Тефт прошел мимо рядов скатанных одеял к задней стене, где лежал Каладин.
Бедолага, подумал Тефт. Что хуже: быть избитым до смерти или лежать здесь, далеко от солнца?
Четвертый Мост пошел на риск. Каладина разрешили снять, и пока никто не пытался помешать лечить его. И практически вся армия слышала, что Садеас отдал Каладина на суд Отца Штормов.
Газ, пришедший посмотреть на Каладина, довольно хмыкнул. Похоже, он сказал своим начальникам, что Каладин должен умереть. С такими ранами люди долго не живут.
И тем не менее Каладин выжил. Солдаты приходили и глазели на него. Никто не верил своим глазам. Люди в лагере шушукались. Отец Штормов пощадил человека, отданного ему на суд. Чудо. Садеасу это не понравилось. Сколько времени пройдет, прежде чем один из светлоглазых решит освободить кронпринца от этой проблемы? Сам Садеас не мог ничего сделать в открытую — не потеряв доверия окружающих, — но яд или удавка могли быстро убрать источник недовольства.
По этой причине Четвертый Мост решил держать Каладина подальше от чужих глаз. И никогда не оставлять одного. Никогда.
Клянусь штормом, подумал Тефт, вставая на колени рядом с пылающим жаром больным, закутанным в грубое одеяло. Глаза закрыты, лицо в поту, все тело в бинтах, большинство из которых пропитано кровью. У них не было денег на то, чтобы менять их почаще.
Сейчас за ним присматривал Шрам. Невысокий человек с твердым лицом сидел у ног Каладина.
— Как он? — спросил Тефт.
— Похоже, ему стало хуже, Тефт, — тихо ответил Шрам. — Он бормотал о темных фигурах, дергался и просил держать их подальше. Он открывал глаза. И видел не меня, а что-то. Клянусь.
Спрены смерти, подумал Тефт с холодом в груди. Келек, сохрани нас.
— Я подежурю, — сказал Тефт садясь. — Иди поешь.
Шрам встал, бледный и несчастный. Их всех сокрушала мысль, что Каладин, выживший во время сверхшторма, умирает от ран. Шрам, сутулясь и шаркая ногами, вышел из барака.
Тефт долго глядел на Каладина, пытаясь собрать мысли и чувства.
— Почему сейчас? Почему здесь? — прошептал он. — Так много людей ждали тебя. И ты появился.
Но, конечно, Тефт забежал вперед. Он не был уверен. Он мог только предполагать и надеяться. Нет, не надеяться — бояться. Он отверг Обдумывателей. И вот он здесь. Он пошарил в кармане и вынул три маленькие бриллиантовые сферы. Уже давно он ничего не оставлял из своей зарплаты, но сейчас сохранил и держал их в руках, медля и нервничая. Они горели Штормсветом.
Он действительно хочет знать?
Стиснув зубы, Тефт наклонился к Каладину и посмотрел на лицо человека, лежавшего без сознания.
— Ты, ублюдок, — прошептал он. — Штóрмов ублюдок. Ты взял банду висельников, снял их с веревок и дал вдохнуть полной грудью. А теперь собираешься бросить нас на произвол судьбы? Я тебе не позволю, слышишь. Не позволю!
Он вложил сферы в ладонь Каладина, заставил безвольные пальцы охватить их и положил руку на живот. Потом выпрямился. Что произойдет? Обдумыватели рассказывали истории и легенды. Дурацкие истории, так называл их Тефт. Пустые мечты.
Он ждал. И, конечно, ничего не произошло.
Ты такой же набитый дурак, как и все, сказал себе Тефт.
Он протянул руку к ладони Каладина. За три сферы он сможет купить себе пару кружек покрепче.
Внезапно Каладин сделал короткий, но сильный вздох.
Свет в его ладони погас.
Тефт застыл, широко открыв глаза. Из покалеченного тела полились слабые, но безошибочно узнаваемые лучики Штормсвета. Как если бы Каладина опустили в горячую ванну и от его кожи стал подниматься пар.
Глаза Каладина открылись, и из них тоже полился свет, слабо окрашенный в желтый. Он опять вдохнул, громче, и лучи света закрутились вокруг глубоких ран на груди. Некоторые из них немедленно закрылись и зарубцевались.
Потом все кончилось, свет в крошечных обломках иссяк. Глаза Каладина закрылись, и он расслабился. Раны по-прежнему выглядели ужасно, он еще горел, но кожа перестала быть мертвенно-бледной. И страшная краснота вокруг некоторых ран уменьшилась.
— Бог мой, — сказал Тефт, сообразив, что весь дрожит. — Всемогущий, сошедший с небес в наши сердца… Это правда. — Он склонил голову к каменному полу и закрыл глаза, из которых сочились слезы.
Почему сейчас? опять подумал он. Почему здесь?
И, во имя небес, почему я?
Сто ударов сердца он стоял на коленях, думая, считая, волнуясь. Наконец заставил себя подняться на ноги и взял сферы — уже темные — из руки Каладина. Он должен обменять их на заряженные. Потом он вернется и даст Каладину выпить их.
И нужно быть очень аккуратным. Несколько сфер каждый день, но не слишком много. Если мальчик выздоровеет слишком быстро, будет слишком много вопросов.
И мне нужно рассказать Обдумывателям, подумал он. Мне нужно…
Обдумыватели ушли. Мертвы, по его вине. Если и есть другие, он понятия не имел, где их искать.
И кому он расскажет? Кто ему поверит? Скорее всего, Каладин сам не понимает, что делает.
Лучше всего молчать, по меньшей мере до тех пор, пока он не решит, что с этим делать.
Глава тридцать девятая
Горящее внутри
И за один удар сердца Элезарв очутился там, преодолев четырехмесячный путь.
Еще одна сказка, записанная Калинам в ее книге «Среди Темноглазых», страница 102. Все эти сказки наполнены рассказами о мгновенных путешествиях и Вратах Клятв.
Рука Шаллан летала над чертежной доской, двигаясь сама по себе, грифель скреб, царапал, оставлял пятна. Сначала толстые линии, похожие на следы крови, оставленные большим пальцем, ободранным о гранит. Потом тонкие, похожие на царапины, сделанные булавкой.
Она сидела в своей похожей на шкаф каменной комнате в Конклаве. Ни окон, ни украшений на гранитных стенах. Только кровать, сундук, тумбочка и маленький столик, который заменял чертежную доску.
Единственный рубиновый брум бросал кровавый свет на ее рисунок. Обычно, чтобы сделать точный рисунок, она должна была тщательно запечатлеть сцену в памяти. Прищуриться, остановить мир, впечатать его в сознание. Но в тот момент, когда Джаснах уничтожала воров, ей было не до того. Страх и болезненное любопытство заморозили ее.
Тем не менее она помнила каждую деталь так живо, как если бы не спеша запоминала их. И воспоминания, перенесенные на бумагу, не исчезли. Она не могла избавиться от них. Мертвые горели внутри нее. Она откинулась на спинку стула, рука дрожала, рисунок углем перед ней представлял удушающий ночной пейзаж, зажатый между стенами переулка, перекошенная фигура из пламени поднималась к небу. В это мгновение лицо еще не потеряло свою форму, глаза были широко открыты, пылающий рот распахнут. Джаснах протянула к фигуре руку, то ли защищая ее, то ли молясь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
