Почти у всех убиваемых ноги подламываются. В коленях. Кроме моментов, когда сила порохового заряда патрона убиваемого отбрасывает в яму, им вырытую. Хороша в сбрасывании винтовка системы Мосина образца 186…/30 года: только она способна сбросить в яму вчерашнего "товарища" без подламывания колен… О других орудиях убийства ничего положительного, как о винтовке Мосина, сказать не могу.
— Самое весёлое в художественной литературе о войне — это места, где о герое писано так: "он стал медленно оседать…" — далее следует подробное и художественное описание "оседания" героя.
— Как иначе выразить "физическую и духовную" силы героя? Писать о герое: "он свалился, как мешок с картошкой"? Кто и когда так писал о героях!?
"Описание" говорит об одном: "оседающий" герой тяжело ранен, но не убит. Убитый не оседает, а всегда падает, и тот стрелок, что выпустил пулю казнимому — говно стрелок, "мазила"! Не убил, а ранил, заставил мучиться изменника родины, или предателя! Плохо выполнил приказ "вышестоящих командиров"! — но колени убитых складываются одинаково как у героя, так и его противоположности.
И ничем нельзя заблокировать ужасную информацию в памяти, ничем нельзя вытравить увиденное и остаётся одно: жить с ним. Никакому психоаналитику не по силам стереть из памяти картины войны, но посмотреть на них по-иному — могу и без помощи "психов".
Правда, с участием "психов" "реабилитация" будет происходить лучше, быстрее, но дороже.
Хотел бы сегодня очистить "оперативную" память от прошлого? Иногда появляется желание очиститься, но через какое-то время оно исчезает. Почему такое случается — и это можно упомянуть в кандидатской работе будущего великого психиатра.
Всё, что рассказал с помощью беса выше — пример из лёгкой фантастики, любимой лёгкой фантастики.
После экзекуции со смертельным исходом, в монастыре пошли разговоры, но дальше стен монастыря. Если бы оккупанты расстреливали аборигенов за работу длинными языками, то девяносто процентов обитателей монастыря не увидели конца войны:
— Он пленным танкистом был!
— Какой танкист!? Партизан! — и откуда всё и всегда знаете, мать вашу!?
— Дык "земля слухом полнится"…
— Точно! А заодно и вашими, "грамотными" скелетами!
— Бес, знаешь, как расстрелянный попал к врагам?
— Знаю. Я же бес. Попал он к врагам "шутя", "играючи", "ненавязчиво", "походя", "между делом". С помощью вашего любимого "просто так". Взяли его в монастыре? В монастыре! Где его расстреляли? Там же! Что из этого следует? Помнишь лицо расстрелянного?
— Не очень, но сегодня могу сказать, что оно было безразличным. Скорее расстрелянный был не совсем здоров психически. Если так, то какую опасность мог представлять для германской армии больной человек? Никакой, и всё же свинопасы с винтовками убили его! Разве здоровый, нормальный человек ходил открыто в форме танкиста советской армии по
занятому врагами городу? В заметной, выделяющейся одежде?
Впечатление от прошлого расстрела такое, будто жизнью того человека распоряжался вражеский офицер и больше никто!
— Кто из монастырских обитателей его выдал!? Знаешь?
— Знаю. Предлагаю три версии, решай, какая из них подходящая.
— Давай.
— Первая: могли не поделить монастырские женщины, а что может наделать отверженная и разгневанная баба — говорить нет нужды.
Второй: "вёл активную агитацию против захватчиков и призывал на борьбу с ними, основательно надоел и его выдали врагам. Выдали неумышленно, "длинными языками". Третий: мог "провалиться" без помощи соотечественников.
— Но почему был в комбинезоне!? Почему не в другой одежде? Ходить на оккупированной территории в спецодежде танкиста враждующей армии — что это? Безумие? Глупость? Лицо у него не было разбито, не били враги на допросах.
После ужасного события с расстрелом, у большей части женского населения монастыря хватило терпения "держать язык за зубами" только до вечера. До сбора на лавочках на "вечернюю политинформацию".
Разговоры начинались шёпотом и со страхом в глазах:
— Он был партизаном! Его выдали! — упоминать фамилию выдавшего дураков не было потому, что доподлинно никто и ничего не знал.
Что расстрелянный был партизаном — выяснилось у стенки часовни, когда конвоиры поставили убиваемого и офицер дал команду:
— Фойер! — но кто его выдал врагам — нет, этого мы не знаем!
— Милое, великое и непобедимое племя дураков! В каких газетах вычитали, что расстрелянный был партизаном? Какое радио и каким сообщением нагадило на мозги ваши, что убитый "партизанил" в городе? "Сарафанное радио оповестило!? Плюс длинные языки к ним и полное отсутствие ума в нужный момент? — вот он, вечный источник ваших бедствий на "многая лета"! Как в "мирное" время, так и в военное! Вас за длинные языки убивали "свои", теперь шлёпают чужие! И как долго это будет продолжаться — никому не дано знать.
… и ныне, когда летний день высоко вверху затянут тонким слоем облаков, земные декорации матово освещены и не дают теней — знаю: где-то близко случится умерщвление одного "двуногого и прямоходящего из отряда высших приматов" точно таким представителем "животного мира"
Дни с "матовым" освещением не проходят без насильственных смертей, но откуда такая моя уверенность — не знаю…
— Почему "необъяснимая? Не знать объяснения предстоящим событиям — не означает их миновать — убивал бес логикой…
Через год был ещё день, и тогда было матовое освещение декораций, и тогда могло произойти убийство, но не случилось. И было то в Польше. И тогда был всего лишь зрителем потому, что от участия в событии, как всегда, что-то удержало. Но это другая история и о ней — в другом месте.
Глава 89.
Зимние прогулки по монастырю.
Монастырь — пусть и "христианская", но "коммуна". Не дано нам талантов изобретать что-то иное помимо "коммуны". Чтобы ни начинали стоить — всё и всегда у нас заканчивается "коммуной".
Большевики, создавая "первое в мире государство рабочих и крестьян", по скудости ума, ничего нового не изобретали, а всего лишь повторили чужое, но на "свой манер". Но, казалось бы: копия, если её повторить, обязана быть лучше подлинника: в копии ошибок подлинника повторять не следует, в копии проще избегать "недоделок, ошибок, недосмотров и просчётов" подлинника. Но почему-то копии у нас получаются хуже подлинников. Феномен бес назвал "секретом копий".
Убогий социализм, на который "большевиков" только и хватило, был скопирован с русского монастыря: всё и вся в монастыре общее, никакого вольнодумства от насельников, полное подчинение только одному настоятелю. "Образец" был взят "сверху": "если один "отец небесный" волен распоряжаться на небе, то почему на земле должно быть иначе"!?
В монастырях "перекуров" не бывает, вместо них — молитвы. Или "политинформация". "Духовные" беседы, то есть. В обители "спасающие душу" и до сего времени пользуются древними молитвами, в коих никто и никогда не покусился изменить ни одного знака!
Коммунистические "молитвы" менялись "соответственно моменту".
"Отец" народа, тов. Сталин, будучи семинаристом, ничего иного, как только из России сделать грандиозное подобие монастыря с вариациями, не мог.
Почти в центре монастыря стояло здание общей трапезной. Трапезные помещения русских монастырей сооружались по плану:
нижний, "цокольный" этаж — кухня, и "верх", где монашествующие "укрепляли плоть презренной пищей". Со временем советская власть из бывшей трапезной сделала "очаг культуры" типа "клуб".
В первую оккупационную зиму, наслаждаясь редкими "выходами в свет", я доходил до бывшей трапезной и устранял пробелы в знаниях по устройству монастыря.
В одну из таких прогулок комбинация из моих ног и валенок сестры, занесли в помещение монашеской трапезной, а теперь и бывшего клуба. Там увидел мебель странной формы, чем-то похожую на стол, но на трёх, красивой формы "ногах" с колёсиком на каждой. Что это был "рояль" и что он мог рождать звуки в "чреве" — в первую встречу с божественным инструментом не догадывался.
На то время в монастыре пребывало небольшое количество немцев, и они парами ходили "на часах". Зачем? Ведь монастырь из каждой кельи излучал мир и лояльность, никто из обитателей не представлял для пришельцев угрозы и на вопрос, "какого лешего вы ходите с винтовками и мёрзнете"!? — ответа для насельников монастыря не существовало.
У старших мальчишек появилась "игра": стоило часовым удалиться от трапезной-клуба в другую часть монастыря, как орава ребятни мигом забегала в помещение, открывали крышку рояля и колотили по клавишам инструмента! Истошные звуки терзаемого инструмента разлетались в морозном воздухе по монастырю, часовые возвращались без спешки, а "музыканты" давали дёру! Всё это походило на игру в "догонялки". Иногда "артистов" ловили потому, что часовые были военные люди и поймать глупых, хулиганистых монастырских шкетов было для них пустяковым делом. Но, повторяю: в монастыре были не совсем нормальные, хрестоматийные немецкие солдаты, а посему наказаний никому не учиняли. Если в послевоенной советской литературе подобный эпизод писатель закончил бы смертью пойманного "советского мальчика", то не литературный мальчик, как максимум, получал затрещину не сильнее той, какую закатил бы любой из нас за издевательство над инструментом и слухом. Не стреляли оккупанты в монастыре по "советским пионерам", и от "советских ребят" не было обид на врагов:
