Это было особое собрание, можно сказать — лихорадочно оживленное. Люди болтали бездумно, часто — сами с собой, кажется, не делая пауз для дыхания, или лежали, задрапировавшись, в приятном параличе на различных предметах мебели, или, под конец вечеринки, растягивались на полу под глубоким наркозом.
— У вас в США продают таблетки «K.O. Тропфен»? — поинтересовалась милая барышня по имени Лотхен.
— Конечно, — ответил Кит, — их часто добавляют в напитки, обычно — с преступными целями.
— И не забывайте, — объявил Готлиб, делая длинные паузы между словами, — если перевернуть английское слово «каламбур», получится... «und».
Кит прищурился, ожидая, когда до него дойдет эта мысль. Наконец:
— Я...не уверен, что на самом деле...
— Теоретико-групповые утверждения, — начал медленно объяснять Готлиб, — для начала...
Кто-то закричал. Все медленно оглянулись по сторонам и начали добираться в кухню, чтобы увидеть, что случилось.
— Он мертв.
— Что значит мертв?
— Мертв. Взгляните на него.
— Нет-нет.-нет, — Гюнтер раздраженно мотал головой, — он это делает всё время. Хамфрид! — крикнул он в горизонтально расположенное ухо математика. — Ты снова отравился!
Хамфрид издал пугающий хрип.
— Сначала нам нужно его разбудить, — Гюнтер огляделся по сторонам в поисках хозяина квартиры. — Готлиб! Wo ist deine Spritze, где твой шприц?
Пока Готлиб искал шприц, кажется, являвшийся стандартным аксессуаром таких сборищ, Гюнтер пошел на кухню и нашел там кофейник, который поставили охлаждаться именно для таких случаев. Хамфрид начал что-то бормотать, но не по-немецки, фактически — на каком-то языке, который никто в комнате не опознал.
Готлиб принес огромный шприц из какого-то помятого и тусклого серого сплава со штампом «Собственность Берлинского зоопарка» и «Streng reserviert für den Elefanten!» (Предназначено строго для слонов), и прикрепил к нему длинную черную насадку.
— О, спасибо, Готлиб, теперь помогите мне кто-нибудь его перевернуть...
— Я живу с этой ролью, — сказала Лотхен.
Хамфрид, глаза которого открылись достаточно широко для того, чтобы увидеть шприц, закричал и попытался уползти.
— Сейчас-сейчас, соня, — весело проворчал Гюнтер, — что тебе нужно — так это хороший черный кофе, который тебя оживит, но мы не собираемся заставлять тебя его пить, не так ли, чтобы он вылился на твою рубашку, мы убедимся, чтобы всё попало по назначению...
Те, кто еще не спал, начали собираться вокруг, чтобы поглазеть — Кит знал, что это тоже обычная часть Микифеста. Монолог Хамфрида стал еще энергичнее, словно он знал о своей аудитории и о своих обязанностях конферансье. Готлиб и Гюнтер уже стянули с него брюки и пытались ввести огромную насадку в его прямую кишку, споря о вопросах методологии. На кухне кто-то готовил рвотное средство из горчицы и сырых яиц.
Если кто-то надеялся этой ночью изучить тайны смерти и воскрешения, его постигло разочарование.
— Всего лишь рвота? Вы не дадите ему стрихнин?
— Стрихнин — для французских школьников, не столь хороший антидот от хлоралгидрата, как хлоралгидрат — от стрихнина.
— Некоммутативный, да?
— Ассиметричный, в любом случае.
Гюнтер профессионально бегло осмотрел Хамфрида:
— Боюсь, придется его отправить в больницу.
— Позволь мне это сделать, — сказал Кит, испытывая не столько желание оказать услугу, сколько тревогу, причины которой он не мог понять, пока, на расстоянии примерно квартала от больницы, огромный и не поддающийся чьему-либо контролю, менее всего — своему собственному, не появился Фоули, он бежал за Китом, держа что-то в руке.
— Траверс! Иди сюда, черт.
Фоули мог быть пьян, но Кит не обольщался мыслью, что это дает ему какое-то над ним преимущество.
— Твой друг, сказал Готлиб, поддерживавший Хамфрида с другой стороны.
— Я ему задолжал. Мы можем как-то от него сбежать?
— Эта часть города — мой второй дом, — начал Готлиб, но тут раздался обескураживающе отчетливый выстрел.
— Verfluchte, проклятый ковбой! — закричал Готлиб и пустился наутек.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Одурманенный хлоралгидратом Хамфрид, который уже был в состоянии идти, схватил Кита за руку и быстро потащил его к ближайшему входу в больницу.
— Доверься мне, — бормотал он. — Achtung, Schwester, скорее, сестра! Тут очередной наркоман!
После этого Кит оказался в коридоре, где над ним суетились санитарки.
— Постойте, господа, где тот парень, которого я привел?
Но Хамфрид исчез безвозвратно.
— Синдром воображаемого друга, довольно типично, — пробормотал интерн.
— Но я здесь самый здравомыслящий.
— Конечно, а это — особенный сувенир, который мы дарим всем посетителям в награду за здравомыслие, — интерн ловко сделал ему подкожное вспрыскивание.
Кит упал, словно камень. Это оказался Klapsmühle, сумасшедший дом.
Фоули видели покидавшим город на следующее утро, в одном из своих канонических костюмов, выражение лица охарактеризовали как угрюмое.
Кит проснулся и увидел склонившееся над ними лицо д-ра Вилли Дингкопфа в обрамлении прически, нарушавшей несколько законов физики, и яркий галстук цвета фуксии, гелиотропа и темно-зеленого с синеватым оттенком — подарок одного из пациентов, как Док сейчас объяснял голосом, хриплым от чрезмерного курения:
— Расписан вручную в качестве терапии, чтобы выразить, к сожалению, не поддающиеся контролю определенные импульсы натуры, одержимой мыслями об убийстве.
Кит уставился на, или, возможно, в ультрасовременный дизайн галстука, в который этот психически больной художник не добавил ничего из того, что можно встретить в нашем мире, хотя кто знает? Возможно, если изучать его достаточно долго, начнут возникать знакомые формы, некоторые из них фактически можно назвать, скажем так, забавными...
— Эй! Вы что, вы только что ударили меня этой палкой?
— Старинная техника, позаимствованная у японских Дзен-буддистов. Почему вы так уставились на мой галстук?
— Разве? Я не...
— Хм..., — что-то записывая в блокнот, — а вы слышали какие-нибудь...голоса? Которые, как кажется, возникают в классическом трехмерном пространстве, но если мы совершим еще один, концептуально едва ли не элементарный...шаг? В следующее, скажем так...измерение?
— Голоса, Док? Из другого измерения?
— Отлично! Умственные способности, видите? Вы уже выздоравливаете! Вы не должны чувствовать себя одиноко в этом положении, герр Траверс. Нет! Вы только что перенесли слабое возмущение Со-сознания, усиленное злоупотреблением хлоралгидратом, которое, учитывая, что вы уже вышли из острой фазы, в этой здоровой обстановке обычно быстро проходит.
— Но я не говорил, что слышу какие-то голоса. Разве нет?
— Мм, еще и потеря памяти...и, и «Траверс» — что это за фамилия...вы случайно не еврей?
— Что? Я не знаю...В следующий раз, когда буду говорить с Богом, спрошу у него.
— Ja-ну, то и дело встречаются еврейские симптомы, сопровождаемые чувством недостаточного Нееврейства, достаточно часто, в результате тревоги чрезмерного Еврейства...?
— Док, вы, кажется, взволнованы.
— О, более чем взволнован — встревожен, а вы, как погляжу, почему-то нет. Миллионы хлынули потоком в вашу страну — как наивны американцы, чтобы не видеть опасность?
— Евреи опасны?
— Евреи умны. Еврей Маркс, которого противоестественный ум заставил нанести удар общественному строю...Еврей Фрейд, притворяющийся целителем душ — это мой источник дохода, конечно, я возмущен... Еврей Кантор, Зверь из Галле, стремившийся разрушить сами основы математики, из-за него этот народ из Геттингена впадал в паранойю и кричал у моих дверей, естественно, предполагалось, что я должен с этим смириться...
— Постойте, простите меня, герр Доктор, — кто-то подал голос, когда Дингкопф в очередной раз произносил эту речь во время групповой терапии. — Кантор — верующий Лютеранин.
