Конвоир угадал комбрига: засмыкал повод, наезжая на задних, рубанул плетью — показывал службу.
Поманил. С потягом чесанул через плечо.
— С-сукин с-сын… Хамлюга! — сбил назад Кочубея. — Вернуть до последней нитки!
Из балки выскочили политком и Ефремка Попов. Пи; ташко, морщась, запускал руки под себя — горело все от непривычки, но по глазам видно: доволен.
— Ну, Думенко!.. Рассказать кому — не поверят. А ты чем недоволен?
Силком заставил себя Борис усмехнуться — не хотел сбивать пыл человеку. В диковинку ему.
Подскакал вестовой. Взмокревший конь тяжело поводил пахами. Немолодой усатый боец в австрийской шинели и заячьем треухе вынул из-за голенища бумажку.
Борис развернул: от Харченко. Пехота Шевкопляса, опрокинув под Гнилоаксайской правое крыло астраханских полков генерала Виноградова, входит на станцию. Благодарит и поздравляет за разгром левой группы. Велит сосредоточить бригаду в Аксае, чтобы отгородить пехоту от конницы Голубинцева. После росписи добавил: приеду, мол, ночевать.
Протянул записку политкому.
— Сводить бригаду будем в Аксай.
К заходу солнца разъяснилась картина боя. От пленных офицеров и из захваченных документов стало известно, что на их участке, юго-западнее хутора Гончарова, было до двух с половиной тысяч штыков. Убито и ранено восемьсот человек, взято в плен семьсот пятьдесят казаков, десять офицеров, три полевых трехдюймовых орудия, тысяча снарядов к ним, обоз и несколько тысяч патронов. В целости сохранились телефонные аппараты и кабели…
Уходя к себе, комбриг приказал Попову подготовить к утру приказ о сегодняшнем бое.
— Выдели особо о раздевании пленных.
Слово Харченко сдержал. Борис уже был в исподнем, когда он ввалился в курень. Не раздеваясь, потянулся к горячей печке.
— Спасибо, спасибо, конник… Лучшая стрелковая дивизия у Краснова на всем нашем участке. А главное!.. Доказал, на что способна красная конница. Ворошилову я уже передал по телеграфу…
Как ни приглашал его Борис к столу отвечерять, не помогло. Не соблазнился даже стаканом самогонки. Едва стащив сапоги, он завалился спать — намыкался за последние трое суток с высоким
