18
Всю следующую неделю Андрей Михайлович был очень занят различными кафедральными делами, но в пятницу, уже под конец рабочего дня, зайдя зачем-то в ординаторскую и застав там лишь Киру Петровну, он вспомнил, что надо же что-то делать с ее диссертацией. Разумеется, сама за эту неделю она ничего путного не могла написать — потому, кажется, даже избегала встреч с ним, — но, чтоб проявить к ней хоть какое-то внимание, он поинтересовался, не приготовила ли она новой порции листков, ведь уже целая неделя прошла.
Мило смутившись, она стала оправдываться, что, видя его занятость, просто не смела прибавлять ему новых забот, но, конечно, она кое-что написала. Вот, здесь семь страничек...
Каретников подумал с тоской, что снова придется вникать в эту чепуху, возвращать на переделку, вновь править, объяснять очевидное...
Он пообещал Кире Петровне, что просмотрит ее рукопись за воскресные дни, а для себя при этом твердо решил, что это в самый последний раз. Чем так мучиться и ее тоже мучить, лучше уж диктовать ей все оставшееся, страницу за страницей.
К себе в кабинет он вернулся очень кстати: как раз Ирина звонила.
— Я слышала, ты в Москву уезжал?
По счастливому ее голосу он понял, что совсем не для этого она звонит, и, улыбнувшись, спросил:
— У тебя новости?
— Да, — рассмеялась она. — А откуда ты...
— Вы отплываете раньше, — догадался Каретников.
Он взглянул на лежащую перед ним рукопись Киры Петровны, и, пока Ирина, воскликнув, что он прямо ясновидец, рассказывала ему, как все передвинулось и они с Павликом уже сегодня отплывают, через несколько часов, Каретникову хватило времени, чтобы, просмотрев один из абзацев, осознать, что никакой особенной редактуры здесь не требуется.
— Скажи, что ты рад за меня! — потребовала Ирина.
— Я очень рад за тебя, — сказал Каретников. — Я тебе завидую...
— Мне?!.. — Она помолчала. — Андрюша, у тебя что-то случилось?
— Ну то ты! — усмехнулся Каретников. — Может, я и хотел бы, чтоб случилось. А может, и хотеть-то не хочется... Ты успела с белым платьем?
— Двух дней не хватило, — рассмеялась Ирина. — Но это не страшно, обойдусь. Да Павлик все равно бы и не заметил... Ну, я побежала, еще столько дел... Целую.
— Появись, когда вернешься.
— Конечно! И не хандри, — сказала Ирина. — Не будешь?
— Не буду, — улыбнулся он.
Он решил уж досмотреть рукопись Киры Петровны и окончательно убедился, что Сушенцов понял их разговор совсем не так, как ему бы хотелось, однако досада и даже неприязнь, поднявшаяся в душе Андрея Михайловича, тут же сменились облегчением. Он подумал, что тогда-то ведь все проще: раз Сушенцов снова принялся помогать ей, то ему, Каретникову, не придется теперь грех на себя брать и самому дописывать диссертацию Киры Петровны. Приносит она очередной текст — и приносит. А как оно, что там за этим... В конце концов, это их дела, и он совсем не обязан был знать... Хотя, конечно, мера порядочности каждого из них ему теперь для себя вполне ясна.
Собираясь домой и проверяя, есть ли у него мелочь для троллейбуса, Каретников обнаружил в кармане обрывок листка с каким-то номером телефона и сразу вспомнил: это же то, что от московских адресов осталось. Все остальное он предусмотрительно уничтожил из опасения, что жена может наткнуться, да и за ненадобностью, а вот этот телефон, оказывается, приберег зачем-то... Наверно, чтоб совесть потом не мучила: все-таки ведь не дозвонился тогда, в Москве...
Снова присев к столу, уже в плаще, он, усмехнувшись, набрал этот номер через междугородный индекс. Теперь-то ему уж точно не в чем себя упрекать...
— Да? — сказал женский голос.
Каретников замер, растерялся от будничного тона, с каким это было произнесено. Словно для того, чтобы услышать коротенькое, безразличное «да?», он не ринулся, как мальчишка, в другой город, не изъездил его вдоль и поперек, не избе́гал высунув язык пол-окраины...
Он не поверил себе, что узнал ее голос, но что-то все же мешало ему попросить Веру Николаевну к телефону, чтобы окончательно убедиться.
Он молчал и, боясь обнаружить себя, даже затаил дыхание.
— Алло!.. Алло!.. — чуть обеспокоенно повторил женский голос. Без сомнения, ее голос...
Он не откликался, а она все не вешала трубку, и наступила тягостная пауза. Так долго не вешают трубку лишь когда очень хотят услышать того, кто звонит...
Не зная почему, он почти точно знал в эти секунды: Вера поняла, что это он, — и, как подтверждение его ощущению, он вдруг услышал нерешительное, то давнее, совсем тихо сейчас произнесенное: «Расскажи о себе...». Впрочем, до конца он не был в этом уверен. Наверное, все же почудилось... Но ведь так явственно!..
— Алло! Алло! — тревожно говорила Вера.
Он молчал.
— Алло... — повторила она еще раз. Голос ее как-то уже померк, стал бесцветным, смирившимся, далеким.
Что ж ему сказать? Что он разыскивал ее? А зачем? Чтобы что?
Нет, он не был готов...
Осторожно, как будто хотел это сделать совсем незаметно для Веры, Андрей Михайлович положил трубку на телефонный аппарат, тут же, однако, торопливо поднял ее в наивной детской надежде: а вдруг да не разъединились они?! Тогда уж он обязательно скажет... Он услышал длинный равнодушный гудок.
На какое-то мгновение он почувствовал едкую, злую, чуть ли не гадливую иронию по отношению к самому себе — вот и вся-то твоя цена! — но тут же ему стало жаль себя, что-то ведь с болью отдирающего от своей души, запрещающего и думать и тем более поступать так, чтобы другому потом из-за него больно было. Да-да, вот именно! Не о себе же он заботится, а только о ней, о ее семейном спокойствии.
Он повертел в руках бумажку с номером телефона, смял, скомкал ее, потянулся к корзине для мусора, но в нерешительности остановился. Слишком трудно ему это все далось, чтобы вот
